менять тему разговора.
   - Вы улыбнулись, когда я упомянул клуб "Козыри". Но вы не  должны  были
ничего об этом клубе знать. Моя жена не знает.
   - Значит, вы умеете хранить секреты лучше,  чем  это  делал  Гарри.  По
крайней мере, некоторые секреты. Я знаю о клубе "Козыри" все. Или, вернее,
знала.
   - Ну, раз вы знаете наши секреты, то почему не раскроете свой? Чему  вы
улыбались?
   Она покачала головой.
   - Нет, Локи. И через тысячу лет не скажу.
   - Ага, вы делаете успехи. Только что вы сказали -  через  миллион  лет.
Может быть, я сумею, пока не ушел отсюда, сократить этот срок до ста лет.
   - Через миллион, через тысячу - все равно никогда.  Когда  вы  едете  в
Ран?
   - Через неделю-две после окончания занятий в школе. Вы уже будете там в
это время?
   - Да, примерно. Этот дом - моя собственность. Он не входит в разоренные
владения Гарри. Через неделю-две я объявлю о его продаже и  уеду  -  пусть
покупатели приходят сюда в мое отсутствие.
   - Стало быть, вы решили не продавать его мне?
   Она вдруг переменила тон.
   - А что если я пойму ваши слова всерьез?
   - Ваши я принял всерьез.
   - Вы - нет. Но за мной укрепилась репутация  женщины,  которая  говорит
то, что думает, хотя и не всегда в свою пользу. Если бы я предложила  себя
в любовницы кому-нибудь из знающих меня мужчин,  это  было  бы  воспринято
очень серьезно. И я отнеслась бы к  своим  словам  серьезно.  Я  не  очень
молода и не очень красива, но ничего другого мне, кажется, не остается.
   - Но сейчас-то вы говорите в шутку, хотя и выглядите серьезной.
   - Почему вы  так  думаете?  Став  любовницей  кого-нибудь  из  знакомых
мужчин, я оказалась бы в лучшем положении. Есть мужчины, которые ухаживали
за мной, добивались близости и до сих пор хотят ее. Как вы  знаете,  кроме
этого дома или денег, которые я за него выручу, меня ничего нет. Денег мне
этих хватит, чтобы дать образование детям,  но  с  чем  я  останусь  через
десять лет?
   - Да, вы говорите серьезно.
   - Это лучший для меня выход.
   - И самый худший.
   - В том смысле, что пойдет молва? Она уже идет. В Филадельфии  обо  мне
всегда сплетничали, а когда застрелился Гарри,  то  сплетники  взялись  за
дело вовсю. Женщины, не знавшие о том, что у него была любовница,  решили,
что любовника завела я. Впрочем, так оно и есть. Год  назад  я  впервые  в
жизни завела себе любовника. Но он убежал, точно олень, как  только  пошли
слухи, что Гарри разорился. Ну и побежал  же  он!  И  бежит  до  сих  пор.
Отправился в кругосветное путешествие. Разумеется, вместе с женой. До  вас
филадельфийские сплетни не доходят, а до  меня  доходят,  даже  когда  они
касаются меня лично. Только вот о моем испуганном фавне никто так ничего и
не узнал.
   - Меня всегда занимал вопрос: где встречаются люди в такой ситуации?
   - Вас интересует, чьей постелью мы пользовались? - Она  показала  рукой
наверх. - Моей.  Моей  собственной.  Всякий  раз,  когда  Гарри  уезжал  в
Нью-Йорк насладиться своей любовью.
   - А как же дети, прислуга?
   - Когда все ложились спать. После десяти.  Не  знаю,  как  устраиваются
другие женщины, а я - вот так.
   - А его жена?
   - Не знаю, что вам сказать. Боюсь, что поймете, о ком  идет  речь...  У
него довольно часто возникали поводы для  ночных  отлучек.  Работа  такая,
если хотите.
   - Он доктор?
   - Не скажу.
