тва и определить, насколько она пригодна для
роли жены. Ночью она позволяла Джорджу  ласкать  себя,  как  он  хотел,  и
научилась извлекать из этих ласк удовольствие; но иногда он  по  нескольку
ночей подряд не прикасался к ней, хотя она ждала ласки,  и  к  этому  тоже
надо было привыкнуть. Днем она хлопотала по  дому,  занималась  прислугой,
меню и счетами, лавочниками и приказчиками, вела кое-какую светскую  жизнь
(в основном она общалась с гиббсвиллскими  семьями).  У  нее  был  свекор,
которого ей еще предстояло узнать и к которому предстояло привыкнуть. Была
беременность,  предоставленная  целиком  ее  заботам.  Был  дом,   который
называли ее домом, тогда как он почти весь первый год казался ей  каким-то
временным обиталищем среди холодной  пустыни.  В  период  беременности  ее
одиночество скрашивалось  желанием  сохранить  бившуюся  в  ней  крохотную
жизнь, которая была и не была ее жизнью; но то, что она увидела  потом  на
простыне, оказалось всего лишь бесформенным комочком. После этого домашний
очаг стал для нее совсем иным, чем прежде, когда  она  жила  с  Тероном  и
Бесси Уинн. Для нее уже не  было  возврата  ни  в  старое  убежище,  ни  к
прежнему образу жизни, она и сама уже не могла стать тем, чем была. Она не
оправдала своего назначения, но неудача, которую она  потерпела,  закалила
ее не в меньшей степени, чем мог бы закалить  успех.  Да,  преждевременные
роды в известном смысле способствовали ее  повзрослению,  ибо  она  узнала
конечную правду жизни и  смерти.  Это  был  год  познания  жизни,  которое
давалось иногда дорогой ценой, но в том, что она узнала (по крайней  мере,
в том году), было так много нового, что это новое воспринималось ею  тогда
лишь  как  запас  практических  сведений.  Время   для   проницательности,
здравомыслия, мудрости, предубеждений, анализа и обобщений еще не  пришло.
Агнесса Локвуд руководствовалась  в  своем  поведении  услышанным  однажды
термином: "хорошая жена", поэтому все практические сведения, полученные ею
в том году, имели какое-то касательство к  этой  фразе  и  к  ее  горячему
желанию соответствовать понятию "хорошая жена".  Во  время  грозы  скисает
молоко; бакалейная лавка Крафта - лучшая в Шведской Гавани; самый  удобный
утренний поезд в Филадельфию отправляется  из  Шведской  Гавани  в  восемь
сорок пять; во время воскресных денежных  сборов  все  Локвуды  кладут  на
тарелку по доллару; Авраам Локвуд за завтраком любит намазывать на  гренки
несоленое масло; Джордж  Локвуд  не  будет  ласкать  ее,  если  в  спальне
недостаточно темно;  когда-то  территория  дома  Локвудов  была  огорожена
высокой кирпичной  стеной;  фермеры-протестанты  в  католический  праздник
вознесения не работают; скоблянка с  поджаристой  корочкой  вкуснее:  мисс
Нелли Шуп - лучшая портниха в Гиббсвилле; Йок Миллер  -  это  то  же,  что
Джейкоб Миллер, а Ок Мюллер - то же, что Оскар Мюллер, и оба они служат  в
банке. Мозес Локвуд потерял нижнюю часть уха в  битве  на  реке  Булл-Ран;
мистеру Хаймбаху, часовщику, который еще и  настраивает  рояли,  разрешено
входить через переднюю дверь, а всем остальным ремесленникам и  мастеровым
- через кухню; Пенроуз - хороший малый, но не очень способный студент.
   Душевные переживания,  привыкание  к  новой  семье,  домашние  хлопоты,
запоминание лиц, которые год назад вообще для нее не существовали, - и вот
она уже вступила во второй год замужества. Второй год был во многом  похож
и во многом не похож на первый. Теперь,  например,  когда  она  ходила  по
утрам в лавку Крафта, люди уже не показывали на нее пальцем и не провожали
долгими взглядами, она уже заметила в их отношении к себе как  к  невестке
Авраама Локвуда нечто  новое:  полувраждебная  вежливость  уступила  место
непринужденной уважительности. Люди начинали привыкать к ней, а  она  -  к
ним. Первый год, казалось, был неповторимым по  насыщенности  событиями  и
впечатлениями, и многое она стала делать машинально, по привычке, так  что
теперь имела больше времени присматриваться  к  вещам,  а  более  всего  к
людям, к лицам, к особенностям человеческих характеров. В первую  очередь,
разумеется, она стала наблюдать за Джорджем Локвудом, и как-то  незаметно,
безо всякой видимой причины  в  ее  сознании  сложилось  убеждение  в  его
неверности.
