ать.
   - Да, она считала, что  есть  смысл  попробовать.  Почти  буквально  ее
слова.
   - Маргарет вечно хитрит. Но она  забывает,  что  Эндрю  хитрее  ее.  Ну
ладно, Мэй. Можете убирать со стола. Пойду приму  ванну.  Ужин  -  в  семь
тридцать. Что у нас на ужин?
   - Телячьи отбивные.
   - Хорошо. Да, не забыть бы: утром я буду спать. До  десяти  часов  кофе
мне не приносите.
   - До десяти?
   - До де-ся-ти. Лучше вам записать это на своей грифельной доске,  когда
вернетесь на кухню. Напишите: "Ему кофе в десять".
   Она улыбнулась.
   - Откуда вы знаете, где я напишу?
   - Потому что взял себе за правило многое знать,  Мэйбл  Кристина  Фриз,
родившаяся двенадцатого апреля тысяча восемьсот восемьдесят шестого года.
   - Не говорите Маргарет мой год рождения.
   - Не скажу.
   - Благодарю вас, сэр.
   Она никогда не забывала говорить "сэр" в  начале  и  в  конце  всех  их
разговоров; но поскольку она подозревала, что общение с нею  ему  приятно,
то считала, что в ходе самой беседы соблюдать эту формальность ни к  чему.
Крепкая, трудолюбивая женщина, она начинала сознавать, что годы  уходят  и
надо что-то предпринимать. Но за нехитрой каждодневной работой, которая не
была ей неприятна, хотя и отнимала много времени, она забывала об  этом  и
все никак не могла сделать решающего шага. Впрочем, она и не  представляла
себе достаточно ясно, что, собственно, должна предпринять.
   Джордж Локвуд просмотрел вечернюю гиббсвиллскую  газету,  сложил  ее  и
оставил на привычном месте, где ее подберет Мэй. Потом встал, потянулся  и
направился было наверх, как  вдруг  услышал  телефонный  звонок.  Он  взял
трубку.
   - Алло! Ладно, Мэй, я подошел. Алло!
   Мэй, бывшая в это время на кухне, повесила трубку.
   - Мистер Локвуд? Это Диген. Мэтью Диген. Помните - из охраны?
   - Да, Диген.
   - Вы меня хорошо слышите? Я из конторы звоню.
   - Да, я слышу вас. Что там стряслось?
   - Я решил, что лучше вам позвонить. Тут у нас несчастный случай.  Очень
неприятный.
   - Что за случай? Пожар?
   - Нет, сэр. Тут один парнишка -  не  знаем  толком,  как  его  зовут...
мертвый. Убился.
   - Убился? На моей территории? Как он туда попал?
   - Он и еще один подросток залезли на дерево с наружной  стороны  стены,
со стороны Рихтервилла.
   - С западной стороны. Ну и что?
   - Этот парнишка, который мертвый, он залез  на  дерево  и  уцепился  за
ветку, что нависала над стеной.
   - Над стеной нет ни одной  ветки  достаточно  крепкой,  чтобы  удержать
человека.
   - Вот поэтому он и убился. Ветка сломалась, и он  упал  на  стену.  Две
пики вонзились в него, мистер Локвуд.
   - А, черт! Значит, пики пронзили его насквозь?
   - Я не расслышал, что вы сказали, мистер Локвуд.
   - Его прокололо?
   - Он закричал, и я побежал в том направлении, ну и увидел его.
   - Господи! Он был жив еще?
   - Ужасная история, мистер Локвуд. Он был еще жив. Я не мог достать  его
и снять со стены. Побежал за лестницей, но, пока разыскал ее в  подвале  и
вернулся,  он  уже  не  шевелился  и  лежал,  перегнувшись  через   стену.
Несчастный мальчик. Лет двенадцати-четырнадцати.
   - А куда девался второй мальчуган? Конечно, убежал.
   - Убежал, не успел я его задержать. Я кричал ему, но он не остановился,
и я не стал его догонять.