   - И у нее не возникало никаких подозрений?
   - Она слишком хитрая для того, чтобы эти подозрения  выказывать.  Когда
женщина, будучи замужем за очень богатым человеком,  начинает  подозревать
его, то лучше ей молчать, если она не хочет идти  на  открытый  разрыв.  В
данном случае жена не захотела ничем рисковать.  Муж  мог  бы  сказать  ей
правду, и она бы смирилась. Я не очень высокого о ней мнения.  Нет  у  нее
самолюбия. Все, чего она хочет, это -  легкой,  роскошной  жизни.  Коробку
шоколада и скверный роман. Диадему, какой не было и у  королевы  Виктории.
Ливрейных лакеев... О господи. Кажется, я проболталась.
   - Я не знаю никого из тех, кто держит ливрейных лакеев.
   - Знаете. Просто вам не приходилось бывать в их домах.
   - Виноват.
   - Вы знакомы с тремя-четырьмя людьми, у которых есть ливрейные лакеи.
   - Видимо, я недостаточно хорошо их знаю.
   - Это верно, но вы, вероятно, думали, что знаете. Поэтому  и  поступили
благоразумно, решив не поселяться после  войны  в  Филадельфии.  А  теперь
поговорим о другом.
   - Я с надеждой жду предстоящего лета.
   - Вы тоже хотите изменить тему разговора?
   - Нет.
   - Или возвращаетесь к старой?
   - Да.
   - Хотите поговорить обо мне и о том, как я мстила Гарри?
   - Да.
   - По-моему, эту тему мы уже исчерпали. Непонятно, как  получилось,  что
мы вообще затронули ее. Не думаю, что я  доверяю  вам,  Локи,  но  вы  мне
нравитесь. Или, может быть, наоборот: я доверяю вам, хотя не могу сказать,
что вы мне по-настоящему нравитесь.
   - Жаль. А вы мне нравитесь.
   - Я это вижу. Свою жену вы не любите, правда?
   - Кажется, нет. Уже нет. Мы ведь давно женаты.
   - Были счастливы?
   - Да. Я бы сказал - счастливы.
   - Смотрите  не  зазевайтесь  теперь.  Подвернется  какая-нибудь  хитрая
молодая штучка и окрутит вас вокруг мизинца.
   - Сомневаюсь. Я не люблю хитрых молодых  штучек.  Да  и  вообще  хитрые
женщины не по мне. Во время войны, еще молодым человеком, я достаточно  их
повидал. Среди них были, пожалуй, хитрейшие в  мире.  Из  дипломатического
корпуса в Вашингтоне. Для меня они чересчур хитры. Так что я поехал  домой
и женился на пенсильванской немке. Недурна  собой.  Умна.  Но  не  хитрая.
Хитрая девушка не годилась для моего... - Он чуть было не  сказал  "Дела",
но осекся.
   - Для вашего - чего?
   - Ну, для жизни, для образа жизни, который я избрал себе.
   - Но вы не это хотели сказать.
   - Не это? Возможно.
   - А что?
   Он покачал головой и улыбнулся.
   - Не скажу, Марта. И через тысячу лет не скажу.
   - Сдаюсь.
   - Покажите мне остальную часть дома.
   - Можете осмотреть ее в мое отсутствие.
   - Это будет не то.
   - Верно, не то.
   - Тогда после, когда будете готовы.
   - Вы настолько богаты, Локи?
   - Думаю, да. Но я не собираюсь завлекать вас деньгами. То, чего я  хочу
от вас, я купить не смогу.
   Она бросила на него быстрый, немного встревоженный взгляд.
   - Не знаю, как вас понимать. Если это комплимент, то такой,  каких  мне
не говорили еще ни разу в жизни.
   - Как же еще меня понимать?
   - Я благодарна вам за эти слова, но лучше бы я их не  слышала.  У  меня
другие планы.
   - Забудьте о них.
   - Нет. Дайте мне подумать.
   - Итак, после первого июля я буду в Ране.
