я его тайные свидания с Мэриан Стрейдмайер  и  действовали  возбуждающе
(возможно, именно потому, что они были тайные), но он оплачивал их потерей
достоинства и самоуважения.  Сильный  человек  поступает  сообразно  своим
желаниям, а тайные романы - это удел таких,  как  Кевин  О'Берн.  Если  бы
Джордж не боялся испортить Тине вечер, он  с  удовольствием  предложил  бы
Энджеле дебютировать в качестве своей наложницы  на  рождественском  балу.
Это было бы событие, от которого округ Лантененго никогда бы не оправился.
Но бал-то предназначается для Тины...
   Он отвернулся от гаража и увидел  шедшего  в  его  сторону  человека  в
рабочих штанах и соломенной шляпе. Человек подошел,  снял  шляпу  и  вытер
синим носовым платком вспотевший лоб.
   - Добрый день, - сказал Джордж.
   - Привет, мистер Локвуд. Не помните меня? Сэм Кицмиллер, из  Гавани.  Я
работаю у Честера Стенглера. Все лето ухаживал за вашим садом.
   - Понятно. А где Честер? Я предполагал, что он здесь.
   - Его нет, сэр. Заболел дизентерией. Понос.  После  пикника  методистов
они все заболели поносом. Говорят, от кислой капусты и свинины. Лично я не
стал бы есть свинину в летнее время, даже если бы мне за это платили.
   - Так я тебе и плачу. Но не за то, чтобы ты ел свинину. У  нашего  сада
не плохой вид. С этой стороны.
   - Дождя надо. Засуха,  черт  побери.  Вода  из  шланга  не  такая,  как
дождевая. В ней много химических веществ.
   - Но она же чистая. У нас два колодца.
   - Это понятно, но подпочвенная вода содержит химикаты. Нет,  нам  дождя
надо.
   - Пожалуй, ты прав. Ну,  а  как  вообще  дела?  Ты  каждый  день  здесь
бываешь?
   - Я вижу, вы меня не помните. Я работал у вас, когда вы еще  строились.
Был здесь, когда того парня ужалила змея.
   - А,  теперь  вспомнил.  Кицмиллер.  Твои  родственники  ходят  в  нашу
церковь. У тебя есть брат моих лет.
   - Ламарр.
   - Точно, Ламарр. Чем он сейчас занимается?
   - Перебрался в Гиббсвилл. Служит в магазине Стюарта, в ковровом отделе.
   - А что он понимает в коврах?
   - Научился, наверно. Он уже двадцать пять лет там работает.
   - Вот черт! А когда-то охотой занимался, из леса не вылезал.
   - Потом женился. Она заставила его поступить на службу.
   - И теперь он торгует коврами у Стюарта.
   - Зарабатывает больше моего, но я ему не завидую, - сказал Кицмиллер.
   - Тебе, наверно, попалась хорошая женщина.
   - Все они одинаковы, черт побери,  но  со  мной  разговор  короток.  Не
нравится, сколько я зарабатываю, -  иди  прачкой.  Будь  я  проклят,  если
позволю бабе командовать, на какую работу поступать.
   - Молодец. Одобряю. Ну-ка, давай пройдемся по саду. Бумага  и  карандаш
есть? Если нет, то я дам.
   - Только уж вы сами пишите. У меня практики мало.
   - Но читать-то хоть умеешь?
   - Читаю без труда, но писать редко приходится. А что будем писать?
   - Все, что я попрошу тебя сделать. Печатными буквами. Но ты должен идти
со мной.
   - Зачем вам еще этот "бьюик"? А где те две машины?
   - В Массачусетсе. Это не мой "бьюик". А что?
   - Если вздумаете продавать свой "паккард", скажите мне, сколько  вы  за
него хотите. Я мог бы купить долларов за четыреста-пятьсот.
   - За эту цену не продам. Рассчитываю взять не меньше полутора  тысяч  и
то еще подумаю. Так что забудем про машины и займемся делом.  Зачем  здесь
эти доски? Они лежали тут еще два месяца назад, когда мы уезжали.
   - Плотники, наверно, оставили.
   - Верно, плотники. Но они должны были убрать. Если Эд Мюллер  полагает,
что я ему за них заплачу, то его ждет жестокое разочарование. Увидишь его,
скажи, что я взыщу с него за их хранение. Если к моему возвращению  он  их
не уберет, я спалю их в печи.
   - Я ему скажу, - пообещал Кицмиллер.
   - Что за разгильдяйство, черт побери! - воскликнул Джордж. - Выкури  ты
это противное осиное гнездо на задней террасе.
   - Хорошо, завтра сделаю.
   - И в  дальнейшем,  если  увидишь,  сразу  уничтожай.  Шланг  здесь  со
вчерашнего дня лежит?
   - Кажется, да, - сказал Кицмиллер.
   - А знаешь, сколько стоит один фут шланга?
   - Центов десять, наверно.