   В первый год она смотрела на него как на собирательный  образ  мужчины,
по его поступкам судила о мужчинах  вообще.  То,  что  он  делает,  думала
Агнесса, делают и остальные мужчины. Ей потребовался год замужества на то,
чтобы отделить Джорджа Локвуда  от  мужчин  вообще,  а  в  каждом  мужчине
перестать видеть Джорджа Локвуда. Будучи единственной дочерью  в  семье  и
сожалея об этом, она научилась обходиться без наперсниц,  когда  ей  нужно
было что-то решить для себя, и хотя такое положение затрудняло  ей  жизнь,
оно вместе с тем развивало у нее склонность  к  самоанализу  и  внутренним
сомнениям.  Кроме  того,  она  стала  проницательнее  в  своих  суждениях,
увереннее в своих силах. Что-то ненормальное появилось в поведении Джорджа
Локвуда, и поскольку неладное заподозрила она, значит, это имело отношение
к женщинам.
   Однако шли месяцы, а он по-прежнему  ничем  себя  не  скомпрометировал.
Проблема состояла  уже  не  в  том,  чтобы  поймать  его  на  какой-нибудь
оплошности, а в том, чтобы не выдать себя  несправедливым  обвинением.  Не
располагая никакими фактами, она заставляла себя сомневаться в том, в  чем
в душе была уверена. Потом, с течением времени, она призналась  себе,  что
он слишком хитер для нее, и стала невольно  мириться  с  преступлением,  в
котором не сумела его обвинить. И тут она поняла, что боится его и  боится
возможной ошибки. Эти два чувства переплелись  между  собой  и  мешали  ей
высказать свои подозрения вслух. Она боялась его всегда, с самого  начала;
и все же, как только она призналась себе в этом, ее страх  стал  причинять
ей меньше страданий. Одиночество, которое она  познала,  было  вызвано,  в
частности, страхом перед ним. Она задавалась вопросом: не  этот  ли  самый
страх привел к тому, что она потеряла своего первого ребенка?
   Откуда же этот страх? Если другие  женщины  боятся  своих  мужей  из-за
побоев, пьянства, скупости и прочего, то со стороны Джорджа Локвуда  ничто
подобное ей не угрожало. Лишь потом она обнаружила, что боялась, боится  в
нем того самого, что служило причиной ее  неуверенности:  его  влечения  к
другим женщинам, того, что он может уйти к другой, а она уже не может  без
него жить. И она открыла главную, всеобъемлющую истину: она любит его. Это
была не любовь в общепринятом смысле  слова,  не  та  любовь,  на  которую
Агнесса Локвуд всегда рассчитывала,  но  поскольку  она  втайне  гордилась
своей индивидуальностью, незаурядностью, то считала, что и  любовь  у  нее
должна быть не такой, как у  других.  Ей  представлялись  возможности  для
другой - приятной, сладостной любви, но та любовь к ней так и не пришла, а
эта осталась. После этого мысль о  неверности  Джорджа  Локвуда  перестала
терзать ее; и, когда ей уже не требовалось  никаких  новых  доказательств,
когда он перестал казаться ей слишком хитрым, она готова была  рассмеяться
ему в лицо. Любовь ли порождена страхом или страх  любовью  -  не  в  этом
дело. Сладостная, приятная любовь  все  равно  не  для  женщины,  сумевшей
полюбить Джорджа Локвуда. Вот это и было главным для Агнессы  Локвуд:  тот
факт, что она способна полюбить его и действительно любит,  доказывает  ее
самостоятельность и оригинальность. Она всегда верила, что эти качества  у
нее есть, и считала себя немножко умнее своих сверстниц, гордясь тем,  что
рассуждает не так, как они (то есть  не  повторяет  все  за  родителями  и
учителями), и что ее вкусы не совпадают  с  их  вкусами.  Правда,  муж  ее
относится не к тому типу мужчин, который она выбрала бы для  своей  сестры
(если бы у нее была сестра), но она вышла за него и  довольна  этим,  хотя
зачастую жизнь с  ним  далеко  не  безоблачна.  Она  выбрала  его  себе  в
постоянные спутники, и если он бывал  эгоистичным  и  равнодушным,  то  от
этого не переставал быть ее спутником. В отношениях с ней он не поступался
почти ничем личным, но это  открытие  она  сделала  уже  после  того,  как
узнала, что точно так же он ведет себя в отношении всех  остальных.  Иными
словами, к ней он был не более жесток, чем к другим. Он со всеми вел  себя
так. С годами она  убедилась,  что  настоящую  жестокость  он  проявлял  в
отношении  других  женщин,  кем  бы  они  ни  были.  А  у  Агнессы  Локвуд
выработалось особое чутье, подсказывавшее ей, когда на смену одной женщины
приходит другая; при этом она знала, что ни одна из них не занимает в  его
сердце по-настоящему прочного места. Те женщины  приходили  и  уходили,  а
она, его жена, оставалась, и настал  день,  когда  она  смогла  посмотреть
ревности в лицо, признаться в ней задним числом, потому что  ревность  уже
прошла.