   В первую же неделю июля она стала  его  любовницей.  Он  посадил  ее  в
моторную лодку и причалил к южному пустынному  берегу,  хорошо  видному  с
другой стороны озера. Выйдя на сушу, они углубились в лес. Всю дорогу  она
покорно шла за ним, точно подчиняясь его команде, и, когда  он  обнял  ее,
жадно прильнула губами к его губам, судорожно хватая его за  плечи,  гладя
спину, стараясь прижаться как можно ближе, не отрывая своих  губ  от  его.
Потом сбросила с себя юбку, расстелила ее на земле и села, а он помогал ей
снять белье. Затем разделся он сам, и  уже  не  было  у  них  времени  для
нежностей, открытий, ласк, а была лишь жажда взаимного обладания, пока  не
наступил еще конец света. Они произносили какие-то слова, но слов ни  тот,
ни другой не слышал; движимые  чувством,  а  не  сознанием,  они  достигли
апогея страсти почти в одно и то же время.
   Влажные волосы локонами падали  ей  на  лоб,  когда  она  целовала  его
уставшее тело. Теперь им  были  слышны  голоса,  доносившиеся  со  стороны
коттеджей; некоторые слова звучали совершенно отчетливо. Скрипнула  ржавая
уключина лодки, проплывшей  где-то  совсем  недалеко  от  них.  Ухнула  на
карусели, на восточном берегу, духовая музыка. Зазвонил колокол на большом
катере, отправлявшемся в очередной рейс по  озеру.  Отдался  эхом  свисток
электрического трамвая в Гиббсвилле.
   - Странно, что вначале я не слышала никаких звуков, - сказала она.
   - Ты бы оделась. Вдруг забредет сюда кто-нибудь из любителей пикников.
   - Почему ты не подумал об этом сразу? - беззлобно спросила она.
   - Потому же, почему ты не слышала никаких звуков.
   - Хочется искупаться как есть. Вместе  с  тобой.  Поплыть  бы  к  самой
насыпи и обратно. А потом полежать опять здесь вдвоем.
   - Давай.
   - Не смейся, а то я и вправду поплыву. О, это было  блаженство,  Авраам
Локвуд! Вообрази, как далеко мы от того берега.
   - Четверть мили.
   - Нет! Нет! Повернись спиной и  представь  себе,  сколько  пришлось  бы
шагать в обратном направлении.
   - Весь земной шар минус четверть мили.
   - Точно. Я рада, что паша первая встреча произошла в этом лесу.  Как  в
саду Эдема.
   - Кстати, о саде Эдема; на этой  стороне  озера  водятся  змеи,  а  они
похуже любителей пикников.
   - Почему же ты об этом не подумал раньше?
   - Не мог же я думать о двух вещах сразу.
   - Жаль, что здесь нечего больше смотреть.  Сколько  еще  раз  мы  будем
осматривать достопримечательности?
   - Видимо, немного.
   - Наберем ягод для твоей жены?
   - Не надо. Я объясню ей, что мы искали ягоды  и  наткнулись,  на  змею.
Иногда они попадаются под кустами черники. Никогда не  ходи  по  лесу  без
палки.
   - Я не боюсь змей. Даже люблю их.
   - Но они-то об этом не знают. И не пытайся их убеждать.
   - Тебе не безразлично, что случится со мной?
   - Нет.
   - Знаешь, что со мной случилось?
   - Что?
   - Все. Я полюбила тебя.
   - И я тебя полюбил.
   - Да, и ты - тоже. На свой манер.
   - Чем отличается моя любовь от твоей?
   - У тебя мужская любовь, а у меня женская. Моя любовь - на  всю  жизнь.
Ни один другой мужчина уже не сможет  обладать  мной.  Клянусь.  Тебе  вот
придется и дальше жить со своей женой, у меня же второго мужчины не будет.
Ты и сам не откажешься от своей жены, а я не вынесла бы  другого  мужчины.
