При этом я  должен  быть  уверен,  что  ты  не  спекулируешь  ими
самостоятельно. Иными словами, Локи, ты можешь купить  мою  информацию  за
пять  тысяч  долларов  и  воспользоваться  ею  для  того,   чтобы,   играя
самостоятельно, приобрести этих акций на гораздо большую сумму.
   - Эта же мысль и мне пришла в голову.
   - Естественно. И ты можешь сорвать очень большой куш - гораздо больший,
чем у меня. Но это приведет к разрыву наших отношений. А что будет с нашей
дружбой, трудно даже представить.
   - Разумеется.  Стало  быть,  насколько  я  понимаю,  фирма  "Хейнс  энд
Уэбстер" здесь ни при чем?
   - В данном случае - да.
   - Мы с тобой партнеры? Равноправные партнеры?
   - Нет. Мы вкладываем неравные суммы. Шестьдесят на  сорок.  Если  общая
сумма составит десять тысяч долларов, то это значит, что  ты  даешь  шесть
тысяч долларов, а я - четыре тысячи. А прибыль делим поровну.
   - Значит, в уплату за информацию ты берешь с  меня  шестнадцать  и  две
третьих процента моего вклада. Не много ли?
   - Думаю, это справедливо. На другие условия я не пойду. Мои шестнадцать
и две  третьих  процента  -  это  для  начала.  А  потом  будут  пятьдесят
процентов. Только пятьдесят.
   - Только?
   - Только. Спекулировать-то не ты будешь, а я.
   - А потери?
   - Став моим партнером, считай, что шесть тысяч долларов ты уже потерял.
Иной подход  к  деньгам  в  таких  делах  невозможен.  Нечего  и  начинать
спекулировать, если боишься потерь.
   - Вот это мне уже нравится. А то я все думал, Гарри, будешь ты до конца
откровенен или нет. Давно бы так сказал.
   - Я и хотел сказать, да все не было случая. Ну, как?
   - Шесть тысяч долларов?
   - Шесть тысяч. Плюс четыре моих.
   - Завтра вышлю тебе чек.
   - Ладно. А теперь я назову тебе акции, за курсом которых сейчас  слежу.
"Бумажная компания святого Павла".
   - Что это за фирма?
   - Производит бумагу для журналов и газет.  Вчера  ее  акции  стоили  по
шесть с половиной. Слишком дорого. Как только цена  упадет  ниже  пяти,  я
покупаю. Как  только  поднимется  до  девяти  -  продаю.  В  прошлом  году
поднялась до десяти с половиной, но это уже слишком.
   - Ты их уже покупал?
   - О, нет. Только наблюдал. В течение двух лет. Они заинтересовали  меня
после  того,  как  я  узнал,  что  бумагу  у  этой  фирмы   покупают   три
филадельфийские газеты. В одной из этих газет фирма  "Хейнс  энд  Уэбстер"
имеет свой капитал. Возможно, будет финансировать и еще одну. До  этого  я
не придавал "Бумажной компании святого  Павла"  значения,  хотя  она,  как
выяснилось, производит бумагу почти монопольно. Конечно, когда-нибудь цены
на ее акции поднимутся гораздо выше, но мы с тобой к тому времени займемся
чем-нибудь другим.
   - Верно. А теперь  скажи,  кто  из  гиббсвиллских  магнатов  собирается
посягнуть на нашу территорию?
   - Вон тот, что в углу сидит.
   - Питер У.Хофман?
   - Да. Он довольно нелестно отзывался о твоем отце,  Локи.  Досталось  и
тебе, но больше - твоему отцу. Намерен помочь кое-кому из  ваших  земляков
открыть второй банк.
   - Посмотрим, - сказал Локвуд. - Это он  здесь  король,  а  не  в  нашей
маленькой империи. А за информацию спасибо, коллега.


