мог
помешать твоему деду и мне организовать рейсы дилижансов в Рихтервилл.
   - Каким образом?
   - Каким образом? Мало ли каким. Могли не дать  нам  место  в  конюшнях.
Заставить кузнеца и каретную мастерскую отказать нам  в  услугах.  Затеять
судебную тяжбу. Или просто - отравить наших лошадей.
   - Он на это способен?
   - Леви Хоффнер и его отец, Джейк Хоффнер, не сидели бы,  как  я,  сложа
руки в ожидании братьев Бэнди. Они сами поехали  бы  в  Гиббсвилл  и  там,
прямо на улице, свели бы с ними счеты. Я же не мог  этого  сделать.  Никто
меня не знал. Некого было позвать поехать со мной. За спиной  у  Джейка  и
Леви стоят все Хоффнеры, предки которых жили здесь еще во времена  Джорджа
Вашингтона, а я в этом чертовом округе был единственным Локвудом, пока эту
фамилию не приняла твоя мать. Рейсы дилижансов  нам  удалось  организовать
единственно потому, что Хоффнеры не ставили нам палки  в  колеса.  Но  они
были уверены, что мы прогорим на этом деле. И прогорели  бы,  если  бы  не
имели других доходов. Первые четыре года рейсы приносили нам одни  убытки.
Не было контракта  с  почтой.  Эти  филадельфийские  мерзавцы  мешали  нам
заключить контракт на доставку почты. Хотели, чтобы почту из Форт-Пенна  в
Рединг возили кружным путем. Так что не вздумай  ехать  в  Рихтервилл  как
владелец дилижансов. Кто пригласил тебя на свадьбу? Конечно, не Хоффнеры.
   - Нет. Сэм Стоукс, мой товарищ по студенческой организации.
   - Я так и знал. Хоффнеры Локвудов не приглашают. Понимаешь, в чем дело?
С Леви Хоффнером надо разговаривать как с ровней, смело глядя ему в глаза.
   - Мы же богаче их.
   - Это теперь. А он помнит не то, что теперь, а то, что было раньше.  Ты
уверен, что мы богаче?
   - Я навел справки.
   - Молодец. При хорошей разведке у меня и ухо, глядишь, уцелело  бы.  Но
если мы и вправду богаче их, сын, то деньги - это еще не все. У  них  есть
то, чего нет у нас: большая родословная, больше ста  лет  жизни  на  одном
месте. А нас с тобой в Шведской Гавани до сих пор даже в расчет не  берут.
Только наши деньги, наше имущество. Но стоит тебе жениться на этой  девице
Хоффнер, черт побери, и мы уже  будем  что-то  значить.  Дай  мне  мозгами
пораскинуть. Леви Хоффнера я знаю получше тебя.
   Мозес Локвуд молчал так долго, что Авраам подумал: уж не заснул ли он с
открытыми глазами?
   - Сын! - вдруг позвал Мозес.
   - Да, сэр.
   - Поезжай к Леви Хоффнеру и скажи,  что  ты  задумал  строить  железную
дорогу.
   - Между Шведской Гаванью и Рихтервиллом?
   -  Леви  Хоффнер  держит   акции   компании   "Форт-Пенн,   Рихтервилл,
Лантененго". Теперь слушай: есть только одна причина, по которой ветку  не
дотянули до Шведской Гавани. Знаешь какая?
   - Деньги.
   - Всегда деньги, сын. Но почему это им невыгодно? Потому  что  в  наших
краях - одни фермы, в Рихтервилл отсюда ездят  только  фермеры,  да  и  их
мало. Нет расчета. Несколько кочанов капусты, несколько пассажиров - вот и
все перевозки. Черт побери, об этой дороге я сам уже десять лет тому назад
думал, да вот - не стал владельцем дороги. Угля нет, других тяжелых грузов
- тоже почти нет. Эта ветка никогда не станет доходной.
