иться отнюдь.
 Но чем же буду я? Ведь ты со мной согласен,
        Что надо ж быть мне чем-нибудь?

               М е р к у р и й
 Когда я Сосием уж более не буду,
    Будь снова им - я в том не вижу зла;
    Но если жизнь твоя тебе мила,
    До той поры брось эту ты причуду.

               С о с и й
    Что тут поймешь? Я вовсе сбит с пути.
    Но надо как-нибудь покончить это:
        Всего короче - в дом войти.
             (Хочет идти.)

               М е р к у р и й
 А! так не вдоволь, знать, спина твоя нагрета?
              (Бьет его.)

               С о с и й
 О боги! это что? он бьет уж мне невмочь.
 Нашел себе, злодей,бесовскую забаву!
 Тут делать нечего, пришлось убраться прочь.
     Вот сладил-то с посольством я на славу!
                (Уходит.)

 ЯВЛЕНИЕ 3

               М е р к у р и й
                   (один)

    Отправился; и мной наказана сполна
    Здесь кстати же его проделка не одна;
        И вовремя прогнал я негодяя:
    Идет уж, мнимого супруга провожая,
           Амфитрионова жена.


                ЯВЛЕНИЕ 4

 Юпитер под видом А м ф и т р и о н а, А л к м е н а,
      К л е а н т и д а, М е р к у р и й.

                Ю п и т е р
                 (Алкмене)
 Бегут мгновения, и нам дано их мало.
        Могу еще помедлить, но вели,
        Чтоб стражею прислуга там стояла
 И чтобы факелы осталися вдали.
 Избегнуть надобно здесь встречи мне случайной,
        Чтоб мой приход сюда для всех был тайной
        И в город слух о нем бы не проник.
 Мной восхищаются они теперь повсюду,
 Амфитрион им бог; дивятся все, как чуду,
 Здесь подвигу его, твердят, что он велик;
 Но избавитель Фив сказать не мог бы Фивам,
 Что уступил души могучим он порывам,
         Что смел счастливым быть на миг.
 Так, буйно полная любви к нему и рвенья,
 Чернь эта не простит, и, в радости своей,
         Что, не дождавшись позволенья,
         Хоть час он позабыл о ней.

              А л к м е н а
 Так вовсе же, на срок, о ней забудь со мною,
 Короткий этот час вполне мне подари.
         Восток белеет полосою,
         Недалеко уж до зари -
         Недалеко уж до разлуки...

                Ю п и т е р
     Вернуся я, сойдемся мы опять,
     Сойдемся скоро мы.

              А л к м е н а
                        Как это знать?
         За то, что будет, где поруки?

                Ю п и т е р
 Охотою себе изобретаешь муки,
 Чего боишься ты? врагов разбита рать.

              А л к м е н а
     Боюся я всего. Твои походы,
     Твои труды - все страшно для меня;
 Я для ладьи твоей боюся непогоды,
     Боюсь стремнин для твоего коня.
     Прости мне, друг, люблю твою я славу,
 Люблю дивиться я герою моему;
         Когда тебе я руку жму,
 Когда к груди твоей склоняюся по праву,
 Дороже помысел всех царских мне корон,
 Что эта же рука - отчизны оборона,
 Что смеет с гордостью жена Амфитриона
         Явиться между фивских жен.
     Я подвигов твоих блестящих рядом
         Великолепно убрана,
         И знаю, что моим нарядом
 Хвалиться изо всех не может ни одна.
 Но счастью быть с тобой мне слава не замена.

                Ю п и т е р
 Ты любишь страстно - да. Мне эта страсть нужна.
 Ты любишь; но кого так любишь ты, Алкмена,-
        Того ль, кем спасена страна?
 Ты мужа любишь ли, по долгу, как жена?
 Ты любишь ли того, который мог обильно
 Тебя вознаградить всем блеском суеты?
     Или того, которым так всесильно,
        Так горячо любима ты?

              А л к м е н а
     Как отвечать? Как тут делить понятья?
     Я чувствую порыв во мне один:
     Люблю тебя вполне и без изъятья;
         Склонилась я в твои объятья,
     Моей любви не ведая причин.