   - Ну, разумеется. Потом что - позвонили врачу?
   - И в полицию штата. Одна из пик  прошла  рядом  с  сердцем,  а  другая
переломила позвоночник.  Слава  богу,  ему  не  пришлось  долго  мучиться.
Бедняга. Наверно, это они за каштанами полезли.
   - Сомневаюсь. Там у меня нет каштанов. Где сейчас тело мальчика?
   - Полицейские распорядились увезти его в городской морг.
   - В каком городе? В Шведской Гавани?
   - Да, сэр. Чтоб его опознать, много времени не потребуется.
   - Конечно. Второй мальчик обязательно расскажет о том,  что  случилось.
Должно быть, дети фермеров.
   - Да, сэр. Парнишка, который убился -  на  нем  были  рабочие  штаны  и
войлочные сапоги. Позвонить вам, если я узнаю что-нибудь новое? Наверно, к
вам приедут из полиции штата.
   - Не надо, Диген. Меня не будет дома. Мне нужно срочно  в  Филадельфию.
Сообщите в вашу фирму, что я позвоню туда утром, и, если  возникнет  дело,
пусть полиция  штата  свяжется  с  мистером  Артуром  Мак-Генри  из  фирмы
"Мак-Генри и Чэпин". Вы знаете, где она находится.
   - Да, сэр. Если вы хотите дать мне свой адрес в Филадельфии...
   - Я не знаю точно, где буду. Утром позвоню в вашу фирму. Жаль, что  так
случилось, Диген. Ужасное испытание для вас.
   - Да, сэр. Из фирмы пришлют другого человека, он подменит меня сегодня.
Не могу оставаться здесь на ночь, все думаю об этом несчастном мальчике.
   - Поезжайте домой и старайтесь думать о чем-нибудь другом.
   - Вот я и хочу попробовать. До свидания, мистер Локвуд.
   - До свидания. - Локвуд торопливо поднялся к  себе,  переобулся,  надел
пиджак и уложил в небольшой саквояж  вещи.  Спустившись  вниз,  прошел  на
кухню и объявил: - Ужин  отменяется.  Меня  вызвали  по  срочному  делу  в
Филадельфию.
   - Поезда-то уже не ходят, - сказала Маргарет.
   - Поеду в машине.
   Он закрыл за собой дверь, завел маленький "паккард" и выехал. Доехав до
Рединга, свернул на вокзал поездов дальнего следования  и,  сославшись  на
двух членов правления местной железной дороги,  отдал  начальнику  станции
ключи от машины. Потом сел в подошедший поезд и уехал в Нью-Йорк.
   Пройдет неделя, все уляжется, и он останется в стороне.


   - А я только что собиралась звонить телефонистке и просить, чтобы  меня
не беспокоили, - сказала Джеральдина Локвуд.
   - Кому вздумается тебя беспокоить? - спросил Джордж Локвуд.
   Она удивленно взглянула на него.
   - А ведь верно, кому? Я всегда прошу, чтоб меня не беспокоили. Но  если
подумать - кто станет звонить мне в три часа ночи или пять утра?  Сама  не
понимаю, зачем я это делаю.
   - Можно было бы понять, если бы ты просила не будить тебя,  скажем,  до
десяти утра. Но просить, чтобы вообще не беспокоили, - это странно.
   - А я вот каждый  вечер,  с  тех  пор  как  остановилась  здесь,  звоню
телефонистке и прошу ее  об  этом.  Они  очень  предупредительны,  здешние
телефонистки.
   - Да, здесь весь персонал очень любезен. Я же говорил, что  тебе  здесь
понравится. Я останавливаюсь в "Карстейрсе" уже двадцать пять лет  подряд,
с тех пор как гостиница открылась. Мне  нравится,  что  она  большая  -  и
поэтому в ней не слишком дерут - и в то же время  не  такая  уж  огромная,
поэтому и служащие тебя знают, и ты знаешь их.
   -  Наша  семья  всегда  останавливалась  либо  в  "Уолдорфе",  либо   в
"Никербокере".
