плохо  везло  в  спекулятивных
сделках.
   - Не только мне. В некоторых спекулятивных сделках участвовали  и  ваши
друзья из фирмы "Диксель энд компани".
   - Вот как?
   - Я вижу, вы не хотите дослушать меня.
   - Мне только непонятно, мистер Локвуд,  зачем  вы  ко  мне  пришли.  Вы
можете построить этот мост сами, без моей и вообще без  чьей-либо  помощи.
Да, ваш план мне кажется  действительно  перспективным.  Но  зачем  вы  ко
мне-то пришли?
   - Из вежливости. Вы являетесь  одним  из  лидеров  Гиббсвилла,  а  мост
соединит наши  два  города.  Прибыль,  которую  он  принесет,  не  сыграет
существенной роли ни для вашего состояния, ни для моего.
   - Стало быть, вы считаете себя одним из лидеров Шведской Гавани.
   - У меня больше денег, чем у любого частного лица в городе.  И  больше,
чем у любых двух граждан Шведской Гавани. А может быть, и у трех. Я следую
теперь вашему примеру.
   - Поясните, пожалуйста, вашу мысль.
   - Я даю жителям города  больше  денег,  чем  кто-либо  другой.  Вы  это
делаете в Гиббсвилле, а я - в Шведской Гавани.  Сейчас  я  могу  себе  это
позволить.
   - Но я-то привык вести дела не один и делиться тем, что имею.
   - Я тоже, мистер Хофман. Возможно, вы этого  не  знаете,  но  мой  отец
построил лютеранскую церковь. Кроме того, мы дали денег  на  строительство
государственной школы в  Саут-Уорде.  Я  говорю  "возможно,  вы  этого  не
знаете", хотя уверен, что не знаете в самом деле. Да это и вообще мало кто
знает. Я забочусь о будущем Шведской Гавани и считаю,  что  ее  будущее  и
будущее Гиббсвилла связаны между собой.
   - Хочу задать вам один вопрос. Что вас держит в Шведской Гавани,  когда
вы можете нажить себе состояние в одном из больших городов?
   - Я думаю, то же, что  и  вас  в  Гиббсвилле.  Может  же  человек  быть
привязан к своему родному городу. Если же он легко с ним расстается  -  на
то должна быть причина. А у меня есть  причина  любить  свой  город,  и  я
никогда из него не уеду.
   - Вы меня удивляете, мистер Локвуд.
   - Не понимаю почему, мистер  Хофман.  Вы  ведь  не  очень  хорошо  меня
знаете. А может, и вовсе  не  знаете...  Ну,  я  отнял  у  вас  достаточно
времени. Вы заняты, - я тоже. До свидания, сэр.
   Он встал, вложил бумаги обратно в шляпу и направился к выходу.
   - Мистер Локвуд, дайте мне взглянуть на ваши чертежи, -  остановил  его
старик.
   Так  они  и  пустились  в  совместное  плавание.  Это  событие  усилило
враждебность к нему со стороны родственников, но недружелюбие  завистников
компенсировалось возросшим  авторитетом  Локвуда  среди  его  сограждан  в
Шведской Гавани. Старик Хофман не скрывал, что  идея  строительства  моста
принадлежит его более молодому партнеру, которого  он  стал  звать  просто
Авраам. Остальные менее значительные члены клана, видя это, пошли дальше и
уже называли Локвуда Эйбом. На церемонии открытия моста (алую  ленту  дали
перерезать  Джорджу  Локвуду)  Эйб  Локвуд,  увидев  Сэмюела  Стоукса,  не
осмелившегося не прийти на торжество, расплылся в самой дружеской улыбке.


   Отец, не имеющий планов на будущее, правит семьей по праву отца;  отец,
имеющий такие планы (как это  было  в  случае  с  Авраамом  Локвудом),  не
ограничивается обычными отцовскими функциями, а вторгается  во  все  сферы
семейной жизни вплоть до мелочей, если они влияют тем или иным образом  на
осуществление его замыслов. Жена посвящается в  планы  мужа  лишь  по  его
доброй воле; ни за какие поступки, даже самые безрассудные, он  перед  ней
не в ответе. В те времена и особенно в  той  географической  и  социальной
среде муж и отец никакой критики не терпели. Жена могла критиковать мужа с
немалым риском для себя. Разводов почти не бывало. Если жена, оказавшись в
невыносимых условиях, от отчаяния  обращалась  в  суд,  то  она  не  могла
рассчитывать на поддержку родителей, не говоря уже о друзьях  и  знакомых.
