нок. Второе поразившее  Джорджа
открытие, которое он сделал довольно  скоро,  заключалось  в  том,  что  у
О'Берна был старший брат, игравший  защитником  в  футбольной  команде.  В
школе св.Варфоломея в футбол  не  играли,  и  Джордж  Локвуд  ни  разу  не
присутствовал   на   студенческих   матчах.   Поэтому   О'Берн,    вопреки
предположениям Джорджа Локвуда, оказался не таким уж  одиноким.  И  вообще
О'Берн постоянно ломал  представления  Джорджа  Локвуда  о  себе.  Он  был
совершенно непривычен для Джорджа Локвуда, чье знакомство  с  американцами
ирландского происхождения ограничивалось обитателями глинобитных домиков в
ирландском квартале, расположенном  на  окраине  Шведской  Гавани,  и  еще
несколькими извозчиками и конюхами. Отец же О'Берна был врачом, получившим
образование в  Дублине  и,  по-видимому,  преуспевавшим.  Эдмунд  -  иначе
говоря, Нед - дважды был за границей. Отношение О'Берна к Принстону и  его
социальной системе раздражало Джорджа Локвуда, считавшего, что у его друга
не такое положение,  чтобы  он  мог  критиковать  систему,  которая  может
автоматически отвергнуть его. Но когда О'Берн упомянул о том, что его отец
путешествовал по Западным штатам в специальном поезде вместе  с  одним  из
Вандербильтов, Локвуд снова был озадачен,  ибо  этот  парень  положительно
отказывался подчиниться его классификационной схеме. О'Берн хорошо играл в
карты  и  откровенно  рассчитывал  увеличить  свой  личный  бюджет   путем
выигрышей у студентов старших  курсов.  (И  действительно,  уже  в  первом
семестре только  у  одного  Энсона  Чэтсуорта  он  выиграл  более  пятисот
долларов. "Надо все сделать, чтоб помочь ему сдать экзамены, - говорил  он
Джорджу. - Ты подтянешь его по математике, а я - по латыни. В  предстоящие
три года этот парень будет возмещать  мне  то,  что  я  недополучаю  из-за
скупости моего старика".)
   Джордж Локвуд готов был при первой необходимости  прекратить  дружбу  с
О'Берном, но, присмотревшись к своей группе (не как  к  безликому  сборищу
молодых людей, объединенных одной лишь  целью  -  закончить  в  1895  году
университет, а как к коллективу, в котором  каждый  человек  -  личность),
предпочел все же дружить с О'Берном и еще  с  двумя  студентами.  На  этих
троих он и остановил свой выбор. Из них О'Берн оказался самым ему близким,
что объяснялось двумя,  казалось  бы,  противоположными  обстоятельствами:
во-первых, с О'Берном он отдыхал душой и, во-вторых, О'Берн  побуждал  его
лучше учиться. Двух других друзей звали Эзра Дейвенпорт и Джек Харборд.
   Дейвенпорт учился на первом курсе второй год. Он прославился  тем,  что
провалился на  экзаменах  по  всем  предметам,  так  что  его  возмущенные
родители,  лишенные  возможности  обратить  свой  гнев   на   Принстонский
университет, заставили его с февраля по август заниматься  у  репетиторов.