   - Но вы-то с Говардом всегда останавливались в "Мэррей-хилле".
   - Не всегда. Иногда и в "Уолдорфе". Мне даже как-то  странно  бывать  в
Нью-Йорке  и  останавливаться  не  в   "Уолдорфе",   а   где-то   еще.   К
"Мэррей-хиллу" я так и не привязалась. Этот отель больше нравился  Говарду
и его родным.
   - Неплохой отель, только в последнее время  стал  приходить  в  упадок.
Говорят, что дела его плохи. Как, впрочем, и дела Говарда Бакмастера.
   - Не будем говорить о Говарде. Меня сейчас больше интересует, что  тебя
вдруг привело в Нью-Йорк. Если, конечно, ты готов объяснить.
   - Я уже объяснил. Привело меня сюда  желание  сообщить  тебе,  что  дом
готов, - и сообщить не по телефону.
   - Очень мило, только  я  не  верю.  Иногда  ты  совершаешь  неожиданные
поступки, но ты не сентиментален.
   - Разве?
   -  Так  мне  кажется,  Джордж.  Ты  можешь  быть  романтичным,  но   не
сентиментальным.
   - В чем, по-твоему, разница?
   - Этого я не могу объяснить сразу.
   - Ну, приведи примеры того и другого.
   - Сейчас. Романтик может быть романтичным и при этом никогда не  терять
хладнокровия. Он все время думает. Сентиментальный человек же полностью во
власти чувств. Человек может быть сознательно романтичным, но я не  думаю,
что  он  может  быть  сознательно  сентиментальным.  Ты   совершил   много
романтичных поступков. Наверное, мы оба.
   - По-твоему, ты сентиментальна?
   - Вероятно, нет. Но все же более сентиментальна,  чем  ты.  Говард  был
сентиментален и ни капельки не романтичен. Я думаю, романтики умнее.
   - По-моему, умные люди не могут быть сентиментальны, - сказал он.
   - Ты выразил эту мысль лучше. Ты так умен, что  никак  не  можешь  быть
сентиментальным, но романтичным - да.
   - Ну, так вот: я приехал в Нью-Йорк, побуждаемый  романтическим,  а  не
сентиментальным чувством.
   - Хорошо. Согласна.
   - Скучала по мне?
   - В последние дни - очень. А всю прошлую и всю позапрошлую  неделю  так
уставала, что еле добиралась до постели. Я же говорила тебе.
   - Да.
   - Это правда. Я обожаю ходить по магазинам. Покупать одежду  и  прочее.
Но обставлять дом... Купила все для  спален,  туалетных  комнат  и  холлов
второго этажа. И для столовой, маленькой гостиной и холла первого этажа. А
вот с большим нижним залом ты должен помочь.
   - Нет, я хочу, чтобы ты меблировала весь дом, кроме моего  кабинета,  -
сказал он.
   - Мне как-то неловко... Зал предназначен для приема гостей, и там  твое
участие должно больше чувствоваться.
   - Ты же будешь там хозяйкой.
   - А ты хозяином. К примеру, я видела большую китайскую вазу. Пять футов
вышиной, на тиковой подставке. Невероятно красивая и ужасно дорогая.
   - Насколько ужасно?
   - Пять тысяч.
   - Не слишком дорого, если  сравнить  с  некоторыми  другими  китайскими
вещами.
   - Но не для сельской местности. И каждый день у тебя перед глазами. Она
синего,  темно-синего  цвета,  но   не   мрачная.   Яркая.   Узор   же   -
светло-золотистый с черным. Прелестная вещь.
   - Бери. Я вижу, тебе очень нравится. Что-то в этом роде как раз и  надо
поставить в юго-восточном углу зала.
   - Мне бы не хотелось ставить ее там. Лучше бы с правой  стороны.  Сразу
же, как войдешь из холла.
   - Но тогда ты захочешь поставить что-нибудь и слева.
   - Ах, милый, в этом-то все дело.
   - Какое же дело?
