ыдавали за кофе, он попросил стакан молока, который и
составил  его завтрак, если не считать нескольких галет, завезенных в Илион,
по-видимому,  задолго  до  изобретения  железного  коня и успевших выдержать
десятилетнюю  осаду  регулярных  войск  гостей как греческого, так и всякого
другого происхождения.
     Участок,  который  Филип приехал обследовать, начинался по меньшей мере
в  пяти  милях  от  Илиона;  одним  углом  он  выходил  к железной дороге. В
основном  то были восемь или десять тысяч акров нетронутой гористой пустоши,
очень похожей на ту, которую Филип видел у станции.
     Прежде  всего Филип подрядил трех лесорубов. С их помощью была срублена
хижина  и  расчищена  площадка  вокруг  нее;  после  этого Филип принялся за
съемку,  нанося  свои  наблюдения на карту местности, отмечая лесные массивы
строевого  леса, детали рельефа и некоторые внешние признаки, указывающие на
наличие угля.
     Илионский  трактирщик  пытался  уговорить  его воспользоваться услугами
местного  рудознатца, который мог пройти по всему участку с палочкой в руках
и  безошибочно  определить,  есть  ли  в  нем  уголь,  и  даже точно указать
направление  пластов.  Но Филип предпочел довериться тем данным, которые мог
извлечь  из  съемки  местности  и  собственных геологических познаний. Целый
месяц  он  усердно  изучал  участок  и  делал  расчеты;  наконец он пришел к
выводу,  что  сквозь гору в миле от железной дороги проходит мощный угольный
пласт  и что лучше всего заложить горизонтальную штольню как раз на середине
склона.
     Получив  согласие  мистера  Боултона,  Филип как всегда без промедления
перенес  свой  лагерь  на  гору,  успел  до первого снега возвести несколько
временных  построек и, таким образом, подготовился к горным работам, которые
должны  были  начаться  весной.  Правда,  выхода угля в том месте не было, и
жители  Илиона  уверяли  его,  что  "с  таким  же  успехом он может пытаться
извлечь  оттуда пласты жевательного табака", но Филип твердо верил в то, что
природа  веками  действовала  по  одним и тем же геологическим законам и что
именно  в этом месте он найдет такие же богатые залежи угля, какие послужили
источником процветания компании "Голден Брайер".


ГЛАВА XXX

СЕНАТОР ДИЛУОРТИ
                        ПРИГЛАШАЕТ ЛОРУ В ВАШИНГТОН

                                  "Gran pensier volgo; e, se tu lui secondi,
                                  Seguiranno gli effetti alle speranze:
                                  Tessi la tela, ch'io ti mostro ordita,
                                  Di cauto vecchio esecutrice ardita".

                                  Tasso*.
     ______________
     * "Я мысль великую взлелеял, и с тобою
     Надеюсь я теперь ее осуществить.
     Я нить пряду, тебе ж ткать паутину надо:
     Что Старость начала - пусть завершает Младость". - Тассо (итал.).

                                           "Bella domna vostre socors
                                           M'agra mestier, s'a vos plagues".

                                           B. de Ventadour*.
     ______________
     * "О красавица, прошу я
     Милости! Не откажите!" - Б. де Вентадур (провансальск.).