   Она была на седьмом месяце беременности, и врач сказал  ей,  что  будет
безопаснее, если она воздержится от половых сношений с мужем.
   - Как долго? - спросил Джордж.
   - Врач говорит, что три месяца, во всяком случае.
   - Три месяца!
   - Или четыре.
   - Через два месяца ты уже родишь.
   - Но я не знаю, как пройдут роды. Доктор  говорит,  что  торопиться  не
следует, если мы предполагаем иметь еще детей. Я могу сделать тебе приятно
и так.
   - Одно другого не заменяет.
   - Другого я пока не могу. Извини, Джордж. Хотя и я  не  бесчувственная.
Груди так набухли, что больно дотронуться.
   - Надеюсь, они такими и останутся. Я имею в виду их размеры, а  не  то,
что до них больно дотронуться.
   - Не знаю. Ты хочешь пойти к другой женщине?
   - К какой другой женщине?
   - Ну, есть же такие.
   - Ты имеешь в виду шлюх?
   - Да, но не  таких,  к  каким  ходят  сельские  рабочие.  В  Рединге  и
Филадельфии должны  быть  заведения.  Я  знаю,  что  они  есть,  я  же  не
маленькая.
   - А если бы я и вправду пошел в одно из  таких  заведений?  Что  бы  ты
потом сказала?
   - Ты мог бы мне об этом не говорить.
   - Значит, пока ты не знаешь, не очень будешь против?
   - Знать-то я буду, но говорить мне не обязательно.
   - Будешь знать? Каким образом?
   - По твоему поведению. Ты делаешься не таким нетерпеливым.
   - Не таким нетерпеливым? Разве это заметно по мне?
   - Да, - ответила Агнесса. Она была уверена, что он сейчас  раздумывает,
не выдал ли он себя когда-нибудь, став на время менее нетерпеливым,  но  в
темноте она не видела его лица.
   - Что же ты ничего больше не говоришь? Ты спишь? - спросил он.
   - Я жду, когда ты скажешь что-нибудь.
   - Я думал. Значит, ты не возражала бы, если  бы  я  пошел  к  продажной
женщине?
   - Возражала бы, но не захотела бы об этом говорить. Сочла  бы,  что  ты
как мужчина без этого не можешь. Женщины такого сорта потому и существуют,
что мужчины слабы.
   - Мужчины слабы?
   - Да, нравственно слабы. Ими руководят инстинкты.  Они  готовы  унизить
себя ради минутного наслаждения, но задавался ли ты когда-нибудь вопросом:
а что эти женщины думают о мужчинах? С женщинами такого сорта ты  не  стал
бы показываться на людях. Ты считаешь, что такая женщина - падший человек,
сколько бы ты ни платил ей денег. А как ты  чувствуешь  себя,  переспав  с
нею? Конечно, ты ее не любишь?
   - Я?
   - Ты же имел дело с такими женщинами. Сам мне говорил.
   - А, это ты о студенческих годах.
   - Как может мужчина быть близок  с  женщиной,  с  которой  ему  неловко
появляться на людях? Как может он вступать с нею в интимнейшую связь, если
у нее перебывало в постели бог знает какое количество мужчин!  За  деньги.
Какая мерзость. Если  ты  не  можешь  обойтись  без  такого  удовольствия,
Джордж, - дело твое.  Ты  знаешь,  что  и  я  не  бесчувственна,  но  если
собственный муж не может доставить мне удовольствие, то я проживу  и  так.
Ты пытался возбудить во мне желание еще до того, как мы поженились.