   - Я должна кое в чем признаться.
   - Признайся.
   - Эта ваза - парная.
   - Десять тысяч?
   - Восемь тысяч за обе. Я уговорила их сбавить цену.
   - Значит, еще одно признание?
   - Да. Я их уже купила. Ну вот. Думала, думала, как тебе сказать,  а  ты
сразу и узнал. Ты просто вынуждаешь меня все тебе говорить, Джордж. Так уж
получается. Как посмотришь на меня своими ясными голубыми глазами,  так  я
невольно начинаю говорить то, чего и не собиралась. Но  ты  позволишь  мне
оставить их, правда? Я уже Придумала, на чем сэкономить четыре тысячи.  На
коврах в комнатах для гостей.
   - Пусть эти вазы будут тебе подарком.
   - Чудесно! К рождеству.
   - Нет, это было бы несправедливо. Подарок к рождеству  -  особо.  Будем
считать вазы наградой за многие Часы ходьбы по магазинам.
   - Честное слово, я с  радостью  приняла  бы  их  и  как  рождественский
подарок.
   - Между прочим, подарок к рождеству я для тебя уже заказал.
   - Заказал? Это такая вещь, что ее надо было заказывать за два месяца?
   - Да. Только не пробуй отгадывать. - Он встал. - Пойду приму ванну.
   - Ты хочешь, чтобы я была с тобой, когда ты вернешься?
   - Да, - ответил он и больше не взглянул на нее.
   Как только он закрыл за собой дверь ванной,  она  погасила  стоявшую  у
кровати лампу.
   Вернувшись в комнату, он, не зажигая света, снял трубку и сказал:
   - Говорит мистер  Локвуд  из  номера  тысяча  сто  двадцать.  Прошу  не
соединять со мной никого до десяти утра. До десяти. Спокойной ночи.


   Проснувшись, он посмотрел на  спавшую  на  другой  кровати  жену;  было
начало девятого. Он встал, побрился и принял душ. Как только он появился в
комнате опять, она открыла глаза.
   - Доброе утро, милый.
   - Доброе утро. Ты сейчас будешь завтракать? Я хочу завтракать сейчас.
   - Который час?
   - Без трех минут девять.
   - Я крепко спала.
   - Да. Так как насчет завтрака? Заказать тебе или еще спать будешь?
   - Ну что ты. Закажи. А я пока умоюсь.
   - Хорошо. - Он дождался, пока она закроет за собой дверь ванной, и снял
трубку. -  Доброе  утро.  Говорит  мистер  Локвуд  из  номера  тысяча  сто
двадцать. Я хочу заказать завтрак, но по-прежнему прошу никого со мной  не
соединять. И не до десяти,  как  я  говорил,  а  до  одиннадцати.  Никаких
звонков. А теперь, будьте добры, дайте мне буфет.
   Он  заказал  завтрак:  апельсиновый  сок,  гренки  и  кофе  для   жены;
апельсиновый сок, овсяную кашу, яичницу с беконом, гренки, джем и кофе для
себя. Когда еду принесли, Джеральдина все  еще  была  в  ванной.  Официант
ушел, и Джордж Локвуд постучал ей в дверь.
   - Завтрак прибыл.
   Она тотчас вышла.
   - Я не имею ничего против, когда официант  обслуживает  меня  одну,  но
ужасно не люблю, когда он приходит и видит здесь тебя.
   - Почему?
   - Я невольно начинаю угадывать его мысли. Как бы почтительно  они  себя
ни вели, в большинстве своем это - иностранцы, а  ты  знаешь,  о  чем  они
думают. Каждый мысленно спрашивает себя: спали мы с тобой в одной  постели
или нет.
   - Я уверен, каждый иностранец  полагает,  что  кое-что  было.  Если  не
прошлой ночью, так позапрошлой. Или будет в следующую ночь. Или, глядя  на
нас, думает, что я, пожалуй, староват, а у тебя есть любовник.
   - Есть. Ты.