   - Верно. Стало быть, Леви Хоффнер подумает, что  я  плохой,  никудышный
бизнесмен?
   - Сначала подумает. Но ты  должен  заинтриговать  его.  Пускай  гадает,
почему ты решил строить эту дорогу, а ты разыгрывай спектакль.
   - Как?
   - Дай ему понять, что ты узнал кое-что по  секрету.  Слишком  нагло  не
ври, а говори намеками. Получил, молу секретные данные о том, что компания
"Филадельфия, Рединг, Гиббсвилл" думает  начать  строительство  дороги  от
Шведской Гавани до Рихтервилла.
   - Так он же сразу меня разоблачит, папа. У  него  акции  в  "Форт-Пенн,
Рихтервилл, Лантененго", а она - в руках  компании  "Филадельфия,  Рединг,
Гиббсвилл".
   - Мне это известно, сын. Я сам тебе говорил. Но я знаю и Леви Хоффнера.
"Как так? - спросит он. - Я держатель акций, а молодой Локвуд знает больше
меня?"
   - Ага, понимаю. Продолжай.
   - Но ты ничего ему не говори. Дай ему  только  почувствовать,  что  тут
пахнет деньгами, и он начнет думать,  что  ты  -  не  какая-нибудь  мелкая
сошка. И попытается выведать у тебя подробности.  Для  этого  пригласит  к
себе домой. Что даст тебе возможность поухаживать за его дочерью. А там уж
тебе и карты в руки.
   - Это звучит фантастически.
   - Я не знаю, что значит это слово, но знаю Леви Хоффнера. И,  по-моему,
знаю тебя, сын. Если ты захотел женщину, то знаешь, как ее взять. Тот, кто
прожил холостяком столько, сколько ты, умеет обращаться с женщинами.
   - Но как быть с воображаемой железной дорогой, которую будто бы  строит
компания "Филадельфия, Рединг, Гиббсвилл"?
   - Внуши Леви Хоффнеру, что дорогу ты построишь сам, а потом продашь  ее
компании.
   - Эта же мысль и мне пришла в голову. Теперь мне понятен весь  замысел.
Кажется, придумано неплохо.
   - Большая ложь должна содержать долю правды.
   - Верно. А когда я женюсь на этой девушке...
   - Тогда скажешь Леви, что,  как  тебе  сообщили  по  секрету,  компания
"Ф.Р.Г." передумала.
   - А  он  станет  проверять  мою  информацию  через  своих  партнеров  в
Форт-Пенне?
   - Честный человек стал бы. Но Леви - мошенник, поэтому и всех остальных
считает мошенниками. Подумает,  что  его  партнеры  в  Форт-Пенне  затеяли
против него грязную махинацию. Самое последнее, что  может  прийти  ему  в
голову, это - что всю эту историю сочинили мы с целью женить тебя  на  его
дочери.
   План  Мозеса  удался.  В  ноябре  Авраам  Локвуд  и  Аделаида   Хоффнер
поженились. Несмотря на холодную, ветреную погоду, их  свадьба  по  своему
размаху не имела себе равных в Рихтервилле. На ней присутствовали  большие
делегации  родственников  из  Гиббсвилла,  несколько   избранных   граждан
Шведской Гавани, все видные и  некоторые  не  видные  жители  Рихтервилла.
Малочисленная   группа   родственников   со   стороны   жениха    осталась
незамеченной, зато восторженное изумление гостей вызвали громкие имена его
шаферов с вопросительными знаками на галстуках. Дафны Локвуд там не  было:
ее увезли в больницу. Рода Локвуд отсутствовала: заболев опасной болезнью,
она осталась дома в Шведской Гавани.
   Накануне их отъезда  на  Ниагарский  водопад  кто-то  прислал  Аделаиде
Локвуд книжку некоего Уильяма Дина Хоуэллса под  названием  "Их  свадебное
путешествие". Сидя в вагоне поезда, следовавшего из Форт-Пенна в  Буффало,
она развернула обертку, прочла название и выбросила книжку в окно.