Но даже и решившись на этот шаг, она почти  наверняка  попадала  к  судье,
являющемуся противником разводов. Женщина, задавшаяся целью во что  бы  то
ни стало освободиться от мужа, могла  добиться  этой  свободы  лишь  ценой
позора: надо было ославить себя прелюбодейкой, чтобы муж сам подал в суд и
получил развод.
   В таких условиях браки, естественно, отличались прочностью, власть мужа
и отца была абсолютной, и девушки, готовившие себя в жены, знали,  на  что
идут. Если Аделаида Хоффнер в день свадьбы ее сестры Сары и сомневалась  в
том, что та уживется с Сэмюелом  Стоуксом,  то  эти  сомнения  были  чисто
теоретическими. Теоретическими и бесполезными, поскольку изменить то,  что
произошло,  было  все  равно  невозможно.  Девушки  радовались  браку  как
сбывшейся мечте,  но  будущая  жизнь  с  мужем  представлялась  им  весьма
неопределенно.
   Кое-кому  из  привлекательных  девушек  выпадало  счастье  иметь  сразу
нескольких поклонников,  но  редко  больше  двух-трех.  Да  и  то  девушке
зачастую не позволялось  отдать  предпочтение  человеку,  к  которому  она
испытывала настоящее чувство.  К  любви  как  к  решающему  условию  брака
всерьез не  относились,  поскольку  матерей  девушек  тоже,  как  правило,
выдавали не по любви. Тот факт, что "истинный брак по любви" воспринимался
как нечто восхитительно оригинальное, свидетельствовал  о  том,  насколько
редко подобные браки случались. Иногда любовь  приходила  потом  (родители
так и обещали всегда своим дочерям-невестам), когда замужество становилось
свершившимся фактом; в этих случаях брак мог  считаться  счастливым,  хотя
любовному чувству  и  угрожала  та  самая  родственная  близость,  которая
вначале и порождала это чувство.
   Аделаида Локвуд полюбила своего мужа в первые же месяцы после  свадьбы,
однако ее смущал его совершенно необъяснимый жгучий интерес к  появившимся
у них детям. Многие женщины считают величайшим счастьем для  себя  лелеять
своих детей, поэтому их несколько обижает, если на это их  право  посягают
отцы.
   Отцу ведь не обязательно заниматься воспитанием младенцев - свою власть
он успеет показать и потом, когда дети вырастут. Но Авраам Локвуд этого не
признавал, он начал руководить  воспитанием  своих  сыновей  с  самого  их
рождения. Питание, режим сна,  температура  воды  в  ванне,  выбор  нянек,
пребывание на солнце, система наказаний и поощрений - ничто не  ускользало
от его внимания. Объяснял он такое свое отношение к детям  лишь  тем,  что
он-де из "новых" отцов, более активно участвующих в воспитании  потомства.
Аделаида, у которой не было серьезных  поводов  протестовать,  не  считала
этот довод убедительным и находила объяснение в том, что муж возлагает  на
своих сыновей большие надежды. Дальше этого ее понимание намерений мужа не
шло.
   Планы Авраама Локвуда начали претерпевать изменения после того, как  он
оставил мечту проникнуть в филадельфийское общество. Несмотря на  членство
в клубе "Козыри", он недолго  тешил  себя  иллюзиями  относительно  места,
которое в  действительности  занимал  во  внеуниверситетской  жизни  своих
клубных товарищей. Он не разделял мнения Томаса Фуллера (1608-1661) о том,
что человека делают  джентльменом  хорошие  манеры  и  деньги,  и  не  был
согласен со своим современником Джоном Кардиналом Ньюменом,  утверждавшим,
что джентльмен - это человек, никому не причиняющий зла.  Общение  Авраама
Локвуда с университетскими денди убедило его в том, что Фуллер сверх  меры
циничен, а Ньюмен - недостаточно циничен, но что ни тот, ни другой не смог
дать точного определения джентльмена.  Сначала  в  университете,  потом  в
период службы в Вашингтоне и, наконец, в послевоенные годы  Авраам  Локвуд
продумывал свои планы с большей тщательностью,  чем  могло  показаться  на
первый взгляд. Он имел все основания считать, что  в  браке  ему  повезло:
женщина, которую он выбрал себе в жены, была неплохо воспитана,  финансово
обеспечена и достаточно образованна, но в какой-то момент своей  жизни  он
понял, что его замысел заключается не только в  том,  чтобы  вырастить  из
своих детей джентльменов. Джентльменами, по Фуллеру, стать можно, но это -
не конечная цель, а только эпизод; шаг к общественному положению,  которое
должны занять потомки его сыновей. Авраам Локвуд знал,  что  его  внуки  и
правнуки  не  будут  носить  никаких  титулов,   но   если   его   замыслы
осуществятся, то имени "Локвуд из Шведской Гавани" им будет достаточно.  И
он все больше преисполнялся уверенности в том, что цель, которую он  перед
собой поставил, будет достигнута в третьем поколении.