Удивительное и неожиданное  для  меня  чувство,  но  я  действительно  его
испытываю. Оно появилось уже тогда, когда мы сели с тобой в  лодку.  Я  не
хотела, чтобы ты говорил, и ты молчал. В те минуты любое твое слово  могло
бы прозвучать фальшиво, и ты ничего не сказал. Как будто знал, как  сильно
меня влечет к тебе. Вот я говорю, говорю, а меня нервная дрожь  пробирает.
На следующей неделе я должна ехать в Филадельфию, и мы  можем  провести  с
тобой ночь в моей спальне. Хотел бы?
   - Да. Ты так и не скажешь, чему улыбалась в день нашего знакомства?
   - О! Стыдно говорить, но теперь я уж ни в чем не  могу  тебе  отказать,
так что придется, видно, признаться. Когда мы с Гарри поженились,  он  мне
многое рассказывал, в том числе о  тебе.  Он  сказал,  что  тебя  прозвали
Жеребцом. Извини, но, глядя на тебя, я не могла  об  этом  не  думать.  До
сегодняшнего дня. Не знаю почему, но, пока мы плыли в лодке, я об этом уже
не думала. Если бы подумала, то могла бы испугаться. А  я  не  испугалась,
правда?
   - Нет. Но ведь с тех пор я стал на тридцать лет старше. Есть женщины, у
которых груди больше, чем у других. У некоторых бывают большие  носы.  Или
уши. Аделаида никаких историй про меня  не  слышала  и  никогда  не  знала
другого мужчины. А потом увидела меня, представляешь? И не  нашла  во  мне
ничего необычного. Тебе никогда не приходило в голову, как часто крошечные
женщины выходят замуж за крупных мужчин?  И  как  много  маленьких  мужчин
женятся на крупных  женщинах?  По-моему,  этому  придается  слишком  много
значения. Важно то, что мужчина и женщина сходятся.
   - Ну вот, теперь ты знаешь, чему я улыбалась, - сказала  она.  -  А  ты
чему улыбаешься?
   - Я подумал о том, как быстро могут пролететь миллион  лет,  -  ответил
он.
   Прежде Аделаиде Локвуд  ни  разу  не  приходилось  видеть  своего  мужа
прогуливающимся по улице с другой женщиной. Но за те две недели,  что  они
прожили в Ране, он уже дважды уходил куда-то с Мартой Даунс под  предлогом
показа  ей  достопримечательностей.  Аделаида  Локвуд  смотрела  на  жизнь
предельно просто: если мужчина гуляет один с женщиной,  а  женщина  гуляет
одна с мужчиной и если они по нескольку часов кряду проводят вместе, вдали
от людей, то оба они, стало быть, хотят встречаться наедине. Встречаясь же
наедине, они, при случае, предаются любви. Так расценила она  и  поведение
мужа.
   - Что там у тебя с миссис Даунс? - спросила  она,  когда  пошла  третья
неделя их пребывания в Ране.
   - Ты знаешь. Ничего у меня с ней нет. Она вдова Гарри, а я показываю ей
здешние места.
   - Я не верю тебе.
   - Как хочешь.
   - Немедленно прекрати это.
   - Нельзя прекратить то, чего не было.
   - Вот и прекрати, если еще не было.
   - Она пробудет здесь еще неделю, не больше.
   - Тогда нечего ей тут больше показывать. И приезжать  ей  нечего  было.
Здесь не место таким, как она.
   - Не болтай глупостей. Джордж и ее сын в следующем году  будут  жить  в
одной комнате, а ее муж был моим старым другом и партнером.
   - Хорош друг. Украл твои деньги, а домой ни разу не пригласил. Чтоб  ты
больше не встречался с этой женщиной.
   - Ты что, забыла, кто здесь распоряжается?
   - Я никогда не вмешивалась в твои дела, но теперь приходится. Не  хочу,
чтобы семья рушилась. Ты был с  ней  близок,  и  нечего  меня  обманывать.