   Расстояние от Рихтервилла до  Гиббсвилла,  главного  города  округа,  -
всего пятнадцать миль; расстояние от Рихтервилла  до  Форт-Пенна,  столицы
штата, - тридцать пять миль. Но добраться  от  Рихтервилла  до  Форт-Пенна
было легче, чем от Рихтервилла до Гиббсвилла. Поэтому Рихтервилл  попал  в
сферу влияния Форт-Пенна, а не Гиббсвилла.
   Путешественнику, направлявшемуся из  Рихтервилла  в  Гиббсвилл,  обычно
советовали ехать верхом. Путь  ему  преграждали  четыре  высоких  холма  и
горный перевал, а потом дорога шла низиной; зимой она  представляла  собою
две обледенелые колеи, а в остальные времена  года  часто  превращалась  в
хлипкое месиво. Проехать по такой дороге могли только  фургоны  и  сани  с
широкими полозьями - бричкам и легким санкам пути тут не было. В горах  же
дорога была почти, на всем своем протяжении такая узкая,  что  разъехаться
на ней встречные фургоны не могли. Предосторожности  ради  возница  должен
был, перед тем как двинуться  по  горной  дороге,  потрубить  в  рог  -  в
настоящий коровий рог  -  и  ждать  ответного  сигнала.  Если  сигнала  не
поступило, он считал, что встречного транспорта нет. Если же впереди  тоже
трубили, то он ждал. Но бывало и так, что  ветер  дул  в  лицо  вознице  и
относил  звуки  рога  назад.  Тогда  возникала  вероятность   столкновения
фургонов на дороге, и, если  это  случалось,  возницы,  обсудив  ситуацию,
бросали  жребий.  Выигравший  помогал   проигравшему   распрячь   лошадей,
разгрузить фургон, снять колеса и перенести всю верхнюю часть  повозки  на
свободный участок дороги. Потом надевали на оси колеса, клали назад  груз,
запрягали  лошадей,  и  фургоны  продолжали  двигаться  каждый   в   своем
направлении. На этом они теряли час, а то и два.
   После того как Мозес Локвуд организовал регулярные рейсы  дилижанса  по
маршруту Шведская Гавань -  Рихтервилл,  сообщение  между  Рихтервиллом  и
главным городом округа стало возможным в два этапа: до Шведской Гавани - в
дилижансе, а дальше - по железной дороге.
   С Форт-Пенном, в противоположность этому неудобному и отчасти  опасному
способу передвижения, Рихтервилл соединяла прямая  железнодорожная  ветка.
Рихтервилл,  населенный  преимущественно  немцами,  был  торговым  центром
фермеров и охотников, живших на востоке и юге округа, владельцев  угольных
шахт - на севере, фермеров и владельцев железорудных шахт - на юго-западе,
коннозаводчиков - на западе. В городе  действовали  кожевенный,  литейный,
кирпичный заводы, каретная мастерская и  две  мельницы;  кроме  того,  там
находился важный узел железных дорог - собственность компании  "Форт-Пенн,
Рихтервилл,  Лантененго".  Среди  жителей  города  не   было   ни   одного
приверженца католической, епископальной или пресвитерианской  церквей,  но
существовала  довольно  многочисленная  негритянская  баптистская  община.
Многие из негров говорили по-немецки. До 1855 года Рихтервилл не  имел  ни
одной средней школы.
   Многие жители Рихтервилла носили фамилию Хоффнер. Главным среди них был
Леви Хоффнер - отец шести дочерей; он чувствовал себя  несчастным  оттого,
что не смог произвести на свет  ни  одного  мальчика.  Самой  красивой  из
дочерей была вторая, Аделаида Хоффнер, но она, как и ее отец, считала, что
не стоит выходить за человека, который хочет  жениться  в  расчете  на  ее
деньги. К 1870 году трех сестер Аделаиды выдали за хороших парней, так что
она оказалась, при всей ее красоте, самой старшей  незамужней  девушкой  в
семье Хоффнеров. Она решила  оставаться  одинокой  до  тех  пор,  пока  не
найдется человек, способный оценить ее  красоту.  К  тому  времени,  когда
Авраам Локвуд вошел в ее жизнь, ей уже начинало казаться, что  она  так  и
останется старой девой - самой богатой в Рихтервилле старой девой.