   - Зачем ты это сделала? - спросил Авраам.
   - Я знаю, что это за книга.
   - Откуда ты знаешь, если не читала?
   - Знаю,  и  все.  "Их  свадебное  путешествие".  Забыла  посмотреть  на
обертке, кто мне ее прислал.
   - По-твоему, она содержит пикантные подробности?
   - А по-твоему, нет?
   - Возможно, содержит. Но ты теперь - замужняя женщина и  можешь  читать
все что угодно.
   - И ты не против, если я буду читать такие книги?
   - Что такое книга? Средство убить время. Нет, я не против. Книга была с
картинками?
   - Не посмотрела.
   - Не понимаю, как ты  могла  выбросить  книгу,  даже  не  полистав  ее.
Надеюсь, я не на ханже женился, а? Аделаида?
   - На ханже? Нет, я не ханжа, но это не значит, что я буду читать  книгу
с таким названием. "Их свадебное путешествие". Фу.
   - Может, ты сама напишешь книгу?
   - Пожалуйста, Авраам, не говори со мной так.
   - Ты боишься меня, Аделаида?
   Она покачала головой.
   - Нет. У тебя есть опыт.
   - А ты не будешь ревновать меня к тем, кто дал мне этот опыт?
   - Ты женился не на них. Ты женился на мне.
   - Да. И я люблю тебя.
   - А я люблю тебя. Я люблю тебя больше, чем ты меня, но ты полюбил  меня
достаточно, чтобы жениться. А я  полюбила  тебя  достаточно,  чтобы  выйти
замуж. У нас будут семья, дети, и мы все равно будем  любить  друг  друга.
Как я, так и ты.
   - Ты действительно не боишься меня?
   - Нет.
   - Но ты не совсем уверена. О чем ты думаешь?
   - Больно бывает, когда первый раз?
   - Надеюсь, не будет больно.
   - Вот потому и лучше, что у тебя есть опыт.
   - И еще потому, что ты любишь. Когда женщина любит, то  боли  почти  не
замечает.
   - Скорее б наступило завтра и мы были бы уже там.
   Впервые отдавшись ему в номере отеля, она лежала с  открытыми  глазами,
смотрела на его лицо, морщилась от первой боли, но  была  полна  решимости
пройти сквозь неизбежное испытание. Когда он от  возбуждения  потерял  над
собой контроль, она, пораженная его бурной страстью, забыла  про  боль.  И
моментально загорелась  желанием  повторить  опыт  еще  до  того,  как  он
собрался с силами.
   - Теперь я сумею лучше, - сказала она.
   - Подожди немного, - попросил он.
   Действительной  неожиданностью  для  нее  был  именно  взрыв   страсти.
Механику любви она знала, но никак  не  ожидала  от  этого  хладнокровного
сухопарого человека столь жадных ласк, стонов и других проявлений любовных
чувств. В последний  день  пребывания  на  Ниагарском  водопаде  она  сама
испытала наслаждение, и мир для нее перевернулся; Авраам Локвуд сделался в
ее глазах героем. Он стал ее Мужчиной, другого такого быть не могло.
   Сначала они жили в собственном доме напротив красной кирпичной коробки,
огороженной стеной. То, что Дафна Локвуд находилась  в  сумасшедшем  доме,
называвшемся  также  домом  для  душевнобольных,  нельзя  было  скрыть  от
семейства Хоффнеров, но ухудшившееся состояние Роды еще хранилось в тайне.
Люди со странностями встречались в каждой семье; одна из дочерей Хоффнера,
например, долго не могла поправиться после первых родов.  Но  относительно
истинной болезни Роды Локвуд Леви Хоффнера держали в  неведении,  так  что
Аврааму Локвуду пришлось самому сказать своей молодой жене о том, что Рода
"не появляется в обществе".  Тот,  кто  страдал  какой-нибудь  хронической
болезнью вроде чахотки, считался "несчастным";  тот,  у  кого  была  не  в
порядке голова, - "не появлялся в обществе".