Достаточно мне было взглянуть на вас обоих,  чтобы  догадаться.  Да  и  по
другим признакам видно. Не забывай, что я замужем за  тобой  уже  двадцать
лет, а женщину, двадцать  лет  проспавшую  в  одной  постели  с  мужчиной,
нелегко провести.
   - Если только в этом дело, то не стоило и  шум  поднимать.  Мы  ведь  с
тобой не молодожены.
   - Ах, перестань врать. Я сразу вижу, когда ты врешь. Мне не приходилось
встречаться со многими мужчинами, но двух-то я знаю: тебя и  своего  отца.
Вас я достаточно изучила.
   Аделаида Локвуд не поверила словам мужа и не оставила у  него  на  этот
счет никаких сомнений,  так  что  ее  обвинение,  не  будучи  отвергнутым,
осталось в силе. Обе стороны, по существу, признали его справедливость,  и
это, следовательно, привело к прекращению их  супружеских  отношений.  Все
годы, пока они были женаты, они спали вместе, и вот  теперь,  когда  между
ними уже несколько  ночей  не  было  близости,  она  решила  отделиться  и
устроила себе постель на веранде.
   - Зачем ты это сделала? - спросил он.
   - Я не хочу лежать с тобой в одной постели. После этой женщины.
   - Хочешь, чтобы об этом все знали? Прислуга, дети?
   - Надо было раньше думать.
   - Очень хорошо. Значит, отныне мы спим раздельно.
   - А разве я сказала тебе не то же самое?
   - Видимо, да.
   - Что если я заведу себе любовника?
   - Я разведусь с тобой. Или уже завела?
   - Нет, но мне хотелось знать, что ты скажешь.
   - Теперь знаешь. Заведешь - подам на развод.
   - Ты ведь не всегда бываешь  дома,  Авраам.  Так  что  подумай.  -  Она
скроила на лице приятную  улыбку,  которая  была  неприятна  именно  своей
приятностью.
   - И кто будет твоим любовником?
   - А все равно кто. Мало ли с кем можно переспать.
   Он ударил ее по лицу.
   - Мало ли с кем можно переспать, - повторила она. Он снова ее ударил. -
Можешь бить сколько хочешь, а я все-таки заставила тебя испугаться. -  Она
прикрыла лицо руками, ожидая новых ударов, но он сдержал себя.
   - Я не испугался, а вот тебе бы следовало, - сказал он.
   - Не угрожай, не  испугаюсь.  Ничего,  поволнуешься  для  разнообразия.
Поймешь, что это значит, когда увидишь меня в  компании  другого  мужчины.
Поедешь куда-нибудь и будешь сам себя спрашивать: "С кем  она  там?"  Я-то
знаю, с кем ты проводишь время, а ты не будешь знать, с кем  я.  Может,  с
кем-нибудь из твоих же знакомых, а может,  с  разносчиком  из  продуктовой
лавки. Пока ты развлекаешься с миссис Даунс, я буду с разносчиком.  Скажу,
что уехала к отцу в Рихтервилл, а сама - на свидании в темном уголке. И не
узнаешь с кем. Вот так, Авраам. Помнишь,  что  я  тебе  когда-то  сказала?
Может быть, я стану вроде твоей младшей сестры.
   - Ты знаешь, где она кончила жизнь. В сумасшедшем доме.
   - А ты и меня посади туда же. Но нет, не примешь ты на себя еще и этого
позора. Ты боишься осрамиться, Авраам, хотя сам же все  и  начал.  Я  тебя
знаю. Знаю, чего ты хочешь. И знаю твою слабость. Дети.  Сыновья.  Что  ж,
осрами меня, получи в суде развод. Но я  не  дура,  Авраам.  Тебе  сыновья
дороже всего, поэтому ты не причинишь мне больше никакого вреда. И не смей
драться. Сегодня ты ударил меня в последний раз.