   В детстве Авраама брали покататься в дилижансе семьи Локвудов. Если  по
дороге ничего непредвиденного не случалось, через два часа они  добирались
до Рихтервилла. Пока  запрягали  свежих  лошадей  и  готовили  дилижанс  в
обратный путь, отец  ходил  с  Авраамом  обедать  в  гостиницу  Мона,  где
улаживал свои коммерческие дела. В тот же день они возвращались в Шведскую
Гавань. У Авраама в Рихтервилле не  было  никаких  знакомых,  кроме  негра
Теда, конюха, и Криса Мона, владельца гостиницы. Когда Аврааму исполнилось
пятнадцать лет, поездки в Рихтервилл утратили для него новизну;  следующая
его поездка в этот город состоялась только в 1871 году, когда ему шел  уже
тридцать первый год.
   Поводом для поездки послужило бракосочетание одного парня из Гиббсвилла
- товарища Авраама по клубу  "Зета  Пси"  -  с  Сарой,  четвертой  дочерью
Хоффнера. Сэмюел Стоукс был моложе Авраама Локвуда и не относился к  числу
его близких друзей, но присутствие на этой свадьбе представлялось  Аврааму
важным. Гиббсвиллские гости отправились в Рихтервилл в специальном  поезде
- два вагона - через Рединг и Форт-Пени  (все  расстояние  составляло  105
миль), а Авраам Локвуд с шестью другими гостями из  Шведской  Гавани  -  в
новом дилижансе Локвудов (расстояние 11 миль).
   В полдень, после венчания, на газоне перед домом Хоффнера состоялся так
называемый банкет. Шампанского едва хватило на тосты в честь  молодоженов.
Танцев не было. День выдался жаркий, и приезжие гости, исполнив свой долг,
настроились ехать домой. Авраам Локвуд посмотрел  на  часы  и  хотел  было
объявить своим спутникам, что пора возвращаться в Шведскую  Гавань,  но  в
эту минуту к нему подошла Аделаида Хоффнер.
   - Я саметила, что вы всглянули на часы. Уше уесшаете?
   - Боюсь, что да, мисс Хоффнер. Тучи собираются, как бы ливень не пошел.
   - Шалко. А мне поручили посвать вас  на  вечер.  Мошет  быть,  я  сумею
уговорить вас побыть еще немношко.
   - Если кто и сумеет, так именно вы.
   - Вот и хорошо.
   - Кто устраивает вечер, кто на нем будет и где?
   - Молотешь. У Барбары Шелленберг. Это недолго. Будет много  хорошеньких
девушек, мистер Шелленберг купил еще шампанского. Больше, чем мой отец.
   - Кто поручил вам пригласить именно меня? Я ведь уже не молод.
   - Мне  скасали,  чтоб  я  пригласила,  кого  хочу.  Вы  саставили  меня
приснаться.
   - В таком случае грех отказываться, верно?
   - Не откасывайтесь.
   - Мы пойдем туда пешком? Это далеко?
   - Вон там. Белый кирпичный дом на углу. Мошете вы идти?
   - Могу.
   - А я боялась, вы скашете, что для такого пошилого, как вы, это слишком
далеко.
   Авраам Локвуд отправил своих земляков в Шведскую Гавань, а сам пошел  с
Аделаидой Хоффнер на вечер к Шелленбергам. В доме было прохладно, несмотря
на то, что там собралось более двух десятков юношей и девушек, оказавшихся
неожиданно для себя без присмотра бдительных старших. Парни - со  значками
клубов  на  лацканах  пиджаков  -  были   студенты   колледжей   Лафайета,
Муленберга, Франклина и Маршалла, а также колледжа  Лебанон-Вэлли.  Спустя
немного времени эти молодые люди станут самими собой, то есть застенчивыми
мальчиками, а пока  что  они  болтали  с  девушками,  заново  знакомились,
переспрашивали имена, смеялись без видимого повода, изо всех сил  стараясь
казаться веселыми и непринужденными.