   - Тогда ты еще не знала, что это за удовольствие.
   - Как ты ошибаешься. Женщина всегда это знает. Гораздо лучше мужчины. У
женщины это проходит не так быстро, если она не равнодушна  к  мужчине.  А
если равнодушна, то она не лучше какой-нибудь твоей шлюхи.  Я  никогда  не
употребляла этого слова, но теперь не прочь его употребить.
   - Но я против. Я не хочу, чтобы ты так выражалась. Леди это не к лицу.
   - А джентльмену к лицу? Или ты считаешь,  что  можешь  разговаривать  и
поступать не по-джентльменски,  когда  тебе  заблагорассудится?  Мне  надо
спать, Джордж. Доктор сказал, что я должна как можно больше спать.
   - А я вот не засну.
   - Жаль, если так. Спокойной ночи.
   Из этого разговора она вынесла убеждение, что женщины, с которыми имеет
дело ее муж, стоят на низкой общественной ступени;  не  говоря  ни  о  ком
конкретно, она сумела показать их ему в невыгодном  свете.  В  последующие
три месяца она не была уверена в его верности, но это уже почти  не  имело
значения. То, что она ему сказала, засело у него в голове,  она  испортила
ему удовольствие хотя бы на то время, пока не имела возможности жить с ним
сама.


   Джордж Локвуд был во всех отношениях хорошо подготовлен к  тому,  чтобы
занять положение главы  семьи,  управляющего  фамильными  предприятиями  и
наследного хозяина Дела Локвудов; сложность заключалась лишь  в  том,  что
его отец никогда не давал Делу определения или  названия,  и  это  ставило
Джорджа  в  странное  положение:  он  должен  был   содействовать   успеху
предприятия, о существовании которого ничего не знал. У этого  предприятия
не было ни названия, ни  марки,  ни  девиза,  ни  определенных  принципов.
Джордж лишь смутно угадывал какой-то особый умысел в том, как  старательно
отец посвящал его в дела, доказывая преимущества жизни в Шведской Гавани и
объясняя, на каких основах следует  строить  свои  отношения  с  людьми  в
светских и деловых кругах. Временами слова  Авраама  Локвуда  о  том,  что
накопление денег - дело сравнительно легкое, озадачивали  сына;  но  потом
Джордж, учившийся мыслить самостоятельно, а  не  просто  копировать  образ
мыслей отца, решил, что старик говорит так для  того,  чтобы  внушить  ему
побольше уверенности в своих силах. Ибо если  тебя  убеждают  в  том,  что
накопление денег - для незаурядного человека не такая уж  сложная  задача,
то можно действовать  не  спеша,  замедляя  или  ускоряя  темп  по  своему
желанию...
   Но Джордж ошибался в намерениях отца: в действительности Авраам  Локвуд
хотел лишь привить сыну джентльменское отношение  к  наживе,  научить  его
скрывать эту свою  склонность  к  накоплению.  Некоторые  проекты  Джорджа
оказались  удивительно  удачными,  и  это  радовало  отца.  Приятно   было
убедиться в том, что у мальчика практический склад ума, и искусство делать
деньги, способности к которому мальчик продемонстрировал,  перестало  быть
главным предметом учебы. Денег и без того накопилось достаточно, и  Авраам
Локвуд считал, что его капитал будет неуклонно расти  по  мере  того,  как
растет страна; к тому же гарантией дальнейшего обогащения служило вложение
капитала не в одно предприятие, а в самые разные. Авраам видел,  что  сыну
нравится финансовая деятельность, поэтому на  него  можно  положиться:  он
наживет  денег  больше,  чем  потеряет,  и  будет   постоянно   наращивать
состояние, удерживая тем самым за собой  лидирующее  положение  в  местных
деловых кругах; и поскольку эта забота теперь  снималась,  то  Авраам  мог
обратить внимание Джорджа на другие  интересы,  влиявшие  на  успех  Дела:
обзаведение семьей и обретение чувства фамильной гордости.  Первую  задачу
Джордж с готовностью выполнил, женившись на представительнице рода Уиннов,
этот брак обещал свои выгоды, когда подрастут  его  и  Агнессы  дети.  Что
касается второго, то имя Мозеса Локвуда, зарекомендовавшего себя человеком
отчаянным, скорее помогало, чем  мешало  Локвудам  возвыситься  во  мнении
жителей Шведской Гавани и даже Гиббсвилла.