   Он кинулся наверх, в их спальню, где у него хранился револьвер;  но  он
забыл, где спрятал ключ от комода, и, пока искал его, импульс  к  убийству
прошел. Для того чтобы найти ключ, ему надо было вспомнить,  куда  он  его
положил, вспомнить же можно было, лишь овладев собой. Задыхаясь от  ярости
и от бега но лестнице, он присел на край кровати и увидел на полу странные
тени от своих дрожащих рук, освещенных слабым светом настенной керосиновой
лампы. Из детской доносилось посапывание  спящего  Пенроуза,  у  лодочного
причала квакали лягушки. В соседнем коттедже засмеялась женщина,  и  ей  в
ответ, где-то в дальнем конце озера,  тявкнула  собака.  На  какой-то  миг
Авраам забыл, зачем пришел в спальню: вспомнил лишь тогда, когда  осознал,
что смотрит на ферротипный портрет отца,  снятого  вполоборота,  чтобы  не
видно было изуродованного уха. Мозес Локвуд, убивший двух человек. Убил-то
он больше, чем двух, но люди припоминали ему лишь тех двух. Теперь  Авраам
Локвуд вспомнил, где у него ключ, он нарочно  убрал  его  подальше,  чтобы
ребята не баловались с револьвером. Ключ висел  за  ферротипным  портретом
отца. Авраам отпер комод, разрядил револьвер и спрятал  патроны  в  другой
ящик. Потом запер оба ящика и повесил ключ обратно. Небольшая заминка один
раз уберегла его от преступления,  более  продолжительная  -  убережет  во
второй раз. Да, она избежала смерти, отныне жизнь ее будет вне  опасности.
Но прежним их отношениям уже не бывать, не будет ни ласк, ни добрых  слов,
ни приветливых улыбок, ни радости. Вот так она и будет жить, и  эта  жизнь
убьет ее, разлюбившую его или лишенную его  любви.  Она  не  из  тех,  кто
переносит ненависть, так что пусть мучается,  чахнет,  пусть  умрет  и  не
стоит на пути у Дела.


   Они отправили своих сыновей в Бостон и  теперь  могли  несколько  минут
идти рядом, ни от кого не прячась и не вызывая подозрений.
   - Вот уж не представляла себе, что у тебя такой красивый сын, - сказала
она.
   - Ты же видела его.
   - Только мельком, и притом он не был так одет. В этом возрасте мальчики
неказисты, если их не одеть как следует. Лишь тогда  начинаешь  угадывать,
как они будут выглядеть взрослыми. Брюки у него скроены, как у  взрослого.
Он будет ловелас.
   - А почему бы и нет?
   - Я не осуждаю, но у Стерлинга этого еще и в мыслях нет. Джорджу на вид
дашь лет двадцать, а Стерлингу - шестнадцать.
   - Я бы не хотел, чтобы он развивался слишком быстро.
   - Ты не можешь этому помешать. Итак, у нас впереди весь день. Но вдвоем
нам нельзя бывать где угодно. Хочешь, поедем к моей двоюродной сестре?
   - Хочешь не хочешь, а куда-то ехать надо. В Филадельфии  выбор  не  так
велик.
   - Это очень необычная родственница. Зовут ее Элис  Стерлинг.  Стреляная
птица. У нее салон. Она уже немолода, но  до  сих  пор  -  одна  из  самых
интересных женщин, каких я знаю. Ко мне она хорошо относится, потому что я
почти так же независима, как она.
   - Мне про нее рассказывали. Это та пчела-матка, вокруг  которой  вьются
художники и прочая богема? Я не хочу с ней встречаться.
   - И не надо, если не хочешь. Только отвези меня, пожалуйста, к ней. Это
моя штаб-квартира на сегодняшний день. Ты вечером ведь куда-то  идешь,  не
так ли?
   - Конечно.
   - Ну так поедем сейчас к Элис. Мне надо с тобой кое о чем поговорить, и
я не хочу этого откладывать.
   Они взяли извозчика и поехали на площадь