разование и никогда не жил в бедности. Он  был  лучше  воспитан  и  умел
ладить с людьми. И в то же время никогда никому не позволял обмануть  себя
и не спускал хамства. Он мог быть  очень  резок  с  теми,  кто  переступал
границы. Это был  замечательный  человек,  образец  элегантности.  Кое-кто
считал, что в Шведской Гавани такая элегантность ни к чему, но он старался
не для Шведской Гавани. Холеный вид, модная одежда, тонкое белье и  прочее
- все это для себя, для собственного удовольствия. И всегда немножко  себе
на уме. Приятная наружность ничего, казалось, не скрывала,  как  будто  он
весь сейчас перед тобой. Но на самом  деле  не  весь,  ибо  всегда  что-то
оставалось при нем, и то, что оставалось, и было его подлинным "я". Так он
и умер, не дав никому из нас распознать себя.
   - Все, что ты сказал, в равной степени относится и к  тебе,  -  сказала
Агнесса. - Ты не представляешь себе,  насколько  то,  что  ты  рассказывал
сейчас о твоем отце, может быть отнесено к тебе самому.
   - Вздор, - сказал Джордж.
   - Более того, иногда я думаю о тебе, как... Нет, не то. Начну  сначала.
Иногда, думая о тебе и твоем отце, я начинаю смотреть на тебя как  на  его
второе издание. Вроде книги, первое издание которой  автору  почему-то  не
понравилось, и он спустя несколько лет внес в нее поправки  и  дополнения,
хотя в основе своей книга осталась прежней.
   - И кто из нас автор? Я изменил отца или отец  изменил  меня,  когда  я
стал старше? Ты говоришь чепуху.
   - Нет, не чепуху. Беда с этими аналогиями в том, что они слишком далеко
нас заводят. То, с чем мы сравниваем вещь,  не  должно  быть  во  всем  ей
подобным.
   - Послушать тебя, так можно подумать даже, что ты пьяна.
   - Признайся, ты не любишь,  когда  тебя  сравнивают  с  отцом,  поэтому
нарочно сбиваешь меня. Но я все равно считаю, что вы похожи друг на друга.
А различие между вами состоит главным образом в том,  что  ты  смотрел  на
своего отца как на модель, требующую улучшений. И изменял  ее.  Не  думаю,
чтобы все твои изменения обязательно улучшили модель, хотя сам ты считаешь
именно так. Ты - то же, что твой отец, только на поколение старше.
   - А мой отец, следовательно,  то  же,  что  его  отец,  только  еще  на
поколение старше? - спросил Джордж.
   - Отнюдь нет. Насколько я знаю, твоему деду приходилось бороться,  жить
повседневными заботами. Ему не хватало времени ни на  что  другое.  Но  он
создал  твоему  отцу  условия,  позволявшие  думать  о  будущем,  о  своем
общественном положении и положении семьи в целом. Ты  продолжаешь  начатое
им дело, и в этом нет ничего нового. То же самое я  наблюдала  в  угольных
районах. Там есть  семьи,  которые,  подобно  вам,  Локвудам,  уже  третье
поколение живут в богатстве. И в Филадельфии, и вообще в Новой Англии:  то
же самое, ничего нового. Но для тебя это ново, и ново для меня,  поскольку
я в твоей жизни тоже играю какую-то роль.
   - Вы подумайте!
   - Да, играю. Уверена в этом. Почему ты женился на мне, а не на  местной
девушке из обеспеченной семьи? Потому, что, хоть мой  отец  и  небогат,  у
меня большие родственные  связи.  Почему  ты  не  женился  на  девушке  из
Гиббсвилла? Там много богатых девушек. Потому что брак не  входил  в  твои
планы.
   - Так я же на тебе хотел жениться.
   - Знаю, что хотел. Но кого бы ты ни  выбрал  себе  в  невесты,  Джордж,
жениться ради самой девушки ты бы не стал. Так же, как и твой отец.
   - То есть мой отец не любил мою мать, а я не люблю тебя?
   - Я не собираюсь это говорить, но думаю, что так оно и есть.  Я  не  та
женщина, которую ты хотел.
   - Скажи тогда, какую я хотел, если ты так много знаешь.
   - Я тебе нужна, - сказала Агнесса. - Я леди и  очень  хорошая  хозяйка.
Когда ты хочешь произвести на кого-то впечатление и показать, что  у  тебя
за жена, я оправдываю свое назначение. Но в  конце  концов  я  догадалась,
Джордж, что мою полезность ты ценишь больше, чем что-либо другое.
   - И когда ты начала об этом догадываться?