   - Благодарю тебя, Джеральдина. Налить кофе?
   - Да, милый, пожалуйста. - Она встала рядом с ним, выпила  апельсиновый
сок, взяла из его рук чашку кофе и села напротив него. - Давно уже  мы  не
завтракали вместе.
   - Ты сама предпочитала, чтоб было так.
   - Что делать? Ни одна сорокавосьмилетняя женщина не выглядит  сказочной
принцессой, когда встает утром с постели. И все же мы теряем  оттого,  что
не завтракаем вместе.
   - Возможно, в новом доме будет иначе. Встав с постели, я приму ванну  и
избавлюсь от бороды, ты себя приведешь в порядок,  и  мы  встретимся,  так
сказать, за стаканчиком апельсинового сока.
   - Мне нравится твой галстук, - сказала она.
   - Да, вот что: я здесь пробуду с неделю.
   - С неделю? Но ты почти ничего не взял с собой. Или багаж идет следом?
   - Окажи мне услугу, а? Съезди в магазин братьев Брукс и спроси  мистера
Хантингтона. Я  напишу  на  бумажке.  Скажи  Хантингтону,  что  мне  нужно
полдюжины сорочек. Когда ты назовешь себя, он будет знать каких.  И  потом
привезешь их сюда. Сделаешь?
   - Конечно. Мистер Хантингтон знает, какой материал, размер и прочее? Ты
хочешь, чтоб я отправилась сейчас же?
   - Сперва выпей кофе. Не мешало бы также надеть что-нибудь на себя.
   - Ты и другого костюма с собой не привез?
   - Некуда было класть, да и времени не было. Потом, может, сам съезжу  к
Бруксам и куплю что-нибудь. Если поедем ужинать, так в клубе у меня всегда
хранится вечерний костюм и все остальное.
   - У Говарда тоже так было. - Она улыбнулась. - Помню, однажды он  решил
не брать с собой вечернего костюма, потому что у  него  в  клубе  уже  был
костюм. Но когда он попробовал его надеть, то оказалось, что  не  сходятся
брюки - настолько он пополнел.
   - Но я же не пополнел.
   - Ты торопишь меня, да?
   - Немножко, - подтвердил он.
   - А что плохого в сорочке, которая на тебе сейчас?
   - Ничего. Но ведь новые сорочки мне придется сначала в  стирку  отдать,
понимаешь? Слушай, Джеральдина, уже десятый час, а мне еще надо  позвонить
мистеру Деборио и договориться, чтобы  сорочки  были  готовы  сегодня  же.
Мистер Деборио - это управляющий.
   - Знаю. Смешной такой человечек. Но совершенно очаровательный.
   Джордж Локвуд взглянул на жену.
   - Ну, хорошо, милый, хорошо.
   Когда она ушла, он выждал десять минут, потом  позвонил  гиббсвиллскому
адвокату Артуру Мак-Генри.
   - Обычный случай нарушения владения, Джордж. Диген говорит, что  вокруг
имения расклеены предупреждающие надписи и что он, Диген,  был  у  вас  за
сторожа. Никакой вины с вашей стороны не усматривают. Вы не ответчик. Если
хотите дать семье мальчика немного денег,  я  могу  оформить  нечто  вроде
отступной и заготовить расписку. На этом, я думаю, все и кончится.
   - Сколько надо, Артур?
   - Ну, долларов двести - триста. Семья у них большая. Я объясню им,  что
вы хотите дать денег на похороны. Как  вы  знаете,  у  этих  людей  всегда
туговато  с  деньгами,  и  сто  долларов  уйдет  у  них  на  оплату  счета
похоронного бюро.
   - Дайте им пятьсот.
   Артур Мак-Генри засмеялся.
   - Если вы дадите пятьсот, то родители и слез не так уж  много  прольют.
Шутка ли, привалит такое счастье.
   - Я не хочу, чтобы обо мне плохо думали. Кстати, от Джеральдины  я  это
происшествие скрываю. В утренней газете есть что-нибудь?