   Замыслы Авраама Локвуда были не просто замыслами,  ибо  замысел  -  это
лишь способ достижения цели, и не просто честолюбивой мечтой, ибо мечта  -
это лишь стремление. Локвуд имел в виду "Дело" в квакерском значении этого
слова. Сам он не был квакером, но термин  "Дело"  слышал.  Так  называлась
увлекшая квакеров деятельность религиозного характера или идея  или  то  и
другое вместе. Квакер, заговаривающий на улице с  незнакомцем,  и  квакер,
тратящий  свои  деньги  на  специальные  миссионерские  цели,  -  оба  они
руководствуются интересами  Дела.  Делом  Авраама  Локвуда  было  создание
собственной  родовой  династии,  берущей  начало  от  Мозеса   Локвуда   и
существующей отдельно, независимо от рода Роберта  Локвуда,  прибывшего  в
Уотертаун в 1630 году (он приступит,  вернее,  уже  приступил  к  созданию
своего Дела, видя в нем смысл и стимул своей жизни и  жизни  членов  своей
семьи).  Благовоспитанность  его  сыновей  была  не  самоцелью,  а  только
желаемым качеством. В деле  Авраама  Локвуда  она,  по  всей  вероятности,
играла меньшую роль, чем  те  два  смертельных  выстрела  Мозеса  Локвуда.
Допуская, что отец убил тех двух людей с заранее обдуманной целью,  Авраам
Локвуд не испытывал ни стыда, ни даже  неловкости.  Убийство  как  таковое
никогда не мешало тому или иному семейству  занять  определенное  место  в
истории: это был метод, с помощью которого короли оставались  королями,  а
бароны становились  герцогами,  а  в  2000-м  году  единственным  Бэнди  и
единственным Лихтманном, заслуживающими упоминания, вполне могут быть  те,
что жили в начале  девятнадцатого  века  и  стали  жертвами  вспыльчивости
Мозеса Локвуда.
   Так  или  иначе  будущие  историки,   по-видимому,   воздадут   должное
храбрости, проявленной Мозесом Локвудом в первой битве на  реке  Булл-Ран;
пока же, в представлении Авраама Локвуда, его отец  и  без  того  выглядел
героем и человеком дела, да и сам Авраам намерен был удерживать  за  собой
репутацию человека дела и  знатного  гражданина;  что  же  касается  более
отдаленного будущего, то он добьется того, чтобы на его сыновей смотрели и
как на джентльменов, и  как  на  деловых  людей,  и  как  на  покровителей
искусств, и как на представителей третьего поколения лидеров своей общины,
и как на первое поколение, которому общественность страны присвоила  титул
"Локвуды из Шведской Гавани". Иногда он жалел, что у него всего два  сына,
хотелось бы ему иметь их больше - тогда он мог бы направить  их  в  разные
сферы деятельности: в  юриспруденцию,  медицину,  богословие,  на  военную
службу. Но, с другой стороны, когда много детей, то, естественно, и больше
шансов вырастить какого-нибудь подлеца - ведь не  может  же  отец  уделять
пятерым или шестерым мальчуганам столько же внимания, сколько  уделяет  он
сейчас Джорджу и Пенроузу.
   Как уже отмечалось, Авраам Локвуд слыхал про Дело квакеров и знал,  что
и его замыслы можно назвать Делом, во вслух не упоминал  ни  квакеров,  ни
собственные замыслы. Да у них и не было определенного названия. Пусть  это
будет Дело, Программа,  Кампания,  Замысел,  Стратегия,  Навязчивая  идея,
Цель, Мания - неважно. Положение изменилось  бы,  если  бы  он  дал  своим
замыслам конкретное определение: тогда ему  пришлось  бы  ограничить  свою
деятельность  рамками  такого  определения.  Теперь  же   мысли   о   Деле
преследовали  его  так  неотступно,  а   деятельность   его   была   столь
многогранной, что за поступком, который можно было бы назвать благородным,
следовал поступок, который можно было  бы  счесть  жестоким,  а  затем  он
совершал нечто вообще не поддающееся какой бы то ни было оценке.