   - Вот видите, - сказал Авраам. - Мне тут не место. Для них я  -  старая
развалина.
   - Но не для меня. Я старше этих девочек.
   - Это правда. Кое-кто из них, наверное, моложе вас года на два.
   - А мы пойдем сядем в сале, хорошо?
   - Чудесно, - согласился Авраам.
   - Где же шампанское? Ах, вот оно. Восьмите два бокала  и  потом  мошете
выпить мою долю.
   - Разве вы не любите шампанского?
   - Мне больше нельзя. Я и  так  выпила  лишний  бокал,  чтобы  набраться
смелости и пригласить вас на этот вечер. Мой папа следил, чтобы  во  время
тостов я не выпила слишком много.
   Авраам взял с подноса у подошедшей  служанки-негритянки  два  бокала  и
протянул один Аделаиде.
   - Выпьем за вас и за меня, - предложил он.
   Она чокнулась с ним, но пить не стала.
   - Что же вы?
   - Вы не хотите, чтобы я была пьяная, правда?
   - Нет, если вы сами этого не хотите.
   - Не хочу. Нравится вам Сэм?
   - Сэм? А, Сэм Стоукс. Да, нравится. Почему бы и нет? А вы имеете против
него что-нибудь?
   - Нет. Я рада за Сару. Она моя сестра. Только я за него не пошла бы.
   - Теперь-то уж наверняка не пойдете.
   - Да и никогда ни са  што  не  пошла  бы.  Боше  мой!  Ушасное  у  меня
происношение. Я еще уше немка. Мой папа напрасно  тратил  деньги,  посылая
меня в школу мисс Холбрук.
   - Мисс Холбрук в Форт-Пенне?
   - Я была там уше два года на пансионе.
   - Полно вам на себя наговаривать. О чем вы  задумались,  Аделаида?  Вас
ведь Аделаида зовут?
   - Как вы уснали?
   - Методом дедукции. Все девушки и большая часть молодых людей звали вас
Аделаидой, вот я и  догадался,  что  вы  -  Аделаида.  Так  о  чем  же  вы
задумались?
   - Ничего серьезного. Просто - подумала о Саре. Заперли ее сейчас одну с
мужчиной. А если ей это не нравится? Все равно ей надо быть с ним. А  если
ему это не нравится?
   - Но ведь это же серьезно.
   - Ну, да. Я вовсе не имела в виду, что это не серьезно. Я хотела только
сказать, что меня это не долшно беспокоить. Потому вы  до  сих  пор  и  не
шенаты, что считаете брак серьезным делом?
   - Возможно. Не было времени подумать о браке.
   - Сомневаюсь. Скорее наоборот - вы много о нем думали.
   - Почему вы так считаете?
   - Вы красивы и богаты и если еще не женились, то лишь потому,  что  так
решили. Значит, думали?
   - Верно, думал.
   Она посмотрела ему в глаза.
   - Вы опытный, правда?
   - Да.
   - Я это знала.
   - Откуда?
   Она улыбнулась.
   - Откуда? Я видела, как вы смотрите на  девушек.  Мужчина,  не  имеющий
опыта, так на девушек не смотрит.
   - А как я должен на них смотреть?
   - Вы уже не смошете смотреть на них по-другому, если бы даше  сахотели.
Так уш действует на человека опыт. И девушки знают, когда человек опытный.
   - Женский инстинкт?
   - Да. Он их предостерегает. Но предостережение не всегда помогает.
   - Где вы этому научились? В школе мисс Холбрук?
   - Там я ничему не научилась. Разве  лишь  чай  сервировать.  Приседать,
если когда-нибудь встречусь с королевой Англии. Я не училась в школе  мисс
Холбрук, я преподавала там. - Аделаида засмеялась.
   - Вы - преподавали? Что именно?