   - А в  нем  -  шестьдесят  футов.  И  отличный  разбрызгиватель.  А  он
наполовину заполнен водой и брошен здесь гнить. Не удивляюсь, что  ты  так
низко ценишь мой "паккард". Думаешь, наверно,  что  я  швыряюсь  деньгами.
Ошибаешься.
   - Перед уходом домой просушу шланг.
   - Попробуй этого не сделать. Тогда можешь завтра не приходить.  Смотри,
как хороши рододендроны! И не вянут.
   - Из лейки поливаю. Вы посмотрите, какая сухая земля. Шланг  для  травы
годится,  а  кусты  и  цветы  приходится  поливать  вручную.  Работаю  тут
ежедневно до восьми вечера. Пока не зайдет солнце, поливать бесполезно.
   - Рад, что ты это знаешь, -  сказал  Джордж.  -  Большинство  людей  не
знает. Пойдем сюда.
   - У меня и земляничник какой ухоженный, - сказал Кицмиллер.
   - Верно. Хвалю.
   Они пошли по дорожке вдоль западной стены. Вдруг Джордж, сам не понимая
почему, резко остановился. И понял, лишь  когда  взглянул  на  стену.  Вся
стена, из конца в конец, густо заросла плющом,  и  только  в  одном  месте
оставалась лысина во всю высоту и в три фута шириной.
   - А это что? - спросил он.
   - Как что?
   - Ты разве не видишь? Садовником считаешься. Взгляни: везде плющ, кроме
вот этого места. Почему? Объясни.
   - Не знаю. Похоже, что здесь никто плюща не сажал.
   - Не пробуй убеждать меня, что ты впервые заметил, - сказал Джордж.
   - Почему я? Это вы впервые заметили.
   - Меня здесь все лето не было. Да и вообще я довольно давно не  заходил
в эту часть сада. - Он машинально взглянул на самый верх стены  и  заметил
краешком глаза, что Кицмиллер с наглой усмешкой наблюдает за ним. - Что ты
на это скажешь, Кицмиллер?
   - Я не знаю, о чем вы говорите.
   - Ты дурак и лживая сволочь.
   - Осторожней в выражениях, Локвуд. Если  ты  платишь  мне,  то  это  не
значит, что можешь меня оскорблять. Я такой же человек.
   - Это ты сделал или Стенглер? Вы эту лысину нарочно оставили.
   - Стенглер оставил, но я сделал бы то же самое.
   - Потому что в этом месте погиб тот парень.
   -  Тот  парень  был  родственником  Стенглера,  и  я  тоже  родственник
Стенглера. Не подходи близко, не то полосну серпом.
   - А ну, катись отсюда, вон с моей земли!
   Кицмиллер пятился, не спуская с Джорджа Локвуда глаз, до тех пор,  пока
не отошел на безопасное расстояние. Джордж Локвуд стоял на прежнем месте и
дрожал от сдерживаемого желания убить  этого  человека.  Он  потерял  счет
времени и не знал, что прошло не более пяти минут, пока он  услыхал  рокот
удалявшейся полуторки Стенглера. Ему вдруг захотелось спать - он готов был
лечь прямо на землю и заснуть.
   Он доплелся до дома, отпер парадную дверь и прошел к себе в кабинет. Он
чувствовал такую усталость, что не мог даже  включить  свет.  Единственным
его желанием было упасть в кресло и заснуть. Когда он очнулся, то снова не
мог понять, сколько с тех пор прошло времени, но  странное  дело:  хотя  в
комнате  с  зашторенными  окнами  было  совершенно  темно,  он  знал,  где
находится. Глубокое забытье вернуло ему силы. Сидя в сумрачной тишине,  он
почти осязал, как возвращается к нему жизнь, как работает сердце, нагнетая
в сосуды кровь. Кажется,  требуется  одиннадцать  секунд  на  полный  цикл
кровообращения? Если это так, то, значит, новый приток энергии поступает к
нему приблизительно по пять  раз  в  минуту.  Светящийся  циферблат  часов
притягивал к себе внимание, хотя время в эту минуту не  интересовало  его.
Стрелки показывали без восемнадцати шесть.  Без  семнадцати  шесть.  Кровь
совершила  еще  пятнадцать  циклов  по  его  сосудам,  и,  когда  сознание
прояснилось, едва ли не первой его мыслью была мысль об Энджеле. Он  знал,
что  завтра,  по  прибытии  в  Нью-Йорк,  ему  предстоит   прервать   свое
путешествие и начать переделку ее образа жизни в тот образ жизни,  который
более приемлем для него и, конечно, будет лучше для нее. Будь она сейчас с
ним, они предались бы любви, но  теперь  он,  чувствуя  себя  увереннее  в
привычной обстановке, постарался бы сдержать нетерпение. Он должен внушить
ей, что счастье может ей  дать  только  он.  Он  имеет  дело  с  женщиной,
ставшей, под влиянием  ее  ужасной  жизни,  чудовищной  эгоисткой,  всегда
готовой не только к обороне, но и к  нападению.  Она  знает  цену  каждого
своего зуба, каждого волоса, а для их отношений чрезвычайно  важно,  чтобы
она поверила в любовь.