     Луиза снова получила добрые вести от своего Вашингтона.
     - Сенатор    Дилуорти    собирается    продать    теннессийскую   землю
правительству! - поведала она Лоре под секретом.
     Рассказала  она  об  этом  и родителям, и еще кое-кому из своих близких
друзей,  но  всем  им,  кроме Лоры, эта новость только испортила настроение.
Лора  же  просияла,  правда,  лишь на мгновение, но Луиза была благодарна ей
даже  за  это  мимолетное  проявление дружеских чувств. Оставшись одна, Лора
задумалась.
     "Если  сенатор  действительно взялся за это дело, - рассуждала она, - в
любую  минуту  можно ждать от него приглашения. До смерти хочется съездить в
Вашингтон.  Надо  же  мне  когда-нибудь  выяснить,  кто  я: пигмей несколько
большего  размера,  чем  здешние пигмеи, которые валятся с ног, как только к
ним притронутся пальцем, или действительно нечто..."
     На мгновение мысли ее отвлеклись, потом она продолжала размышлять:
     "Он  сказал,  что  я  могла  бы внести свой вклад в великое дело помощи
ближним  и  участвовать  в  святой  борьбе  против нищеты и невежества, если
только  он  найдет  возможным  заняться нашей землей. Это мне, положим, ни к
чему.  Я  хочу другого: поехать в Вашингтон и посмотреть, чего я стою. Кроме
того,  мне  нужны  деньги, а ведь если верить всему, что говорят, там немало
удобных  случаев  для..." (вероятно, она подумала: "для красивой женщины", -
но вслух она этого не сказала).
     И  осенью  приглашение  действительно пришло. Его прислал в официальном
пакете   ее   собственный  брат  Вашингтон,  личный  секретарь  сенатора.  В
постскриптуме  Вашингтон писал, что он в восторге от приезда "герцогини". Он
добавлял,  что  будет  счастлив  увидеть  ее,  -  но  счастье  это  безмерно
возрастет, если она привезет ему привет от Луизы.
     К  письму  Вашингтона  были  приложены  важные бумаги. Например, чек от
сенатора  на  две  тысячи  долларов  -  "на  покупку  в  Нью-Йорке приличной
одежды".  Эти  деньги даются в долг; после продажи земли она должна будет их
вернуть.  Две  тысячи  -  немалая сумма. Отца Луизы считали богачом, но Лора
сомневалась,  чтобы  Луизе  когда-либо случалось покупать себе новых платьев
хотя   бы   на   четыреста  долларов  сразу.  В  конверте  были  два  прямых
железнодорожных  билета  - на проезд от Хоукая до Вашингтона через Нью-Йорк;
билеты  были литерные - сенатор Дилуорти получил их прямо от железнодорожных
компаний.  Сенаторам  и  членам  палаты  представителей правительство давало
тысячи  долларов  на  разъезды,  но  они  всегда  предпочитали  пользоваться
литерными  билетами,  а  затем,  как это подобает почтенным и принципиальным
людям,  отказывались  получать  от государства проездные. Сенатор располагал
множеством  льгот  на  железных  дорогах  и  мог  легко  пожертвовать  двумя
бесплатными  билетами  - для Лоры и для того, кто взялся бы ее сопровождать.
Вашингтон  советовал,  чтобы она пригласила поехать вместе с ней кого-нибудь
из  старых  друзей  их  семьи. "Сенатор бесплатно отошлет твоего провожатого
домой,  -  объяснял  Вашингтон  в письме, - как только столица ему надоест".
Лора  тщательно  это  обдумала.  Сначала совет брата ей понравился, но потом
взяли верх другие соображения.
     "Нет,  -  решила  она  наконец,  - по некоторым вопросам я расхожусь во
взглядах  с нашими степенными и добропорядочными друзьями в Хоукае; пока они
уважают  меня,  а  я  их - пусть все так и остается. Я поеду одна; ничего со
мной не случится".
     Эти  мысли  не  оставляли  ее, когда она, по обыкновению, вышла днем на
прогулку.  Почти  у  самых  дверей  она столкнулась с полковником Селлерсом.
Лора рассказала ему о приглашении.
     - Вы  только  подумайте!  - воскликнул полковник. - А ведь я тоже почти
решил  ехать  в Вашингтон. Нам, понимаешь ли, необходимо новое ассигнование,
и  компания  настаивает,  чтобы я поехал на Восток и провел его в конгрессе.
Ведь  там  наш  Гарри,  и  он,  конечно, сделает все, что от него зависит, а
Гарри  -  молодчина, всегда очень старается; одна беда - слишком молод, ему,
пожалуй,  не  под  силу  справиться одному с такой сложной задачей; и потом,
очень   уж   он   много  болтает  -  не  знает  никакой  меры,  да  и  любит
пофантазировать  к тому же; для делового человека, по-моему, ничего не может
быть  хуже:  рано  или  поздно,  он  всегда  раскрывает свои карты. Нет, для
такого   дела   необходим   спокойный,  уравновешенный  человек,  с  большим
жизненным  опытом, - понимаешь, человек, который никогда не горячится, видит
людей  насквозь  и  умеет  вести  крупные  операции.  Я  рассчитываю на днях
получить  жалованье  и  еще  кое-какие деньги от компании, и если они придут
вовремя,  я  поеду  с  тобой,  Лора,  возьму тебя под свое крылышко: тебе не
следует  ехать  одной. Господи! Если бы эти деньги были у меня в кармане! Но
ничего, скоро они у меня будут - и много!
     Лора  рассудила  про себя, что, поскольку простодушный добряк полковник
все  равно  поедет, какой смысл ей отказываться от его общества? Поэтому она
сказала  ему,  что  с  большой  благодарностью принимает его предложение. Он
окажет  ей  огромную  услугу, если согласится сопровождать ее и взять ее под
свое  покровительство;  конечно,  тратиться  на  дорогу  ему не придется, не
может  же  она  причинить  ему  столько  хлопот  и  в  придачу заставить его
покупать  себе  билет.  Но он и слышать не хотел, чтобы она платила за него:
ведь  оказать ей услугу будет ему очень приятно. Лора непременно хотела сама
позаботиться  о  билетах  и  в  конце  концов, когда все остальные доводы не
привели  ни  к чему, заявила, что билеты не стоят ей ни цента; у нее их два,
а  ей  нужен  только один, - и если он не возьмет второй билет, она вообще с
ним  не  поедет. Это решило дело, и он взял билет. Лора была рада, что у нее
есть  чек  на покупку одежды, потому что теперь она была совершенно уверена,
что  сможет  уговорить  полковника занять у нее немного денег на гостиницу и
прочее.
     Она  написала  Вашингтону,  чтобы тот ждал их с полковником Селлерсом к
концу  ноября.  И  в  самом  деле,  приблизительно  в назначенное время наши
путешественники благополучно прибыли в столицу.