   - Пошалуй, не скашу. Ну, то, что мошно уснать на ферме.  У  моего  папы
ферма в двух милях от города.
   - А, понимаю. Вы объясняли девочкам в школе мисс Холбрук,  как  родятся
телята.
   - Телята? Дети, а не телята.
   - А я вот никогда не видел. Может, вы мне объясните?
   Она покраснела и с тревогой посмотрела на него.
   - Нет. - Это слово прозвучало в ее устах как протест. - Я слишком много
болтаю.
   - Вы меня боитесь? Похоже, что боитесь.
   - Не знаю. Наверно, да.
   - Мне уйти?
   - Останьтесь, но не говорите со мной так. Я сама виновата.
   - Хочется вам поцеловать меня, Аделаида?
   - Конечно, только я не буду.
   - Хотите, чтоб я вас поцеловал?
   - Не делайте этого.
   - Я и не делаю. Только спрашиваю.
   - Вы - опытный. Снаете, как это делается.
   - Да, знаю. Вам ведь хочется поцеловать меня, верно?
   - Да, но я не буду этого делать.
   - И вам хочется, чтоб я поцеловал вас и обнял?
   - Да.
   - Крепко? Так, чтобы мы тесно прижались друг к другу?
   Она склонила голову и дышала, как уставший пловец.
   - Вы целовались когда-нибудь?
   - Нет.
   - Но если будете, то со мной?
   - Да. Наверно, да.
   - Когда?
   - Я не знаю.
   - Хорошо бы нам сейчас остаться одним, верно?
   - Да.
   - Вы все еще боитесь меня?
   - Не знаю. Да.
   - По-вашему, я дурной человек, Аделаида?
   - Да.
   - Злой?
   - Да.
   - Развратный?
   - Не знаю. Отпустите меня.
   - Я вас не трогаю. Даже не прикоснулся.
   Аделаида посмотрела сначала на одну свою руку,  потом  на  другую  -  и
встала.
   - Выйдем на свежий воздух.
   - Хорошо. Но помните, что вы обещали.
   - Знаю.
   - И я добьюсь, чтобы вы выполнили свое обещание.
   - Если я с кем и буду целоваться, то с вами. Но возможно, что  я  ни  с
кем не захочу целоваться.
   - Ну, это мы еще посмотрим. Мы оба, - сказал он.
   Взбудоражив ее этим разговором, он ушел с вечеринки, представился вновь
Крису Мону, снял у него в гостинице  номер  и,  чтобы  не  терять  времени
даром,  нанес  визиты  кузнецу,  торговцу  фуражом  и   хозяину   каретной
мастерской  -  всем,  кто  обслуживал  дилижансы.  Эти  люди  знали,   что
дилижансами ведал не Авраам, а сам Мозес Локвуд, но тем не менее отнеслись
к нему как к  сыну  с  должным  почтением.  Из  бесед  с  ними  он  извлек
дополнительные сведения о Хоффнерах - семье Леви Хоффнера, - убедившие его
в том, что это семейство, при всей его скромности, занимает в  Рихтервилле
такое же положение, какое Локвуды - в Шведской Гавани.  Только  сограждане
лучше к ним относятся, чем жители Шведской Гавани - к Локвудам.