                Ю п и т е р
 Нет, дай сказать мне все, делиться дай с тобою
 Мне всем, что мыслю я, всем, что я в сердце крою:
 Хочу приобретать не правом я людским
 Твою взаимность, друг, и не людским законом;
 В часы моих блаженств хочу, тобой любим,
         Быть не вождем Амфитрионом,
         Не повелителем твоим:
 Хочу я от тебя свободного влеченья,
 Хочу, чтоб, мыслию ты долг отстороня,
     Была моей; хочу, чтоб ты меня
     Любила до вины, до преступленья!
 Да, нужно гордому знать сердцу моему,
     Что если б не был я твоим супругом,
 Мы все-таки душой сошлися бы друг с другом,
     Забыв про все и вопреки всему.

              А л к м е н а
 Как странен ты! Зачем тревожиться напрасно
 Пустым мечтанием и думой без плода?
     Не говорил еще ты никогда
     Со мною так.

                Ю п и т е р
                 Я никогда так страстно
        Тебя и не любил, как в этот час... А вот
           Уж и заря: белеет неба свод,
           И не могу я отдалить разлуку.
        Проснутся улицы. Прости ж, пора идти;
           Приводит день труды свои и скуку.
        Прости, моя краса. Вернуся я. Дай руку.

              А л к м е н а
        Прости же. О себе меня ты извести.

                Ю п и т е р
       Прости, мой друг.

              А л к м е н а
                        Прости, Амфитрион.
 (Идет, потом оборачивается и подбегает опять к нему.)
                                         Прости!
            (Идет в дом. Юпитер уходит.)



                    ЯВЛЕНИЕ 5

        К л е а н т и д а, М е р к у р и й.

                 К л е а н т и д а
                    (в сторону)
           Вот муж! скажу: небесная награда!
        Какие нежности! Не то, что мой урод:
           Стоит себе хомяк, зажавши рот,
               Нет ни понятья в нем, ни склада.

                  М е р к у р и й
                   (в сторону)
           Теперь меня не держит уж никто,
           И мешкать нечего.
                 (Хочет идти.)

                 К л е а н т и д а
                 (останавливает его)
                           Как! это что?
       Ты отправляешься?

                  М е р к у р и й
                      Нейти ведь не могу же
 С Амфитрионом я.

                 К л е а н т и д а
                С тобой что день, то хуже;
 Убраться от меня тебе великий спех!

                  М е р к у р и й
    Еще мы вместе насидимся.

                 К л е а н т и д а
                             Дело!
     Знать, чересчур тебе я надоела;
     Со мной сказать и слово, видно, грех!
     Твоей любви уж несомненны знаки.

                  М е р к у р и й
 Какие же велишь придумывать мне враки?
     Проживши вместе лет десятка два,
        Давно сказали мы с тобою
        Уж всевозможные слова.

                 К л е а н т и д а
 Смотри, злодей, каков Амфитрион с женою,
     И постыдись.

                  М е р к у р и й
                Эх, матушка моя!
         Они не то, что ты да я.
     Всему пора: в них еще много вздора;
         Им нежности к лицу теперь,
         А были б в нас они умора.
         Вся эта блажь проходит скоро;
         Притихнут и они - поверь.

                 К л е а н т и д а
         Так, стало быть, в мои я лета
         Уж не могу любви внушать?

                  М е р к у р и й
 А почему же так? Я говорю не это:
 Внушай ты, нет тебе помехи в том; да мне-то
        Внушеньям следовать не стать.

                 К л е а н т и д а
        Ты непорочную супругу
        Иметь достоин ли, тюлень?

                  М е р к у р и й
        Ох, окажи ты мне услугу,
 Будь попорочнее, да не бранись весь день.

                 К л е а н т и д а
         Вот как! из див уж это диво!
         Что я живу благочестиво,
         Что тайных нет во мне затей,
 Мне ставишь ты в вину: люблю я новость эту.

                  М е р к у р и й
         Мне кротость жен всего милей.
         Сгоняешь ты меня со свету
         Благочестивостью своей.

                 К л е а н т и д а
     Нужна тебе иная, знать, сноровка.
 Хотел бы ты иметь жену из умниц тех,
 Которые, мужьям так угождая ловко,
     Им лаской свой подслащивают грех.