ГЛАВА XXXI

ФИЛИП ЛОМАЕТ РУКУ.
                           РУФЬ ПОМОГАЕТ ХИРУРГУ

                                  Deh! ben fora all' incontro ufficio umano,
                                  E benavresti tu gioja e diletto,
                                  Se la pietosa tua medica mano
                                  Avvicinassi al valoroso petto.

                                  Tasso*.
     ______________
     * Долг человеческий не даст тебе покоя,
     Веля тебе лечить его. Иди
     И радостно, целящею рукою
     Коснись его страдающей груди. - Тассо (итал.).

                                      Чтоб поддержать его и сердце исцелить,
                                      Она, добрейшая, не покладала рук:
                                      Лекарства редкие умела находить,
                                      Питье снотворное для облегченья мук -
                                      Все, что могло утишить злой недуг.

                                      Э.Спенсер, Королева фей.

     Мистер  Генри  Брайерли  писал полковнику Селлерсу, что страшно занят в
Нью-Йорке, но согласен все бросить и поехать в Вашингтон.
     Полковник  считал Гарри королем кулуарных деятелей, человеком, пожалуй,
увлекающимся  и  любящим  пофилософствовать,  но  зато знающим всех и вся, -
проект   улучшения  судоходства  на  реке  Колумба  удалось  провести  почти
исключительно  благодаря  его  помощи.  Сейчас  приезд Гарри был необходим в
связи  с  другим проектом, в основе которого лежали глубоко гуманные идеи, -
проектом,  в  котором  полковник  Селлерс  был  глубоко  заинтересован  ради
семейства Хокинсов.
     "Видите  ли,  меня-то  не  очень  беспокоит  судьба  негров, - писал он
Гарри,  -  но  если  правительство купит землю, это возродит семью Хокинсов:
Лора  станет богатой наследницей, и я не удивлюсь, если и сам Бирайя Селлерс
поправит  свои  дела. Дилуорти, конечно, смотрит на все со своей колокольни.
Он    все    носится    со    всякими   филантропическими   планами,   хочет
облагодетельствовать  чернокожих.  Помните  Валаама  из  Департамента  вновь
присоединенных  территорий, некогда просто достопочтенного Орсона Валаама из
Айовы?  Ведь  какую  славу  заработал  он себе на индейцах! Валаам - великий
умиротворитель  индейцев  и торговец землями. Поскольку Валаам захватил себе
индейцев,  сенатору  Дилуорти  ничего не остается, как заняться чернокожими.
На мой взгляд, у чернокожих нет в Вашингтоне большего радетеля, чем он".
     Как  ни  торопился  Гарри в Вашингтон, он все же заехал в Филадельфию и
откладывал  отъезд  со  дня  на  день,  нанося  тем  немалый  ущерб  делам в
Нью-Йорке  и  в Вашингтоне. У Боултонов собралось такое общество, что уже от
одного  этого  можно  было  забыть  дела куда важнее тех, что ожидали Гарри.
Здесь  же  он  встретил Филипа - тот был теперь компаньоном мистера Боултона
по  разработке  угольных  залежей;  к  весенним  работам надо было тщательно
подготовиться,  но  Филип  с  недели  на  неделю  оттягивал  свой  отъезд из
гостеприимного  дома  Боултонов.  На  зимние  каникулы  приехала Алиса. Руфь
посещала  лекции  в  городе  всего  два раза в неделю, и в доме, особенно по
вечерам,  было  весело,  шумно  и  многолюдно,  что  очень нравилось мистеру
Боултону.  Боултоны  с  искренним  радушием предложили Гарри перевезти к ним
чемоданы,  и  он  не  заставил  просить  себя  об  этом дважды. Даже мысль о
предстоящем  свидании в столице с Лорой не мешала ему наслаждаться обществом