   - Когда?  По-моему,  в  то  самое  время,  когда  стала  понимать,  что
заблуждаюсь насчет тебя.
   - В чем?
   - Ну, ты красив, опытен. Довольно порочен, как  мне  вначале  казалось.
Казалось потому, что впечатление, произведенное  тобой,  вызывало  во  мне
чувства, которых я либо не понимала, либо скрывала от себя. В общем,  вела
себя так же, как большинство девушек  моего  круга.  Да,  я  считала  тебя
довольно  порочным  молодым  человеком,  но  ведь  и  порок   может   быть
привлекательным, ибо порочные люди располагают к  себе.  Порок  человечен.
Самые добродетельные девушки полагают, что они  способны  обратить  зло  в
добро, а привлекательность остается. Не забывай, что мой отец хотел  стать
миссионером.
   - Это он так говорил.
   - Он верил в это, как верю я в то, что  говорю  о  себе.  Но  когда  мы
поженились, я  начала  понимать,  что  ты  не  порочен.  Ты  хладнокровен,
расчетлив, но не порочен. И не знаю почему, но  в  известном  отношении  я
никогда тебя не удовлетворяла. Конечно, ты предпочел бы не говорить на эту
тему, да и я не испытываю желания, но  я  ожидала,  что  ты  научишь  меня
любить тебя так, как ты хочешь, чтобы тебя любили. Ты  умел  все,  а  я  -
ничего. У тебя был большой опыт, а у меня - никакого. Но тебе  не  хватило
на меня терпения, и это, в сущности, помогло мне понять, что  ты  меня  не
любишь. Если бы любил, то...
   - Но ведь живем же мы с тобой как муж и жена.
   - Да, живем, но я не подхожу тебе. Я нужна тебе лишь для одного, что ты
и делаешь в свое удовольствие.
   - Ты тоже получаешь удовольствие.
   - Теперь - да. Научилась. Хоть и без твоей помощи. К любви это не имеет
отношения. Раз нет взаимности в одном, то нет ее и в другом.
   - Ты часто первая начинаешь.
   - Да. Почти всегда я. И редко - ты. О чем, по-твоему, это говорит?
   - Не знаю, - ответил он. - О чем?
   - Мне стыдно выразить свою мысль словами. Я  никогда  не  предполагала,
что мы будем с тобой так жить. Никогда  не  предполагала,  что  окажусь  в
таком положении. Сейчас я поняла, как может женщина унижать себя,  да  еще
называть это любовью. Прежде я  считала,  что  без  любви  не  может  быть
близости, а теперь знаю, что может. И, узнав, перестала уважать себя.
   - А я этого не заметил, - сказал он. - Мне кажется, самоуважения в тебе
предостаточно.
   - По-твоему, Джордж, правда - это лишь то, что тебе кажется,  и  больше
ничего.
   "Гость и больше ничего", - сказал  он  [Локвуд  цитирует  стихотворение
Эдгара По "Ворон"].
   - И больше ничего, - повторила она.
   Странно, но откровения, которые она позволила себе  в  этом  разговоре,
возбудили в ней неудержимое желание, и Джордж, почувствовав это,  воспылал
страстью сам. Но ни он,  ни  она  в  тот  миг  не  помнили,  что  чувствам
свойственны взлеты и падения, непостоянство и  непредсказуемость.  За  той
восхитительной ночью, во время которой они  вели  себя  подобно  случайным
знакомым, одержимым эротоманией, последовали ночи разочарований, когда  их
холодная близость причиняла ей только боль, а ему - неудовлетворенность  и
раздражение. Их многословие не оставляло места нежности, столь необходимой
для выражения искренних чувств.
   Хотя Агнесса была нравственно сильной женщиной и считала (справедливо),
что руководствуется в своей жизни  сводом  простых  правил,  перенятых  от
родителей, ее физические ресурсы оказались  не  на  уровне  духовных.  Она
страдала малокровием и несварением желудка. Однако она была не из тех, кто
прибегает к помощи врачей  при  малейшем  недомогании.  За  годы  жизни  в
Шведской Гавани она не приобрела ни одной близкой  подруги.  Ее  положение
или, точнее, ее мужа в обществе  не  позволяло  ей  посвящать  посторонних
людей  в  интимные  подробности,  которыми  делились  между  собой  другие
женщины; а эти другие, в свою очередь, не имели возможности делиться с ней
своими  тайнами  в  расчете  на  взаимную  откровенность.  Агнесса   редко
приглашала кого-нибудь к себе домой и лишь изредка бывала с мужем на самых
важных торжествах в Гиббсвилле -  балах,  свадьбах,  весенних  приемах  на
открытом воздухе, на которых люди состоятельные  считали  себя  обязанными
присутствовать. Что касается приглашений на обед в  частные  дома  местной
знати, то они в Гиббсвилле практиковались редко, а  в  Шведской  Гавани  и
совсем не практиковались. И в том и в другом городе женщины бывали друг  у
друга только днем, когда собирались поиграть в вист  или  в  "500  очков".