После этого он был зачислен на первый курс вторично. В  девятнадцатилетнем
возрасте он уже выглядел  сластолюбцем,  и,  чем  старше  становился,  тем
больше эта черта бросалась в глаза.  Он  был  неисправимым  курильщиком  -
сигарета свисала у него с губы, даже когда он разговаривал. Он то  и  дело
отбрасывал назад волосы, упрямо падавшие ему на лоб,  и  откидывал  голову
так, чтобы дым от сигареты не застилал ему глаза, - эта  манера  придавала
ему вид человека, вежливо и в то же время  скептически  слушающего  своего
собеседника. Джорджу Локвуду потребовалось, по  крайней  мере,  года  два,
прежде чем он понял, что Эзра Дейвенпорт привязался к нему, что пить он не
умеет и что его победы над особами женского пола в  значительной  степени,
если не полностью, - воображаемые. Хотя Дейвенпорта  отчислили  с  первого
курса всего лишь за неуспеваемость, тем не  менее  это  утвердило  за  ним
репутацию одного из  университетских  повес,  а  его  внешний  облик  рано
опустившегося человека придавал правдоподобие той роли, которую он  взялся
играть. На самом же деле  он  был  вполне  заурядным  малым,  единственным
наследником двух крупных  состояний,  не  оправдывавшим  ожиданий  отца  и
матери. При иных обстоятельствах он мог  бы  стать  клерком  в  отеле  или
скромным служителем церкви, однако и ему суждено было стать жертвою Дела -
только уже своего.
   Джек Харборд был настолько же праведным, насколько  Эзра  Дейвенпорт  -
грешным. Просто не верилось, что человек, доживший  до  девятнадцати  лет,
мог оказаться  до  такой  степени  нравственно  чистым,  как  трудно  было
поверить и тому, что Дейвенпорт оказался в этом возрасте столь искушенным.
Харборд был не только богат, благовоспитан и хорошо одет, но ему богатство
и образование явно пошло на пользу: можно было не  сомневаться,  что  Джек
Харборд никогда не воспользуется своими преимуществами в дурных целях.  Он
был высок, белокур, прекрасно сложен и, когда  его  выдвинули  в  старосты
группы, был избран единогласно; этому успеху способствовали - едва  ли  не
исключительно  -  неизменная  улыбка  и,  казалось,  неистощимое   желание
помогать людям.
   - Очень хороший человек этот Харборд, - сказал О'Берн. - Хорош с головы
до пят. Никаких изъянов, ни пятнышка. Не то что мы  с  тобой.  Наверно,  у
него даже молочных зубов не было - родился сразу с  постоянными,  хороший,
хороший человек наш Джек.
   - Но это так и есть. Почему ты иронизируешь? - сказал Джордж Локвуд.  -
Разве он не лучше Дейвенпорта?
   - Он менее надежен.
   - Менее надежен, чем Дейвенпорт? Ты с ума спятил.
   - Да как же можно доверять  такому  хорошему  человеку?  Дейвенпорту  я
доверю, ибо заранее знаю, что этот паршивец может  выкинуть.  А  за  таким
чертовым  святошей,  как  Харборд,  нужен  глаз  да  глаз.  Будь  у   него
возможность, он бы меня повесил. Но этого тебе не понять.
   - Тогда объясни.
   - Подожди, сам увидишь. И объяснять не придется. Веревку мне на шею  он
не нацепит, но и на голос его я рассчитывать не могу. Хотя сам я голосовал
за него.
   - Почему же?
   - Чтобы не было разброда. Харборд  знает,  сколько  студентов  в  нашей
группе, и потеря  даже  одного  голоса  может  лишить  его  сна.  Из  него
получится сильный староста, преподаватели будут с ним считаться.  Но  если
он узнает, что его не все любят, это вселит в него неуверенность.  В  душе
он - презренный, несчастный трус. Избави меня боже от таких людей, как он.
   Прошло какое-то время, и Харборд  предостерег  Джорджа  Локвуда  насчет
О'Берна.
   - Не бывай с ним слишком часто на людях, Джордж. В клубах считают,  что
если ты водишь тесную дружбу с тем, кого в клуб не примут,  то  и  сам  не
будешь полноценным членом.
   - Разве О'Берна не примут?
   - Если и примут, то, видимо, только в клуб его брата. Но ни в  один  из
тех, куда мы с тобой хотим вступить.  Твой  отец  состоял  в  "Зета  Пси".
Теперь таким же стал "Плющ". Так что будь осмотрителен, Джордж. Когда тебя
примут, можешь встречаться с ним  сколько  хочешь,  но  сейчас  послушайся
моего совета.