обеих  девушек:  как  говорится,  лучше синица в руки, чем журавль в небе, а
две синицы и подавно.
     Филип  чувствовал себя у Боултонов как дома, - порой ему казалось, что,
если  бы  он  чувствовал  себя  здесь  немного  хуже, или, наоборот, немного
лучше,  это  приняли  бы  здесь  как  должное.  Он  даже досадовал на это. С
первого  дня  его  приезда  Руфь  встретила его с открытой душой и все время
держалась  совершенно  непринужденно.  Она  не  избегала, но и не искала его
общества,  и  это  неизменно  ровное  отношение раздражало его больше всего.
Невозможно  ухаживать  за  женщиной, которая ничего не скрывает и никогда не
смущается   в   твоем   присутствии   и  которую  даже  малейшее  проявление
чувствительности скорее всего только заставило бы расхохотаться.
     - Что  случилось,  Фил?  -  сказала  она  как-то.  - Что это вы дуетесь
сегодня?  У  вас  такой  торжественный  вид,  словно вы сидите на квакерском
совете  старейшин.  Придется  позвать  Алису, уж она-то растормошит вас; мое
присутствие только портит вам настроение.
     - Совсем  не  ваше присутствие, а наоборот - ваше отсутствие, хоть вы и
присутствуете,  -  начал  Филип скорбным голосом, полагая, что говорит нечто
весьма значительное. - Но вам все равно меня не понять.
     - Да,  признаюсь,  я вас не понимаю. Если вам в самом деле настолько не
по  себе, что вы не замечаете моего присутствия, когда я с вами, это опасное
психическое  расстройство; я попрошу папу пригласить доктора Джексона. А вам
не кажется иногда, что Алиса с вами, когда ее нет?
     - Алиса  по  крайней  мере способна на проявление каких-то человеческих
чувств.  Она  интересуется  не  только  заплесневелыми  книгами и скелетами.
Руфь,  -  продолжал  Филип,  стараясь  придать  мрачный и саркастический тон
своему  голосу, - когда я умру, я завещаю вам свой скелет. Он вам, наверное,
пригодится.
     - Во  всяком случае, он может оказаться более веселым собеседником, чем
иногда  бываете  вы,  -  со  смехом  ответила Руфь. - Но ни в коем случае не
делайте этого, не посоветовавшись с Алисой. А вдруг ей не понравится?
     - Не  понимаю,  почему  это  имя  не  сходит  у вас с языка. Неужели вы
думаете, что я в нее влюблен?
     - Господи,  конечно,  нет!  Такое  мне и в голову не приходило. А разве
это  действительно так? Смешно даже подумать о том, чтобы Филип Стерлинг мог
влюбиться!  Я  была  уверена,  что  вы  влюблены  лишь  в илионскую шахту, о
которой вы с папой все время говорите.
     На  этом обычно и заканчивались ухаживания Филипа. "Что за проклятье, -
говорил  он  самому  себе,  -  почему она никогда не дразнит Гарри или этого
молодого Шэпли, который сюда частенько наведывается?"
     Алиса   обращалась  с  ним  совершенно  иначе.  Уж  она-то  никогда  не
насмехалась  над  ним,  и  для  него было облегчением поговорить с девушкой,
которая  ему  сочувствовала.  Филип  говорил  с  ней  часами,  и  темой всех
разговоров  была  Руфь.  Бедняга  изливал Алисе свои сомнения и тревоги, как
будто  она  была бесстрастным исповедником, восседающим в одной из маленьких
деревянных  исповедален  в  соборе  на  Логан-сквер. Но разве у исповедника,
если  он  молод  и  красив,  не  бывает чувств? Разве что-нибудь меняется от
того, что его называют сестрой?
     Филип  называл  Алису  сестричкой  и  говорил с ней о любви и женитьбе,
мысленно  связывая это только с Руфью, как будто исключал всякую возможность
того,  что "сестричку" такие разговоры могут задевать. Говорит ли Руфь о нем