   - Она вроде Дафны? - спросила Аделаида.
   - Хуже. Может броситься на тебя с ножницами.
   - Почему же тогда ее не отправят в больницу?
   - Отправим еще.
   - А что вам мешает, если она опасная?
   - Моя мать. Не хочет, чтобы Рода уезжала.
   - Сколько лет твоей матери?
   - Пятьдесят пять или пятьдесят шесть.
   - Боится одиночества?
   - Думаю, да. Но Рода ненавидит ее. Она всех женщин ненавидит.
   - Но не всех мужчин?
   - В том-то и беда.
   - Я знала одну такую в Рихтервилле. Когда у нее это началось?
   - Кажется, лет десять назад.
   - То же самое и у той, рихтервиллской.  Примерно  в  том  же  возрасте.
Пятнадцати - шестнадцати лет?
   - Да.
   - Таким девушкам ничем не поможешь, кроме как отправить в больницу.  Но
дело в том, что они и мужчин не любят. Та, о которой я  говорила,  сделала
одному мужчине ужасную вещь.
   - Какую?
   - Не скажу.
   - Ты так много знаешь и так мало рассказываешь.
   - В этом-то все дело,  Авраам.  Тебе  велят  вести  себя  как  леди,  а
насмотришься и наслушаешься такого... А  спросить  кого-нибудь,  скажут  -
замолчи. Однажды мы с Сарой сидим во  дворе  на  качелях  и  вдруг  слышим
чьи-то голоса в переулке за сараем. Пошли узнать, кто там разговаривает, и
увидели мужчину, сидящего на  бревне.  С  ним  было  еще  двое  мужчин.  А
девушка, о которой я тебе говорила, что-то  делала  этому  мужчине.  Средь
бела дня. Я запретила Саре смотреть, но она все равно увидела. Средь  бела
дня. Я едва в обморок не упала.
   - А констебля они не боялись?
   - А чего им было бояться, когда один из них и был констебль. Это же  не
мальчишки. Все трое - взрослые. Тут нет ничего смешного, Авраам.
   - Ты права, но как же  не  смеяться?  Отец  шести  дочерей  старательно
оберегает их от внешнего мира, а что творится в его собственном  переулке?
При свете дня. В присутствии констебля.
   - Это правда, что твой отец убил двух человек?
   - Правда. А почему ты вдруг спрашиваешь?
   - Не знаю. Думаю о нас, девчонках, и о том, что мы видели в переулке. О
тебе; ты такой элегантный, изящный, а твой отец убил двух человек. Я часто
обо всем этом задумываюсь. Порок существует не только в  Нью-Йорке  или  в
Европе. Он есть везде,  хотя  нас  стараются  убедить,  что  это  не  так.
По-моему, его не меньше и в Шведской Гавани и  в  Гиббсвилле...  да,  и  в
Гиббсвилле. О Рейлроуд-стрит в  Гиббсвилле  мне  такое  рассказывали,  что
противно слушать. Когда у нас будут дети, мы не  должны  внушать  им,  что
порок существует где угодно, только не рядом с нами. Я  хочу,  чтобы  наши
дети смотрели правде в лицо. Если наши отцы богатые, то это не значит, что
мы  намного  лучше  других.  Девушка,  о  которой  я   говорила,   -   моя
родственница. Ее мать принадлежала к роду Хоффнеров. Но они -  не  Ближние
Хоффнеры. Так мои родители зовут близких родственников.  Но  все  равно  -
Хоффнеры.
   - Приятно было узнать, что у вас тоже есть семейные тайны.
   - Не дразни меня, Авраам. Мой дед разбогател потому, что грамотный был.