   Об этом разговоре Джордж Локвуд ничего О'Берну не сказал: не  то  чтобы
он побоялся огорчить приятеля, а скорее  не  хотел  признать,  что  мнение
О'Берна о Харборде оказалось правильным. Колючая насмешливость - не  очень
приятная черта, и через  несколько  недель  после  разговора  с  Харбордом
Джордж почти прекратил дружбу с О'Берном.
   Правда, он виделся с ним довольно часто, но от встреч на людях старался
воздерживаться.
   - Так что же ты выбрал, Джордж? Уже решил?
   - Что решил?
   - Как что? Да то единственное, что мы здесь для себя решаем. "Плющ"?
   - Об этом не принято говорить.
   - Знаю. Только это и слышу. С  кем  ни  заговоришь  на  эту  тему,  все
отвечают одно и то же.
   - Если будешь ходить и говорить, то можешь и в дураках остаться.
   - О, для меня это не проблема. У  моего  брата  Кевина  спина  широкая.
Если, сидя на ней, я туда не въеду, значит, ничто не поможет.  Кевин  ведь
бешеный. Если мне не предложат вступить  в  его  клуб,  он  уйдет  оттуда.
Конечно, не из братской любви ко мне. Нет. Но у нас есть еще младший брат,
и Кевин хочет, чтобы он поступил в Принстон, Джерри предпочел бы  Йель,  и
если клуб Кевина меня отвергнет, то он сюда не пойдет.  Таким  образом,  я
оказываюсь как бы посредине, и мне беспокоиться  нечего.  Все  зависит  от
Кевина. А вот у тебя - проблема другого рода.
   - Разве у меня есть проблема?
   - Конечно. Но если ты не хочешь на эту тему говорить... Я думал, что ты
выскажешься и тебе же станет легче.
   - У меня тоже есть младший брат. Он в школе святого Варфоломея.
   - Сколько ему лет?
   - Он на четыре года младше меня.
   - На четыре года. Может, он еще захочет в Йель, или в  Гарвард,  или  в
Пенсильванский университет.
   - Нет, он пойдет сюда.
   - Независимо от того, будешь ты в "Плюще" или не будешь?
   - Зависимо.
   - Так. Значит, даже назвать клуб не  хочешь.  Это  -  признак  хорошего
тона, Джордж. У Джека Харборда, видно, учился.
   - А ну тебя к черту.
   - Очень хороший тон. Тебя примут в "Плющ", Джордж. Можешь  спокойно  на
это рассчитывать. Сегодня вечером играем в покер в комнате  Чэтсуорта.  Ты
придешь?
   - Нет.
   - Поверю в долг.
   - Я и сам поверил бы тебе в долг, да заниматься надо.  Ты  когда-нибудь
занимаешься?
   - Иногда. По утрам. В школе я занимался  только  днем,  поэтому  привык
вставать рано. Не скажу, что мне это нравится, а привык... Да, вот  что  я
хотел бы тебе посоветовать.
   - Что?
   - Ты не очень-то якшайся с Дейвенпортом. Тем  более  перед  выборами  в
клубы. Он не платит карточных долгов. Во всяком  случае,  мне  не  платит.
Кроме того, ребята намекали, что кое-кому он задолжал еще в прошлом  году.
Когда начнутся выборы, этот вопрос всплывет, а тебе ни к чему давать людям
повод думать, будто вы с ним - закадычные дружки. Дружба со  мной  -  тебе
тоже не помощь, Джордж, но меня, по крайней мере, никто не может упрекнуть
в том, что я не плачу долгов.