                  М е р к у р и й
         Не прочь, признаться, от того я;
         Мог бы хоть дух я перевесть.
         Когда ни часу нет покоя,
         Тошна становится и честь.

                 К л е а н т и д а
 Как!  ты позволил бы, чтоб я могла свободно
 Другому подарить...

                  М е р к у р и й
                    Все, что тебе угодно,
 Лишь не был бы твоим я криком оглушен.
   Мне добродетели мучительной и злобной
          Приятнее порок удобный,
          Который даст мне угомон.
          Прощай, дружок мой бесподобный;
          Меня там ждет Амфитрион.
                 (Уходит.)

                 К л е а н т и д а
                  (одна)
          Будь только я другого нрава,
   Уж поплатился б ты и не шутил со мной.
          Как иногда досадно, право,
          Быть добродетельной женой!




Г.Бояджиев.
   Жан-Батист Мольер


----------------------------------------------------------------------------
     Ж.Б. Мольер. Собрание сочинений в двух томах. Т. 1
     М., ГИХЛ, 1957
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------

     Человек,  который  мог  страшно  поразить,  перед   лицом   лицемерного
общества, ядовитую гидру ханжества, - великий человек! Творец  "Тартюфа"  не
может быть забыт!" {В. Г. Белинский. Полн. собр. соч.,  Изд.  Академии  наук
СССР, т. VI, М. 1955, стр. 369-370.}  Эти  слова  Белинского  воспринимаются
нами сейчас как пророческие.
     Да, творец "Тартюфа" не забыт. Вот уже три столетия живя на сценических
подмостках всего мира, комедии Мольера и по сей день  продолжают  с  разящей
силой обличать социальное зло и утверждать народные воззрения на жизнь.
     Значение  Мольера  в  истории  мировой  драматургии  воистину  огромно.
Сплотив воедино в своем творчестве лучшие  традиции  французского  народного
театра с передовыми идеями  гуманизма,  Мольер  создал  новый  вид  драмы  -
"высокую комедию", жанр, который для своего времени был решительным шагом  в
сторону реализма.
     После  того  как  католическая   реакция   уничтожила   великий   театр
итальянского и испанского Возрождения, а  пуританская  английская  революция
срыла с лица земли театры Лондона и предала анафеме Шекспира,  Мольер  вновь
поднял знамя гуманизма и вернул европейскому театру народность и  идейность.
Он смело начертал пути для всего  последующего  развития  драматургии  и  не
только сомкнул своим  творчеством  две  великие  культурные  эпохи  -  эпоху
Возрождения   и   эпоху   Просвещения,   но   и   предвосхитил   многие   из
основополагающих принципов критического реализма.
     Имя Мольера  начертано  на  боевом  знамени  современной  прогрессивной
французской литературы. Выступая на  Втором  съезде  советских  писателей  в
Москве, виднейший французский поэт Луи Арагон начал свою речь  о  поэзии  со
страстных слов, посвященных Мольеру. Говоря о национальных истоках реализма,
о средневековых фаблио и героических поэмах, о поэзии Рютбефа и Вийона,  Луи
Арагон заметил, что  весь  путь  развития  ведет  "к  одному  из  величайших
реалистов всех времен и всех  стран  -  великому  поэту  по  имени  Мольер".
Полемизируя с теми французскими литературоведами, которые исключают  Мольера
из своих обзоров поэзии, Арагон говорил: "Изгнание Мольера из царства поэзии
- наиболее характерный факт искусственного и реакционного  развития  истории
литературы в нашей  стране.  Вопреки  исторической  правде  у  нас  излагают
историю французской поэзии так, точно она  не  имела  никакого  отношения  к
великой истории человечества. Нелепо отрицая значение Мольера как поэта, эта
история обходит молчанием  всех  тех,  чья  поэзия  возникла  из  окружающей
действительности" {"Литературная газета", 30 декабря 1954 г.}.
     Отстаивая  выдающуюся  роль  Мольера  в  истории  французской   поэзии,
современные прогрессивные художники  Франции  борются  за  принципы  поэзии,
основанные на правде жизни.
     Так имя великого Мольера становится боевым лозунгом  сегодняшнего  дня,
знаменем борьбы за новое, правдивое и идейное искусство.
     В чем же неиссякаемая сила Мольера?
     Сила Мольера  -  в  его  прямом  обращении  к  своей  современности,  в
беспощадном разоблачении ее  социальных  уродств,  в  глубоком  раскрытии  в
драматических конфликтах основных противоречий  времени,  в  создании  ярких
сатирических типов, воплощающих собой  главнейшие  пороки  современного  ему
дворянско-буржуазного общества.
     "Бессмертный Тартюф  -  плод  самого  сильного  напряжения  комического