   Пока Авраам хранил свои замыслы в тайне. Желание мужа  сделать  Джорджа
юристом, а Пенроуза - банкиром было бы понятно Аделаиде, но как  объяснишь
дочери Леви Хоффнера Дело? Он даже не стал и пробовать. К тому же Аделаида
могла и не согласиться с планами мужа в отношении детей, а он высоко ценил
ее способность влиять на них. Мальчики любили мать - и не  без  основания.
Она выглядела красивее большинства других женщин. Обращалась  с  сыновьями
строго, но справедливо, всегда лечила их  ссадины  и  ушибы,  успокаивала,
если они чего-нибудь пугались, и не была по  своему  интеллекту  настолько
выше их, чтобы не понимать их мелких повседневных забот. Она много  делала
для того, чтобы им  было  хорошо,  и  мягко,  без  нажима  приучала  их  к
дисциплине  и  безусловному  повиновению   приказам   отца.   Авраам   мог
рассчитывать на ее поддержку даже в тех случаях, когда она не была всецело
на его стороне.
   Джордж просил купить ему  собаку,  и  Аделаида  почти  уже  согласилась
приобрести рыжего сеттера, но  Авраам  Локвуд  воспротивился,  потому  что
видел бешеных собак, которые носились по улице, пока  их  не  стреляли  из
дробовика.
   Джорджу не хотелось переходить в гиббсвиллскую школу,  несмотря  на  то
что ежедневные поездки туда и обратно подразумевали  катание  по  железной
дороге.
   - Понятно, почему ему  не  нравится  частная  школа,  -  сказал  Авраам
Локвуд. - Местная муниципальная школа, в которую он сейчас ходит, начинает
занятия только в октябре, а заканчивает уже в апреле. Оставаясь в ней,  он
так онемечится, что довольно скоро мы с тобой перестанем понимать его.
   Аделаида считала несправедливым, что Джорджу приходилось раз  в  неделю
допоздна задерживаться в Гиббсвилле у профессора Фишера, который давал ему
уроки фортепьяно.
   - Он и так приходит домой не  раньше  двадцати  пяти  минут  пятого,  -
жаловалась она. - С товарищами поиграть и то некогда.
   - Все вечера, кроме одного,  в  его  полном  распоряжении,  -  возражал
Авраам Локвуд. - И в субботние дни он свободен. Сами-то мы жалеем, что  не
умеем играть на пианино.
   Так продолжалось еще  несколько  месяцев.  Но  однажды  вечером,  перед
ужином, Аделаида сказала:
   - Папа, Джордж хочет рассказать тебе кое-что.
   Мальчик был явно взволнован.
   - Ну, расскажи, - подбадривала его Аделаида. - Я оставлю вас одних. - С
этими словами она вышла.
   - Что случилось, сын?
   - Папа, мне не нравится, что профессор все время  меня  целует.  Сажает
меня к себе на колени и целует.
   - Профессор Фишер?
   - Да, сэр.
   - А что он еще делает?
   - Он тискает меня. Я не люблю его. Я не хочу,  чтобы  он  меня  тискал.
Папа, я должен ходить к нему на уроки?
   - Можешь больше не ходить.
   Музыкальные занятия Джорджа возобновились под руководством  мисс  Бесси
Очмьюти, органистки из лютеранской церкви Шведской Гавани.  Авраам  Локвуд
не счел себя  обязанным  известить  гиббсвиллских  родителей  о  поведении
Фишера. То, что он и Питер Хофман затеяли совместное  предприятие,  отнюдь
не влекло за собой каких-либо обязательств  на  этот  счет.  Гиббсвиллские
родители могут и сами позаботиться о собственных детях, подобно  тому  как
он, Авраам Локвуд, позаботился  о  своем  сыне.  Вполне  могло  быть,  что
гиббсвиллские родители нарочно не предупредили его  о  том,  что  Фишер  -
извращенный тип. Во всяком случае, планируя строительство большого  моста,
выгодного обоим городам, Авраам Локвуд  не  связывал  себя  обязательством
блюсти интересы города, многие жители  которого  по-прежнему  смотрели  на
него свысока. Если кто-нибудь из гиббсвиллских  родителей  поинтересуется,
почему он заменил преподавателя музыки,  он  скажет  правду;  в  противном
случае он будет молчать. (Вышло так, что гиббсвиллские родители  сами  все
узнали и выгнали Фишера из города; после этого обучение малышей музыке  на
несколько лет было прервано.)