   Неделю спустя Авраам понял, что Аделаида заинтересовала его не  столько
как темпераментная девушка, сколько как дочь Леви  Хоффнера.  С  мыслью  о
браке, равно как с мыслью  о  вероятной  в  ближайшие  годы  смерти  отца,
связывались его планы на будущее. Мозесу  Локвуду  шел  шестьдесят  первый
год.  Обладая  достаточной  хваткой  в  коммерческих  делах,  он  уже   не
выдерживал длительного физического напряжения. Видно было - да Мозес и сам
это сознавал, - что жить ему осталось недолго.  Когда  одного  из  братьев
Бэнди нашли утопшим в канале, он сказал сыну:
   - Вот и еще одним мерзавцем меньше. Хочу пережить их всех, хочу увидеть
своего первого внука. Но это уж от тебя, сын, зависит. Сестры твои никогда
замуж не выйдут - ни та ни другая. Во время войны я писал  тебе.  Если  со
мной что случится, заботы о матери  и  девочках  лягут  на  тебя.  Мать  -
ничего, а вот Дафну и, возможно, Роду рано или  поздно  придется  сдать  в
больницу. Будь они крестьянские дети - жили бы себе  на  ферме.  На  ферме
женщины работают, как ишаки, а ночью другим занимаются, как ишаки.  Вот  и
вся их жизнь. Ни о чем другом не мечтают. Но у наших  девиц  состоятельный
отец, они никогда не трудились и не желают  трудиться,  а  грамоту  знают,
наверно, хуже, чем мать. Сомневаюсь,  чтобы  какой-нибудь  фермер  пожелал
взять их к себе, а уж о городских парнях и не говорю. Так  что,  сын,  эта
забота на твои плечи ложится. Не обижай их, пока они, бедняжки, еще  дома.
Бедные, жалкие созданья. А мать у них  была  хорошенькая.  Да,  твоя  мать
красивая была в молодости. И умница. Блистала, как новая брошь. Живая. Все
при ней. Но девочкам ничего этого  не  передалось.  Дафна  прячется  то  в
подвале, то в уборной.  Рода  откалывает  такие  штучки,  что  никогда  не
поверишь, если не знаешь ее. А ведь я их отец.  Деньги  на  их  содержание
будут - об этом я позаботился. Но как бы то  ни  было,  уж  лучше  бы  они
выросли в бедной семье. Бедняки  не  так  разборчивы  в  выборе  жен,  как
богатые.
   Последние слова отца расстроили Авраама. Да, богатые девушки тоже могут
быть разборчивы в выборе мужей. Сказать по чести, Сэм  Стоукс  -  завидная
партия, столь же завидная, как сам  Авраам  Локвуд.  Правда,  ни  одна  из
ветвей рода Стоуксов, отдельно взятая, не имела больше денег, чем  отец  и
сын Локвуды; но род  Стоуксов  и  род  Хофманов,  находившиеся  в  близком
родстве, а также Чэпины и Уокеры, неожиданно вступили  в  брачный  союз  с
Хоффнерами из Рихтервилла. В этих условиях  Авраам  Локвуд,  взвесив  свои
шансы на успех, пришел к выводу, что шансы  эти  не  так  велики,  как  он
предполагал.
   - Папа, - сказал он через несколько дней после  их  разговора,  -  а  я
нашел девушку, на которой хотел бы жениться. Дочь Леви Хоффнера.
   - Что ж, у него их много. Правда, месяц назад  убавилось  на  одну,  но
несколько еще осталось. Приглянулась?
   - Да. На свадьбе познакомились.
   - Должно быть,  хорошенькая  и  все  такое,  иначе  ты  не  обратил  бы
внимания. Ну, так что?
   - Передай мне дилижансы. У меня  тогда  будет  предлог  наведываться  в
Рихтервилл.
   - На черта тебе дилижансы? Если бы Леви Хоффнер захотел, то протянул бы
в Шведскую Гавань железнодорожную ветку. Ну, если  не  на  всю  длину,  то
наполовину. А дилижансы... Хочешь,  чтобы  люди  равняли  тебя  с  вонючим
кучером или с черным Тедом, нашим конюхом? Так за этим  дело  не  постоит.
Нет, сын,  не  стоит.  К  Леви  надо  ехать  с  чем-то  более  солидным  и
существенным. Ты с ним на свадьбе разговаривал?
   - Нет.
   - И хорошо, что не разговаривал. Потому что мог взять неверный тон.  Он
- птица поважнее, чем кажется. Такие извозчика в зятья не возьмут. Меня-то
Леви знает, а вот про тебя может подумать, что умом ты не в старика пошел.
Но ты не дурак. Кое в чем даже умнее меня, но не всегда. Леви Хоффнер