гения" {А. С. Пушкин, Полн. собр. соч., Изд. Академии наук СССР, т.  13,  М.
193. стр. 179.}, - писал А. С. Пушкин, говоря об этой  боевой,  воинствующей
мольеровской сатире. "О, Мольер, великий Мольер! ты, который так обширно и в
такой полноте развивал свои характеры, так глубоко следил все тени  их"  {Н.
В. Гоголь, Полн. собр, соч.. Изд. Академии наук СССР, т. VIII. М. 1952, стр.
182.}, - вдохновенно говорил Н. В. Гоголь.
     Сила  Мольера  -  в  его  страстной  приверженности  к  гуманистическим
идеалам,  в  его  передовых  воззрениях,  в  которых  явственно   проступают
демократические и материалистические черты, в его способности,  несмотря  на
стеснительное положение придворного комедиографа, оставаться, говоря словами
К. С. Станиславского, "гениальным протестантом  и  бунтарем"  {Н.  Горчаков,
Режиссерские уроки К. С. Станиславского, "Искусство". 1950, стр. 356.}.
     Конечно, Мольер не ставил перед собой какой-либо политической цели,  он
не сознавал еще неизбежности антагонизма между народом  и  абсолютизмом,  не
мог сделать народный тип главным  героем  своих  комедий.  Но  когда  Мольер
выступал против пороков современного общества, он защищал  интересы  народа;
когда он выражал свои критические воззрения на современность, он действовал,
следуя здравым суждениям народа; когда ему нужно было противопоставить своим
сатирическим персонажам натуры здоровые, разумные и деятельные,  он  находил
их чаще всего  в  среде  народа.  Нам  памятны  замечательные  слова  Л.  Н.
Толстого: "Мольер едва ли не самый всенародный и потому прекрасный  художник
нового искусства" {Л. Н. Толстой, Полн. собр. соч., Гослитиздат, т.  30,  М.
1951, Стр. 161.}.
     Именно в силу своей народности творчество Мольера резко  выделялось  на
фоне современной ему литературы; писатели-вольнодумцы (либертины) -  Теофиль
де Вио, Сирано де Бержерак и др.  -  создавали  немало  произведений  острой
сатирической  мысли,  но  они  были  лишены  цельности   мировоззрения,   им
недоставало связи  с  массами,  именно  того,  чем  был  так  богат  Мольер;
современные писатели-прозаики - Сорель, Скаррон,  Фюретьер,  -  рисуя  яркие
картины нравов и создавая в отдельных случаях социальные характеры,  все  же
не могли подняться до тех высот обобщения и глубокого раскрытия общественных
противоречий, какие были свойственны творчеству  Мольера.  Что  же  касается
драматургии, то преимущество Мольера в этой области было особенно очевидным.
К  середине  XVII  века,  ко  времени   выступления   Мольера,   французская
драматургия находилась в состоянии застоя. Единственный  крупный  драматург,
Пьер  Корнель,  переживал  острый   творческий   кризис,   сцену   заполняли
бессодержательные трагикомедии и романтизированные  трагедии  Тома  Корнеля,
Буаробера, Дю-Рийе и др.; комедия была представлена  в  основном  бурлесками
Скаррона. "Высокие" жанры были отравлены фальшивой прециозностью, а "низкие"
не выходили за пределы грубого фарса. Мольер с первых же шагов  приступил  к
созданию нового типа комедии, совмещающей в себе  смелость  и  широту  мысли
либертинов,  бытовой   реализм   писателей-прозаиков   и   лучшие   традиции
предшествующей и современной драматургии. Но Мольер не  только  синтезировал
достижения новой литературы и драмы; он  поднял  французскую  литературу  до
подлинных высот гуманистической мысли и стал  преемником  Рабле  и  Монтеня.
Мольер развил в классицизме его наиболее прогрессивные начала и, преодолевая
сословие ограниченные стороны этого стиля, возвысился над своим временем как
писатель. По словам Гете, Мольер "господствовал над нравами своего века"; он
воспитывал людей, давая их правдивое изображение.
     Источником величия Мольера были прекрасное  знание  действительности  и
горячая любовь к народу, с которым он общался  и  в  жизни  и  с  подмостков
театра.
     Мольер был самым крупным писателем своего века; место в  академии  было
ему обеспечено, если бы он только бросил сцену;  об  этом  просил  его  друг
Буало. Мольер не смог уйти со сцены, он не мог осудить театр, ибо  все  годы
его сознательной жизни были посвящены театральному искусству, сцене, которая
была  единственной  школой  нравов,  где  только  и  можно   было   бичевать
распущенность, алчность, невежество, жестокие страсти и тупое себялюбие, где
можно было жить, борясь за великие  и  благородные  идеалы  гуманизма.  Этой
борьбе было отдано все - одна,  но  пламенная  страсть  покоряла  всю  жизнь
Мольера.