когда-нибудь?  Нравится  ли  он Руфи? Нравится ли Руфи кто-нибудь в Фолкиле?
Нравится  ли  ей  вообще  что-нибудь, кроме ее профессии? И тому подобное, в
том же духе.
     Алиса  была преданной подругой; если она и знала что-нибудь, то ни разу
не  выдала  Руфи.  Во  всяком случае, она не очень обнадеживала Филипа. Да и
какая женщина на ее месте поступила бы иначе?
     - Вот  что  я  скажу  вам,  Филип,  -  заявила она, - если Руфь Боултон
когда-нибудь  полюбит,  она  полюбит  всей  душой, с такой страстью, которая
сметет все на своем пути и удивит ее самое.
     Это  замечание  не  очень-то  утешило Филипа, который думал, что только
какой-нибудь  поистине  героический  поступок может вызвать нежное чувство в
сердце  Руфи,  а Филип боялся, что сам он отнюдь не герой. Он не знал, что в
минуту  творческого  вдохновения  женщина может создать себе героя из какого
угодно материала.
     Гарри  вошел  в  это  общество с присущей ему легкостью и весельем. Его
добродушие  было  неиссякаемо,  и,  хотя он любил рассказывать о собственных
похождениях,  у него хватало такта приспосабливаться к вкусам слушателей. Он
быстро  понял,  что  Алисе нравится слушать о Филипе, и принялся расписывать
подвиги  своего  друга  на  Западе,  не  скупясь  на  такие выдумки, которые
поразили  бы  самого  героя этих событий. Выдумывать небылицы было для Гарри
единственным  занятием, в котором он не знал неудач. С мистером Боултоном он
оставался  серьезным  деловым человеком, пользовавшимся в Нью-Йорке доверием
многих  состоятельных  людей, которых мистер Боултон лично знал, и связанным
с  ними  железнодорожными  спекуляциями  и  правительственными  контрактами.
Филип,  знавший  Гарри  достаточно  давно, не мог бы с уверенностью сказать,
верит  ли  тот  и сам в то, что он главный участник всех крупных операций, о
которых  так  много  говорил.  Гарри постарался также завоевать расположение
миссис  Боултон;  с  этой  целью  он уделял много внимания детям и выказывал
самый  живейший  интерес  к вероучению Друзей: оно всегда казалось ему самой
умиротворяющей  религией;  он  полагает,  что  жить  по законам совести куда
легче,  чем  соблюдать  разные  чисто внешние обряды; в Провиденсе живет его
любимая  тетушка  из  квакеров, которую миссис Боултон ему очень напоминает.
Он  настоял  на  том,  чтобы  пойти  вместе  с миссис Боултон и ее детьми на
Собрание  Друзей  в  Первый день (Руфь, Алиса и Филип, непосвященные миряне,
отправились  в  городскую  церковь)  и  с  примерным  терпением просидел, не
снимая  шапки,  весь  час  молчания.  Короче говоря, этот удивительный актер
настолько поразил миссис Боултон, что она однажды сказала Филипу:
     - Твой  друг  Генри  Брайерли  производит  впечатление весьма светского
молодого человека. Верит ли он хоть во что-нибудь?
     - О  да,  - ответил Филип, смеясь, - я не встречал человека, у которого
было бы больше объектов веры, чем у него.
     Руфь  нашла  в  Гарри человека, близкого ей по духу. По крайней мере он
никогда  не  был  угрюмым  и  с  готовностью  отзывался на все ее мимолетные
настроения.  Он  мог  казаться  веселым или серьезным - как угодно. Кажется,
никто  лучше  него  не  понимал  ее  стремления  самостоятельно пробить себе
дорогу в жизни.
     - Мой  отец  получил  медицинское  образование, - говорил Гарри, - и до
того,  как он стал биржевиком на Уолл-стрит, у него была небольшая практика.
Меня  самого всегда тянуло заняться медициной. Помню, в отцовском кабинете в