   Как это всегда случается в безалаберной студенческой среде,  результаты
выборов оказались неожиданными: Эзра Дейвенпорт и Джек  Харборд  попали  в
"Плющ", Джордж Локвуд и Нед О'Берн - в  "Оранжерею",  а  безобидный  Энсон
Чэтсуорт не попал никуда. Никто не предложил  принять  Джорджа  Локвуда  в
члены "Плюща" (так же как и Неда О'Берна - в члены клуба  его  брата),  но
зато  обоих  предложили  принять  в  члены  еще  трех  клубов,  не  считая
"Оранжереи". Дейвенпорта предлагали только в члены "Плюща", а  Харборда  -
сразу во все клубы университета.
   - Я еще не видел Кевина, - сказал О'Берн. - Надеюсь, он не устроил  там
скандала.
   Когда Джордж Локвуд перешел на предпоследний курс, контингент студентов
- выходцев из Восточной Пенсильвании пополнился новичком  по  имени  Дэвид
Фенстермахер из Лебанона, выпускником Академии Мерсерсберг. Впервые Джордж
заметил его не в университете, а в поезде, когда оба они  ехали  домой  на
рождество. Фенстермахер казался слишком юным для студента  (Джордж  забыл,
что на первом курсе все выглядят очень юными), поэтому Джордж Локвуд  и  в
поезде не обратил бы на него внимания, если бы не заметил на его  чемодане
наклейки  с  изображением  университетского  вымпела  -   маленькой   дани
тщеславию; на вещах Джорджа никаких наклеек никогда не было.
   Они стояли рядом на перроне вокзала, ожидая, когда откроют ворота.  При
обычных обстоятельствах Джордж Локвуд игнорировал бы своего более молодого
попутчика, но в канун рождества у него было настроение поболтать,  поэтому
он заговорил первым:
   - Я вижу, вы из Принстона.
   Дэвид Фенстермахер улыбнулся.
   - Да, мистер Локвуд. Еду в Лебанон.
   - Понятно. Значит, в Рединге пересадка.
   - Да, сэр.
   - Кажется, вам надо ехать на поезде, следующем до Форт-Пенна.
   - Да, сэр. Я сойду на сортировочной станции, сяду  в  поезд,  идущий  в
Форт-Пенн, и через час буду дома. Рад, что еду домой.
   - Почему? Разве вам не нравится в Принстоне?
   - Нравиться-то нравится. Только дома лучше. С сентября ни  разу  досыта
не поел.
   - Да, первый год нам всем приходится трудно. Вы ведь на первом курсе?
   - Да, сэр.
   - А до Принстона где учились?
   - Два года в  Мерсерсберге,  а  перед  этим  окончил  среднюю  школу  в
Лебаноне.
   - В таком случае, в Принстоне у вас должно  быть  много  друзей.  После
Мерсерсберга многие поступают в Принстон.
   - Да. А вы из Шведской Гавани?
   - Да. Откуда вы знаете?
   - Мне про вас рассказывал один мой товарищ.  Он  родом  из  Гиббсвилла.
Олден Стоукс. Мы учились с ним в одном классе в Мерсерсберге.  Я  поеду  к
нему погостить на каникулах.
   - Пойдете с ним на Ассамблею?
   - Собираемся на какой-то бал. Разве это называется Ассамблеей?
   - О да. Ассамблеей молодежи. Олден Стоукс - кузен моего кузена.
   - Я знаю.
   - Откуда?
   - Он мне сказал.
   - Ну и ну! Как видно, информировал он вас обо мне довольно подробно.
   - По-моему, да.
   - Черт возьми!
   - В основном - в очень лестном  для  вас  духе.  Полагаю,  долго  вы  в
Шведской Гавани не пробудете.
   - Почему же вы так полагаете?
   - Вам предстоит провести  большую  часть  каникул  в  Филадельфии  и  в
Нью-Йорке. Мне так сказали.
   - Неверно сказали. Возможно, я побываю на одном-двух званых  вечерах  в
Филадельфии, но эти вечера уже не доставляют мне  удовольствия.  Рождество
надо проводить в домашнем кругу. Друзей навестить тоже можно.  Значит,  вы
поедете в Гиббсвилл. Но он, по-моему, мало  чем  отличается  от  Лебанона.