I

     Когда у Жана Поклена, преуспевающего  обойщика  и  мебельщика  с  улицы
Сент-Оноре, родился первенец, - произошло это 13 января 1622  года,  -  отец
дал ему свое собственное имя, присовокупив к нему позже второе имя - Батист,
чтобы отличить его от  брата,  тоже  Жана.  Предполагалось,  что  Жан-Батист
унаследует отцовское дело; а после того как его отец выкупил у своего  брата
должность королевского обойщика, юный  Поклен  должен  был  обрести  и  этот
высокий сан, дававший ему право именоваться "королевским камердинером".
     Судьба как будто во всем благоволила первенцу.  Но  у  мальчика  умерла
мать, добрая и умная Мари Крессе. Жану-Батисту было десять лет. К сожалению,
точных сведений о его детстве не сохранилось,  разве  лишь  рассказы  старых
биографов Мольера о близости мальчика-сироты к деду, отцу  покойной  матери,
Луи Крессе.  Этот  человек,  в  противоположность  своему  удачливому  зятю,
оставался тесно связанным с  трудовой  средой  городских  ремесленников,  из
которой вышли и сами Поклены. Будущий "королевский камердинер" мог  получать
от деда внушения совсем иного сорта, и к  живым  впечатлениям  от  шумных  и
многолюдных кварталов старого Парижа, где жил мальчик, прибавлялись рассказы
старого Крессе. Так сами собой устанавливались  связи  с  жизнью  городского
люда, усваивалась красочная народная речь, складывалась душевная  приязнь  к
простому человеку.
     Неизгладимыми были впечатления от  театральных  представлений,  которые
нередко посещали внук с дедом, отправляясь в походы на  ярмарку.  Если  юный
Поклен уже не мог видеть представлений прославленного ярмарочного комедианта
Табарена, то традиции этого популярного актера были еще живы в  выступлениях
многочисленных шутовских ярмарочных  импровизаторов,  которых  юный  Поклен,
конечно, видел и, надо полагать, любил.
     Таким образом, не зная точных фактов о ранних годах Ж.-Б.  Поклена,  мы
все же можем составить себе общее  представление  об  обстоятельствах  жизни
этого юноши, подготовляемого родителем  к  почетной  должности  королевского
обойщика.
     Поклен-отец,   пользуясь    своими    связями,    поместил    сына    в
привилегированное учебное заведение - Клермонский коллеж, в котором  иезуиты
обучали наукам и жизненным правилам детей знати и зажиточных буржуа. Мальчик
был оторван от дома, где вскоре появилась новая хозяйка  -  мачеха  Катерина
Флеретт.
     Долгие семь лет, проведенные в коллеже, шли  по  строго  установленному
порядку. Изучались богословские дисциплины,  греческий  и  латинский  языки,
древняя литература,  грамматика.  Кто  знает,  быть  может  знаменитый  урок
господина Журдена из  комедии  "Мещанин  во  дворянстве"  был  воспоминанием
автора о ранних годах его собственного обучения.  В  коллеже  существовал  и
школьный театр с репертуаром из комедий Плавта и