   Религиозное воспитание мальчиков было предоставлено заботам Аделаиды  -
сам Авраам Локвуд не  чувствовал  себя  достаточно  компетентным  по  этой
части. Он не умел давать  убедительные  фундаменталистские  ответы  на  их
неизбежные вопросы, а его приверженность церкви ограничивалась  посещением
воскресных богослужений. Одно время у него возникала  мысль  субсидировать
епископальную миссию в Шведской Гавани. Епископальная церковь была тогда в
моде,  ее  популярность  росла  на  Востоке,  особенно  в  Филадельфии   и
Гиббсвилле. В  Шведской  Гавани  потенциальных  сторонников  епископальной
церкви было не так много, чтобы создавать приход, но гиббсвиллская церковь
св.Троицы содержала миссию в Кольеривилле, который находится на  таком  же
расстоянии от Гиббсвилла, что и Шведская Гавань. Викарий церкви  св.Троицы
совершал еженедельные службы  в  Доме  Тайного  Братства  Кольеривилла,  и
Авраам Локвуд, еще раз обдумав свою идею с точки зрения  выгод  для  Дела,
решил, что лучше его сыновьям быть лютеранами; по крайней  мере,  пока  не
настанет пора определять их в школу-пансионат. Имена Авраама  и  его  отца
были навечно вписаны в книгу  жертвователей  лютеранской  церкви  Шведской
Гавани, и было бы  глупо  вырывать  такую  славную  страницу  из  семейной
биографии  ("Мой  дед  построил  лютеранскую  церковь").  Как-никак   дети
представляли уже третье поколение лютеран, а ведь лютеранская вера значила
для Шведской Гавани  некоторым  образом  то  же,  что  для  Филадельфии  -
Общество друзей или для Нового  Орлеана  -  католицизм.  В  конце  концов,
рассуждал Авраам Локвуд, бог един. Когда мальчики  поют  "Отче  наш",  они
подтверждают   исторический   факт.   Для   Локвудов    Шведской    Гавани
принадлежность  к  лютеранской  церкви  так  же   естественна,   как   для
влиятельных гиббсвиллских пивоваров и мясопромышленников -  принадлежность
к церкви св.Троицы.
   В этом возрасте мальчики выбирали товарищей среди своих сверстников без
учета материального или социального положения их родителей. В дни школьных
занятий Джордж, а потом и Пенроуз проводили время  в  обществе  мальчиков,
родители которых имели средства на оплату частной школы; дома, в  Шведской
Гавани, товарищами Джорджа были сыновья  священника,  врача,  бакалейщика,
тормозного кондуктора и швейцара-негра из Биржевой гостиницы, а товарищами
Пенроуза  -   мальчики   из   семей   врача   и   бакалейщика,   а   также
ювелира-часовщика,  овдовевшего  школьного  учителя  и  троюродного  брата
печально известных братьев Бэнди. Были  места,  куда  ребятам  запрещалось
ходить: станция железной дороги, озеро на месте каменоломни и лес к северу
от города,  изобиловавший  змеями  и  предательскими  ямами,  наполненными
водой.
   Мальчики научились плавать и кататься на коньках по льду канала,  драли
в сарае кошек, воровали в садах сливы и вишню,  пробовали  курить  дешевые
сигары  и  нюхать  табак,  пытались  совершать  половой  акт   с   дочерью
бакалейщика, хулиганили в канун дня всех святых  и  пробовали  скакать  на
двух пони одновременно. Джордж, ныряя на дно озера в  каменоломне,  разбил
себе лоб и нос, а Пенроуз упал с каштана и сломал левую  руку.  Когда  они
были совсем маленькими, их наказывала шлепками по мягкому месту  Аделаида,
а когда подросли, наказывать стал отец с помощью багажного ремня.
   Все годы обучения в начальной  школе  мальчики  вели  образ  жизни,  не
отличавшийся от образа жизни их сверстников. Это не  значило,  что  Авраам
Локвуд стремился привить сыновьям чувство равенства  с  другими  людьми  -
напротив: он хотел как можно раньше отправить их в частную школу-пансионат
и так спланировать их каникулярное время, чтобы им некогда было общаться с
сыновьями тормозного кондуктора, носильщика, учителя и племянником братьев
Бэнди. Но он не желал, чтобы его сыновья росли эт