Хотя в вашем городе я никогда не был.
   - В  Гиббсвилле  веселее.  Там  чаще  устраивают  званые  вечера.  Наша
молодежь в большинстве ездит в Рединг или в Форт-Пенн, где бывают  большие
балы.
   - Я собираюсь быть на балу в Форт-Пенне  числа  двадцать  восьмого  или
двадцать девятого.
   - Вот как. Мой дядя - один из устроителей. Рой Райхелдерфер. Он окончил
Йель. Вы его знаете?
   - Нет.
   -  Мой  дядя.  Он  такой  крупный...  Райхелдерферы  все  крупные.  Мой
двоюродный брат Пол весит больше двухсот фунтов, а ему всего четырнадцать.
   - А в вас не больше ста пятидесяти фунтов.
   - Но я и не Райхелдерфер. Моя фамилия Фенстермахер.
   - Понятно.
   -  Мне  кажется,  я  не  сказал,  как  меня  зовут.  Меня  зовут  Дэвид
Фенстермахер.
   - Вот как. У нас в округе Лантененго много Фенстермахеров. И в Шведской
Гавани встречаются. Но я не знаю ни  одного  Райхелдерфера.  По-моему,  ни
одного... Ну вот, наконец. Вы едете в пульмане?
   - Нет. В пульмане я езжу только с родителями.
   - Ну, если не увидимся во время каникул - до встречи в Принстоне.
   - До свидания, мистер Локвуд. Рад был познакомиться с вами.
   Эта встреча имела последствия. В канун Нового года Джордж Локвуд поехал
на гиббсвиллскую Ассамблею.  "Дама",  приглашенная  им  на  бал,  заболела
фурункулезом, и он оказался без партнерши, так  что  мог  теперь  свободно
заполнять свою карточку какими угодно именами (или совсем  не  заполнять),
мог, когда захочется, выйти покурить сигару или выпить пунша. Он стоял  со
стаканом пунша  в  руке,  когда  к  нему  подошел  Ред  Филлипс,  один  из
гиббсвиллских знакомых, и сказал:
   - А я повсюду тебя ищу.
   - Не там, где нужно.
   -  Слушай,  Джордж.  Там  одна  девушка  из  Лебанона  хочет  с   тобой
познакомиться. Говорит, что ты знаешь не то ее брата, не то еще кого-то из
членов семьи. Ты не занят на второй вальс после перерыва?
   - Дай проверю. Нет. Как ее зовут?
   - Элали Фенстермахер.
   - Ее брат у нас на первом курсе. А она хорошенькая?
   - Очень. И притом умеет поддержать беседу.
   После  перерыва,  перед   началом   второго   вальса,   Джордж   Локвуд
познакомился с Элали Фенстермахер и закружил ее по залу.
   - Вы были очень любезны с моим братом. Благодарю вас.
   - А, вы об этом зеленом юнце? Он славный малый.
   - Вы говорите, как Мафусаил. Подождите, когда-нибудь еще пожалеете, что
уже не молоды.
   - Я - нет. Это женщинам, а не мужчинам хочется казаться моложе. Вы  уже
начали приуменьшать свой возраст, мисс Фенстермахер?
   - Нет. И не собираюсь. Просто никому не буду говорить, сколько мне лет.
   - Можете и не говорить. Вам девятнадцать - двадцать. Я всегда  угадываю
с точностью до одного года.
   - Вы очень проницательны, мистер Локвуд.
   - Что ж здесь проницательного?  Возраст  девушки  определить  нетрудно.
Могу угадать возраст любой женщины, если  она  моложе  тридцати.  Позже  -
труднее, а до тридцати - довольно легко. В какой школе вы учитесь?
   - Я уже окончила школу. В июне. Училась в Оукхилле.
   - Так это же недалеко  от  Принстона.  Подумать  только  -  вы  учились
поблизости от меня... да и Лебанон не так уж далеко. Вы считаете, что  мир
тесен, мисс Фенстермахер?