Он обманывал людей. Я это знаю, потому что отец хвастает. При тебе  он  не
будет хвастать, а в домашнем кругу - да.  Знаешь,  почему  нас  венчали  в
реформатской церкви? Потому что деда моего отлучили от лютеранской церкви.
Один неграмотный человек пришел к  лютеранскому  проповеднику  с  какой-то
бумагой - вроде договора с моим дедом. Когда проповедник прочитал  ее,  то
разразился  скандал.  Нечестная  сделка.  За  это  моего  деда,   Джейкоба
Хоффнера, отлучили от лютеранской церкви. Разве в Шведской Гавани об  этой
истории не слыхали?
   - Наверно, слишком были заняты разговорами о моем отце.
   Авраам считал, что говорил искренне, признаваясь ей в любви. Он начинал
привыкать к ее монотонной речи, к неправильному произношению  ("ф"  вместо
"в", "т" вместо "д", "ш" вместо  "ж",  "с"  вместо  "з")  и  к  ошибкам  в
употреблении слов и конструкций, от которых ее не сумели отучить  в  школе
мисс Холбрук. Он вырос в  среде  людей,  говоривших  на  местном  немецком
диалекте, вошедшем и в его разговорную речь и повлиявшем  на  произношение
тех, кто говорил по-английски; но  на  выговоре  его  отца  влияние  этого
диалекта не сказалось совсем, на выговоре матери - лишь самую малость, сам
же он избавился от немецкого акцента  в  университетские  годы  и  в  годы
пребывания на военной службе.
   Ее манера говорить в немалой  степени,  хотя  и  помимо  его  сознания,
способствовала укреплению его любовного чувства. У нее был тихий, не очень
сильный голос, а выговор, под влиянием  местного  немецкого  произношения,
отличался певучестью. Она выражала свои мысли спокойно, с расстановками  и
нежными интонациями, заставлявшими  его  приноравливать  свой  слух  к  ее
замедленной речи. В результате все, что она  хотела  донести  до  сознания
собеседника - даже если это были  банальности,  -  казалось  значительным,
обдуманным и глубоко  прочувствованным.  Этот  непринужденный  мелодичный,
приятный выговор не вязался с наивным неистовством ее любовных  ласк,  так
что, слушая  ее,  он  часто  задумывался  над  этим  несовпадением  -  оно
интриговало его не меньше, чем то, что она хотела ему сказать. Словно  эта
ее манера высказывать простые, обыденные  истины  подразумевала  известную
лишь им одним тайну и наводила  на  мысль  о  еще  более  глубокой  тайне,
которую они раскрывали друг перед другом (особенно она  -  перед  ним)  во
время любовных забав.
   Ее чувство к нему было достаточно искренним; его чувство  к  ней  росло
постепенно. Он пробудил ее чувство с самого начала,  тем  более  радостным
открытием явилось для нее то, что  это  был  человек,  отвечавший  первому
требованию, которое она предъявляла к жениху, а именно - жениться  на  пей
не ради ее денег. Потом, когда она стала видеться с ним чаще  и  когда  он
начал ухаживать за ней, это требование отошло на задний план и не казалось
ей  таким  уж  важным.  Конечно,  к  ее  любви  примешивалось  и   чувство
признательности;  она  была  благодарна  судьбе,  пославшей   ей   жениха,
внешность которого делала его достаточно привлекательной  партией,  и  это
давало ей основание считать, что она вступает в брачный союз по  любви,  а
не потому, что он богат. После первой недели  супружеской  жизни  Аделаида
Локвуд обрела  чувство  женской  гордости  от  сознания  того,  что,  хотя
инициатива в любовных делах оставалась  за  мужем,  она  вызывала  у  него
желание.