   - Да. Маленькая заметка на первой странице. Ничего сенсационного.
   - Можно сделать так, чтобы помощник следователя закончил дело до нашего
возвращения?
   - По-моему, это несложно. Я поговорю с ним. Думаю, дня за два,  за  три
мы управимся. Сегодня делают вскрытие. Причина смерти  очевидна,  и  ни  о
каком преступлении не  может  быть  и  речи,  если  не  считать  нарушения
владения. Помощник следователя - молодой врач по имени  Миллер.  Возможно,
вы его знаете. Он приехал в Шведскую Гавань около трех лет назад.
   - Я его знаю. Это один и тех, что приходили ко  мне  и  просили  отдать
старый дом под больницу.
   Артур Мак-Генри опять засмеялся.
   - Тем более! Представьте себя на месте Миллера. Что бы вы сделали?
   - Да, вы правы.
   - Считайте, что дело уже прекращено. В эту самую минуту. Или, во всяком
случае, после того, как я поговорю с доктором Миллером.
   - Благодарю вас, Артур. Привет от меня Джо Чэпину.
   - Ладно, Джордж. Кланяйтесь Джеральдине. Впрочем, пока не надо.
   - Ваш поклон я приберегу на другое время, Артур. Еще раз благодарю.
   Джордж  Локвуд  бегло,  но  внимательно  просмотрел  утренние   газеты,
проверяя  на  всякий  случай,  не  привлекло  ли  это  происшествие  своей
необычностью внимания нью-йоркских редакторов. Однако ни "Геральд трибюн",
ни "Таймс" не сочли нужным напечатать ни строчки.
   Не прошло и часа, как вернулась Джеральдина, сопровождаемая посыльным.
   - Благодарю, Боб, - сказал Джордж Локвуд посыльному.
   - К вашим услугам, сэр, - ответил тот и, положив сверток на  чемоданную
подставку, вышел.
   - Мистер Хантингтон просил передать, что я могла и не  ездить.  Ты  мог
просто ему позвонить, - сказала Джеральдина.
   - Как  быстро  ты  управилась.  Молодец,  милая.  Ты  не  знаешь  этого
Хантингтона.  Когда  я  звоню  ему  или  захожу  лично,   он   принимается
расспрашивать меня о своих клиентах, что живут в округе Лантененго, о моем
брате, о племянниках и вообще обо всех, кого только может вспомнить.
   - Вот почему ты заставил меня к нему ехать. А я-то удивлялась. Впрочем,
у тебя на все есть свои причины, я уже изучила тебя.
   Он позвонил слуге.
   - А у тебя их нет? По-моему, они есть у каждого.
   - Но не столько, сколько у тебя. Причем ты не  всегда  их  раскрываешь,
эти причины. Поэтому так часто и озадачиваешь людей.
   - Но тебя-то я  не  озадачиваю?  Во  всяком  случае,  если  ты  просишь
объяснить, я всегда объясняю.
   - Это правда, милый, но иногда я забываю попросить.
   - Но, значит, я и не виноват. Если то, что я делаю,  озадачивает  тебя,
попроси объяснить, вот и все.  Что  касается  остальных,  то  мне  на  них
наплевать. Я не обязан никому ничего объяснять. Ни  мысли,  ни  слова,  ни
поступки. И им это нравится. Нравится болтать о стене. Гадать,  зачем  она
мне понадобилась и во что обойдется. Зачем я ликвидировал ферму  Дитрихов.
Вот люди! Это для них как бесплатные концерты духовой музыки.
   - А все-таки зачем ты ликвидировал ферму Дитрихов?
   - Я уже объяснял тебе.
   - Ты очень смешно объяснил. То есть шутя. Ты сказал, что ветер там чаще
дует с запада и нам надоест нюхать коровий навоз.
   - Однако тогда это объяснение, кажется, устраивало тебя. К тому  же,  я
говорил правду.
   - Но есть, наверно, и другая причина.
   - Да. Даже две. Во-первых, через  несколько  лет  в  низине