   Джордж прервал свои размышления об Энджеле - к ним он еще  вернется,  и
не один раз - и переключился на дела, не терпящие отлагательства.
   За все лето кабинет ни разу не проветривали (непозволительное  упущение
Джеральдины), и воздух в нем наполнился запахами отсыревшей кожи, дерева и
муслиновых чехлов. Воздух был до того сперт, что курение  только  ухудшило
бы дело. Но тут ему пришла в голову счастливая мысль: поскольку ужинать он
собирается в Гиббсвиллском клубе, а запасы вин там давно уже кончились, то
надо взять из  собственного  подвала  бутылку  шампанского.  Он  не  очень
разбирается в шампанских винах, но, каким бы ни было его вино, оно поможет
избавиться от ощущения затхлости во рту и в носу. Да, он возьмет с собой в
клуб бутылку вина и, быть может, разопьет ее с кем-нибудь из  тех  скучных
людей, что ходят в клуб поесть и подремать. Выпив полбутылки, он, пожалуй,
лучше будет спать в вагоне. Он поздравил  себя  с  этой  идей  и  уверенно
потянул шнурок торшера. Потом встал с кресла и повернул на  камине  вторую
фигурку справа. Панель поднялась, открыв доступ к потайной лестнице. Войдя
туда, он привычным жестом опустил за  собой  панель  и  очутился  снова  в
кромешной тьме. Дальше произошло нечто странное. Неизвестно, что  на  него
подействовало - резкий ли переход от тьмы к свету и потом от света к тьме,
тяжелый ли сон в удушливой атмосфере комнаты или то, что он еще не  пришел
в себя после стычки с садовником, - только он пошатнулся и упал.
   Потайная  лестница  вилась  спиралью   вокруг   вертикального   столба.
Ступеньки ее по краям были восьми дюймов ширины, а  к  центру  сходили  на
нет. Он не попал ногой на первую  ступеньку  и  полетел  вниз,  в  подвал,
мотаясь из стороны в сторону. Еще  до  того,  как  удариться  об  пол,  он
почувствовал, что сломал ногу. Боль в ноге заглушила  сознание,  и  он  не
знал, когда долетел до конца. Уже лежа на полу, он еще не был уверен,  что
приземлился. В темноте он ничего не видел и  не  слышал.  Глухота  удивила
его. Лишь потом, когда тишина вползла ему в уши, он понял, откуда она:  он
сам создал ее, вдруг перестав кричать. Нижняя часть его левой ноги  как-то
странно согнулась и казалась бы чужой, лишней, если бы не  острая  боль  в
ней. Не в силах побороть любопытство, он вытянул  руку  и  повел  пальцами
вниз по брючине, пока не достиг  того  места,  где  была  разорвана  кожа.
Дальше пальцы уже не доставали, и он  впервые  потерял  сознание.  Но  это
состояние длилось одно мгновение; боль  была  настолько  сильной,  что  он
снова попробовал кричать. Теперь к  боли  в  ноге  присоединилась  другая,
которой он прежде не замечал. Он приложил пальцы к правому виску и нащупал
что-то липкое; он знал, что это кровь.  Значит,  разбил  себе  голову.  Он
услышал какой-то рев и догадался, что это, должно  быть,  его  собственный
голос. Как в пещере. Но ведь подвал - это все равно  что  пещера.  Лежа  в
непроглядной тьме, он не мог сказать, действительно ли потерял зрение,  но
он смутно помнил, что потеря зрения как-то связана с повреждением черепной
коробки. Он поднес к глазам кисть левой руки и не увидел циферблата часов.
Он был слеп.
   Ему не требовалось зрения на то, чтобы увидеть, что  произошло  дальше.
Что-то потекло из его ноздрей, не причиняя  боли,  потекло  как-то  вдруг,
словно прорвалась плотина. Текло по губам, вызывая тошноту,  и  теперь  он
понял,  что  умирает.  Он  снова  потерял  сознание  и,   когда   очнулся,
почувствовал, что тело его - а не он - пытается дышать. Где-то в его мозгу
мелькнула мысль о том, что ему не пережить этой ночи. До утра,  во  всяком
случае, никто не придет ему на помощь. А  утром  кто  о  нем  спохватится?
Ужина он себе не заказывал. Женщина (он  забыл  ее  имя),  которая  завтра
будет ждать его звонка, находится в Нью-Йорке. Последним из тех,  кто  его
сегодня видел, был Кицмиллер, но его здесь завтра не будет. И кто знает  о
существовании потайной лестницы? Только Хиббард и те  уехавшие  неизвестно
куда столяры, что ее строили. Вот как  все  кончилось.  Теперь  скорее  бы
умереть, потому что никакой надежды на спасение не было.
   Он снова попробовал крикнуть, но крика не получилось -  та  самая  жижа
теперь душила его. Прошло немного времени - его всегда немного, сколько бы
ни прошло, - и настал тот миг, о  котором  никто  никогда  никому  еще  не
рассказывал. И никогда не расскажет, потому что это тайна, которую  уносят
с собой.