   Главную опасность для фамильной гордости  представляли  возобновившиеся
толки о сестрах Локвуд, Роде и Дафне, и  Авраам  Локвуд  ненавидел  их  до
самой своей смерти, ненавидел за то, что несвоевременное напоминание о них
заставило его лгать Джорджу. Он ждал, чтобы Джордж созрел, и тогда он  сам
открыл бы ему тайну своих сестер, а  также  посоветовал  бы,  как  с  этой
тайной быть. Но у него не оказалось на это времени, и он не успел наладить
с сыном прежних добрых отношений, при отсутствии же добрых отношений он не
мог выбрать момент, чтобы посвятить Джорджа  в  безымянную  мечту  о  Деле
Локвудов.
   И тем не менее Джордж Локвуд действовал в соответствии  с  требованиями
мифического Дела и его покойного строителя.  Авраам  Локвуд  поработал  на
славу.
   - Иногда мне казалось,  что  отец  предпочел  бы  остаться  на  военной
службе, - сказал однажды вечером Джордж Локвуд Агнессе.
   - Не думаю. По-моему, он хотел стать бароном.
   - Бароном?
   - Феодалом. Вроде английского герцога.
   - А, я знаю, что ты имеешь в виду. Мне все это известно.  Закупить  всю
территорию от нас до Рихтервилла? Был у него такой план. Мы с  ним  вместе
его разрабатывали. Но я не думал, что ты о нем тоже знаешь.
   - Он сам мне о нем рассказал. В припадке откровенности.
   - Вот как? Должно быть, уже перед концом. Вообще-то он не  очень  любил
на эту тему разговаривать.
   - А со мной заговорил. Значит, захотел поделиться.
   - Ну, разумеется. Он тебя любил - и не только за то, что ты моя жена.
   - Не думаю, чтоб уж очень любил. Но я - твоя жена и  к  тому  же  ждала
ребенка. Я перебила тебя. Ты начал говорить о  желании  отца  остаться  на
военной службе.
   - Так вот. Он рассказывал мне о своем прошлом, о том, как  много  видел
интересных людей - иностранцев, послов и их жен. Он был создан  для  такой
жизни, и, я уверен, ему отдавали должное. И тем не менее решил вернуться в
Шведскую Гавань. Время от времени выезжал на  какие-нибудь  празднества  в
Филадельфию. Но после стольких лет жизни в  столице  здесь  ему,  наверно,
было скучно. Возможно, он сделал это из-за деда. Тот старел и начал  часто
болеть. Странно и то, что  вначале  мой  отец  не  производил  впечатления
человека,  способного  принять  на  себя  ответственность   за   дела.   В
университете он слыл повесой. Водил дружбу с очень веселой компанией.
   - Обычная история для молодого человека, - сказала Агнесса. - Но  потом
перебесился и взялся за ум.
   - Наверно, ты права. То же самое, видимо, случилось и со мной. Но  меня
никогда не покидала  мысль  вернуться  жить  сюда.  Никогда.  Я  ненавидел
Нью-Йорк и не  могу  сказать,  чтобы  Филадельфия  мне  нравилась  намного
больше. Мои знакомые и в том и в другом городе  считают,  что  я  живу  на
окраине цивилизации, но, по правде говоря, я считаю, что  они...  Когда  я
еду в большой город, то всегда знаю зачем: либо  делать  деньги,  либо  их
тратить.
   - Иногда и для того и для другого вместе.
   - Да, иногда и для того и для другого вместе. Деньги - в той  или  иной
форме - участвуют всегда. Здесь я хожу в контору пешком,  а  в  кармане  у
меня - лишь несколько монет  на  тот  случай,  если  встретится  нищий.  В
больших же городах деньги у меня всегда  на  уме...  и  в  бумажнике.  Все
удовольствия, которые может  предложить  город,  продаются  и  покупаются,
поэтому и мысли возникают невеселые, когда туда приезжаешь. А когда  идешь
в гости к друзьям, то не думаешь о  том,  во  что  это  тебе  обойдется  и
сколько брать с собой денег.
   - Об этом я как-то не задумывалась, но ты, конечно, совершенно прав.
   - О да.
   - Ты очень вдумчив, Джордж.
   - Ты находишь? Это - от отца. И от деда, если уж на то пошло, хотя  дед
совсем не был похож на моего отца. Отец  часто  не  показывал  посторонним
своего истинного лица, но под внешней оболочкой скрывалась очень  глубокая
натура. Очень. Правда, у него было то преимущество, что он получил хорошее
об