   Как это ни парадоксально, но опыт Авраама  Локвуда  по  женской  части,
заключавшийся исключительно в  умении  удовлетворять  половое  чувство,  и
послужил той основой, на которой родилась и начала крепнуть его любовь. От
проституток в доме Фиби  Адамсон  на  Джунипер-стрит  он  переключился  на
проституток  Вашингтона;  потом,  вернувшись   в   Шведскую   Гавань,   он
воспользовался услугами одной гиббсвиллской портнихи. О  свиданиях  с  ней
надо было договариваться заранее по почте. Дом Энабеллы Кроу находился  на
Второй улице, всего в одном квартале от торгового центра. На первом  этаже
у нее были: комната, где заказчицы выбирали  ткани:  комната,  где  с  них
снимали мерку и где они примеряли сшитые вещи; комната, где работали швеи;
комната - она же кухня, - служившая ей столовой. Жилая часть дома -  более
чем достаточная для  одинокой  хозяйки  -  размещалась  на  втором  этаже.
Энабелла Кроу была женщина тридцати лет с небольшим.  После  того  как  ее
бросил муж, она некоторое время тайно сожительствовала с окружным  судьей,
который, перед тем как прекратить с ней связь, помог ей открыть мастерскую
по пошиву дамской одежды. Неподалеку  от  станции  железной  дороги  и  от
пристани на  канале  существовали  на  протяжении  нескольких  десятилетий
публичные дома, но они действовали настолько открыто, что  Авраам  Локвуд,
вернувшись с военной службы, стеснялся  их  посещать.  Вот  тогда-то  один
гиббсвиллский адвокат и свел его с Энабеллой Кроу.
   - Что вы делаете, когда желаете поразвлечься? - спросил Авраам Локвуд.
   Адвокат ответил  уклончиво,  но  обнадеживающе  и  вскоре  после  этого
разговора дал Локвуду имя и адрес Энабеллы Кроу.
   - Приходите к ней во вторник в десять часов вечера, - сказал он.
   В назначенное время он постучал в дверь, которая  немедленно  открылась
и, впустив его, быстро закрылась. Женщина, которую он не мог разглядеть  в
темноте, сказала:
   - Идите наверх, на свет.
   Он поднялся по лестнице. Женщина, шедшая за ним следом, сказала:
   - Налево.
   Он шагнул в одну из трех  комнат  второго  этажа,  где  горел  свет.  В
комнате с одним окном,  занавешенным  тяжелыми  плотными  шторами,  стояли
большая двуспальная  кровать,  украшенная  витиеватой  резьбой,  гардероб,
комод и несколько стульев.
   - Меня зовут миссис Кроу; как зовут вас, мне известно, но  знаю  я  про
вас мало. Вы холостяк?
   - Да.
   - Ухаживаете за кем-нибудь?
   - Нет.
   - Пьете?
   - Иногда. Немного.
   - Я не люблю  водить  дружбу  с  людьми,  которые  напиваются  и  потом
выбалтывают все, что знают.
   - Я вас понимаю.
   - И никогда не разрешаю своим  друзьям  приходить  сюда,  если  они  не
договорились со мной заблаговременно. Я не открою дверь тому, кого не жду.
Неважно, если он был когда-то моим другом. Он не войдет. Вы поняли?
   - Да.
   - Кроме того, если мы станем дружить,  вы  должны  обещать:  без  моего
разрешения никому не говорите, что вы - мой друг.
   - Понимаю.
   - И еще: никогда не приходите  сюда  в  нетрезвом  виде,  даже  если  я
назначила вам свидание. Не приходите пьяным.  Наш  общий  знакомый  сказал
вам, сколько я беру за визит?
   - Нет.
   - Двадцать долларов за визит.
   - Двадцать долларов?
   - И чтобы деньги были  всегда  при  вас.  Я  не  предоставляю  кредита.
Учтите, что это - не заведение. У меня очень  избранный  круг  друзей.  Вы
согласны с этими условиями?
   - Да.
   - В таком случае вешайте вашу одежду в гардеробе, а я сейчас приду. Ах,
едва не забыла. Никаких сига