Иногда им случалось поговорить где-нибудь в бакалейной или  мясной  лавке,
но  этим  разговорам  часто  мешали  продавцы.  Светские  дамы  Гиббсвилла
встречались также в магазинах женских товаров  и  в  шляпных  салонах,  но
Агнесса такой возможностью не пользовалась, так как  у  нее  была  частная
портниха, которая приезжала к ней два-три раза в год  на  дом,  привозя  с
собой и выкройки и ткани. Миссис Колби приезжала поездом из Уилкс-Барре  и
жила у них по два-три дня в свободной задней комнате на втором этаже.  Она
рассказывала новости и сплетни, привезенные из Уилкс-Барре и Скрантона, но
они мало интересовали Агнессу, поскольку касались  людей,  о  которых  она
почти ничего не знала, кроме фамилий,  сохранившихся  у  нее  в  памяти  с
девичьих   лет.   По   этой   причине   визиты   портнихи   носили   чисто
профессиональный, деловой характер.
   Когда бы Агнесса ни появлялась в городе, ее узнавали, люди кланялись ей
с той долей учтивости или подобострастия, которая  соответствовала  скорее
характеру отношения ее мужа с мужьями других женщин, чем их мнению лично о
ней. И так было все годы, пока она жила в Шведской Гавани. Люди  настолько
привыкли смотреть на нее как на жену Джорджа Локвуда, что в обоих  городах
нельзя было найти и дюжины женщин (не говоря уж о мужчинах), которые звали
бы ее по имени. У нее был большой дом, много прислуги и пара  великолепных
лошадей для выезда и была котиковая шуба с шапкой  и  муфтой  из  того  же
меха, так что, когда она входила в какой-нибудь магазин, другие покупатели
расступались, давая ей дорогу.
   Но когда она умерла, то оказалось, что сказать о ней людям нечего, и на
похоронах ничего почти сказано и не было.  Даже  ее  дочь  Эрнестина  была
настолько подавлена отсутствием траурного настроения на похоронах, что  ее
собственная  скорбь  показалась  ей  напускной,  и  она  не  проронила  ни
слезинки. Выражение горя, которое видели на ее лице участники  похорон,  в
действительности было вызвано тревогой за  брата,  не  ответившего  на  ее
телеграмму  по  поводу  смерти   матери.   Когда   траурные   формальности
закончились и последние посетители торопливо разошлись, Эрнестина  сказала
отцу:
   - Боюсь я за Бинга. Не могу понять, почему он молчит.
   -  Это  последняя  капля,  -  сказал  Джордж.  -  Чаша  моего  терпения
переполнилась.
   Она заметила, что у отца тоже есть заменитель скорби, и это помогло  ей
чуточку лучше понять его, как и самое себя.



ЧАСТЬ ВТОРАЯ

   Первым  побуждением  Джорджа  Локвуда  было  отказаться  -  разумеется,
вежливо - от встречи с молодым человеком из школы св.Варфоломея. Это можно
было сделать аргументирование, пристойно, разумно. Он мог бы сказать,  что
лишь недавно закончил строительство нового дома и  еще  не  обосновался  в
нем; мог сослаться на финансовые затруднения, вызванные участием  в  новом
предприятии (не говоря, что это за  предприятие,  поскольку  "кондитерское
дело" звучит  не  очень  солидно),  или  еще  на  что-нибудь.  Джордж  был
совершенно  уверен,  что  названный   молодой   человек   хочет   приехать
единственно для того, чтобы попросить крупную сумму для его бывшей  школы.
Аналогичное письмо получил и  Пенроуз  Локвуд.  Оно  было  подписано  так:
"Престон  Хиббард,  школа  св.Варфоломея,  1917,  Гарвард,  1921,   М.Н.У.
[магистр науки управления], Гарвард, 1923". В  справочнике  школы  Хиббард
значился как исполняющий обязанности казначея. Он учился в одном классе  с
Бингом Локвудом, но Джордж ни разу не слышал, чтобы его сын  упоминал  эту
фамилию. В справочнике числилось одиннадцать Хиббардов, учившихся в  школе
в разные годы, и все они были родом из восточной части Массачусетса.
   - Ты не получал письма от некоего Хиббарда из школы святого Варфоломея?
- спросил Джордж брата.