   - Смотря чей.
   - То есть?
   - Если вы подразумеваете свой  мир,  то  он  действительно  тесен.  Три
месяца вы жили с моим братом на территории одного и того же  университета,
а заметили его только на прошлой неделе. Это потому, что ваш мир крохотен.
Поэтому мир в целом кажется возле вас бесконечно шире.
   - Согласен, хотя я не знал, что попаду на урок  высшей  математики.  Не
старайтесь убедить меня, что вы - синий чулок, мисс Фенстермахер.
   - И не буду. Разве человека из Принстона можно в чем-нибудь убедить?
   - Зачем отчаиваться? Или вы устали просвещать своих друзей из Лихайя?
   - По крайней мере, мои друзья хотят учиться.
   - Еще бы. Им ведь многое надо наверстать.
   - А я считала вас другом Реда Филлипса.
   - Что ж, я обязан ему знакомством с вами. Как видите, я признателен ему
за этот скромный, простодушный жест человеколюбия. Вы были в  прошлый  раз
на балу в Форт-Пенне?
   - Да, а что?
   - Как жаль, что я туда не поехал.
   - Мой дядя был одним из устроителей.
   - Вы игнорируете комплимент? Я сказал: как жаль, что я туда не поехал.
   - Я вас слышала, только не знала,  хотели  вы  сделать  комплимент  или
просто подразнить меня.
   - И Ред там был?
   - Ред Филлипс? Господи, есть же и другие кавалеры, не только Ред.
   - И как же их много?
   - Как много?
   - Как много других? Надо же мне выяснить, сколько у меня соперников.
   - Не знала, что вы собираетесь с кем-то соперничать.
   - Конечно, не знали, но теперь знаете.  Можете  сразу  избавить  их  от
мучений и заодно облегчить мое положение.
   - А вы самоуверенны, скажу я вам.
   - Разве не было бы более гуманно с вашей стороны избавить их сейчас  же
от мучений? Искренне надеюсь, что к тому времени, как я приеду к вам,  вы,
по крайней мере, отделаетесь от парней, что играют  у  вас  под  окном  на
мандолинах.
   - Откуда вам...
   - Так это же очевидно. Уверен, что целое лето веселый клуб имени  Ф.  и
М. всем составом поет вам серенады.
   - Это вам брат сказал?
   - Нет. Что тоже очевидно. Франклин и Маршалл. Лебанон-Вэлли, Муленберг.
Лихай, Лихай, Лихай, Gott verdammt sei [будь проклят (нем.)].
   - Мистер Локвуд, мне кажется, вы пробовали сегодня пунш.
   - Хорошая мысль. Пошли выпьем по стаканчику пунша. Станем за пальмами -
и вы пропустите своего следующего партнера.
   - Вы отчасти немец, не так ли?
   - Моя мать носит фамилию Хоффнер. А что?
   - О, Хоффнеров я знаю. В Рихтервилле.
   - Это - они. Так что же вы скажете на мое предложение?
   - Нет. Если хотите потанцевать со мной еще, спросите Реда.  Но  в  моем
списке, кажется, уже все заполнено.
   - Ну что ж, я предоставил вам единственную в жизни  возможность.  Этого
вы отрицать не можете.
   - Я же не сказала, что вы не можете  приехать  в  Лебанон  и  навестить
меня.
   - Верно, не сказали. Это правда? Когда?
   - На весенних каникулах. Брат с удовольствием пригласит  вас.  Места  у
нас достаточно.
   В августе того же года, во время его  последних  студенческих  каникул,
они "пришли к согласию". Это означало, что они без официального объявления
помолвки решили пожениться и теперь могли следовать определенному  кодексу
поведения. Элали Фенстермахер сказала  своей  матери,  что  Джордж  Локвуд
хочет с ней обручиться, и та посоветовала:
   - Пускай  это  будет  уговор.  Пока  Джордж