   - Да, он хочет приехать ко мне, -  ответил  Пенроуз.  -  Догадываешься,
чего ему надо?
   - Наверно, денег.
   - Именно денег, и немалых. Мэррей Дикинсон  сказал,  что  они  поручили
этому парню сначала объехать страну и провести разведку. Выяснить, на  что
можно рассчитывать, перед тем как объявлять о начале кампании.
   - Неудачное он выбрал время, - сказал Джордж. - Все мои наличные деньги
ушли в кондитерское дело.
   - Но принять его все  же  надо.  Он  намерен  побывать  у  всех  бывших
учеников. Этого парня я не знаю, но его отец учился в одно время со  мной.
Джон Хиббард. Бостонский банкир. Если бы Хиббарды захотели,  то  могли  бы
выписать чек на всю  требуемую  сумму  сами.  Они  богаты  с  незапамятных
времен. Клуб  "Сомерсет",  "Портовые  крысы".  Стопроцентные  аристократы.
Повидайся с  ним  -  и  дело  с  концом,  от  этих  людей  так  просто  не
отмахнешься.
   - Сколько ты решил им дать? - спросил Джордж.
   - Ты ведь знаешь, как такие дела  делают.  Сначала  мы  прощупаем  друг
друга, потом я постепенно выясню, на какую сумму они рассчитывают, сокращу
ее вдвое, и наконец мы на чем-то сойдемся. Я встречаюсь с ним  во  вторник
на той неделе - пригласил его позавтракать.
   - В таком случае и мне нет смысла тянуть, - сказал Джордж.
   - Да, тянуть бесполезно. В том, что  касается  денег,  мы,  Локвуды,  -
сосунки по сравнению с семьей Хиббардов.
   - А зачем школе святого Варфоломея деньги?
   - Ну, кто-нибудь пожертвовал школе Гротона  порядочную  сумму,  и  наши
попечители решили воспользоваться прецедентом. Ради престижа.  Знай,  мол,
наших.
   Молодой Престон Хиббард приехал в Шведскую Гавань в черном  двухместном
"додже" с блестящими колесами. Если бы не  массачусетский  номер,  то  эту
машину никто не отличил бы от шести  докторских  лимузинов,  что  в  любое
время можно было увидеть у подъездов больниц. Джордж спустился в вестибюль
как раз тогда, когда служанка в форменном платье, увидев чужого человека в
очень старой коричневой шляпе и с войлочным мешком в руке, собиралась  его
выпроводить.
   - Вы очень пунктуальны, - сказал Джордж. - Только что пробило  половину
первого. Входите. Не хотите ли освежиться? Что предложить вам выпить?
   - Виски с водой или  коктейль,  если  можно.  Кстати,  вы  -  четвертый
Локвуд, с которым  я  имею  удовольствие  встретиться  за  последние  пять
недель.
   - Четвертый? Я знаю, что вы собирались встретиться с моим братом.
   - Да, на прошлой неделе мы завтракали с мистером Пенроузом Локвудом. Он
пригласил меня в клуб "Уединение". А через день после этого  я  виделся  с
Фрэнсисом Локвудом, который, по-моему, к вам не имеет отношения.
   - Никакого. Мы даже не знакомы. Он поступил в школу после меня и  моего
брата. Он живет в Чикаго?
   - Лейк-Форест, недалеко от Чикаго, - уточнил Хиббард.
   - Кто же был четвертый носитель этой выдающейся фамилии?
   - Не кто иной, как мой старый приятель  и  однокашник,  ваш  сын  Бинг.
Будучи в Калифорнии, я ночевал у него и его жены. У них очень уютный дом -
или ранчо, как там это называют. Дела у Бинга идут отлично.  Не  удивлюсь,
если он окажется одним из самых преуспевающих в нашем классе.
   - Что вы говорите? - удивился Джордж.
   - По всем признакам - да. Я разговаривал с пятнадцатью из  девятнадцати
бывших учеников нашей школы, живущих  в  Калифорнии,  и  все  они,  словно
сговорившись, расхваливают его. В Калифорнии его ждет большое будущее.
   - Рад слышать, - сказал Джордж.
   - Не стану притворяться, я знаю о вашей с ним размолвке, но я  полагал,
что вам будет приятно узнать о его успехах.  Разумеется,  я  имею  в  виду
финансовые успехи.
   - Можно спросить, сколько он вам дал?
   - Поскольку эти данные все равно будут обнародованы, то  могу  сказать:
он обещал нам пятьдесят тысяч долларов.
   - Пятьдесят тысяч? Впрочем, только обещал, как вы сказали.
   - Да, но половину  обещанной  суммы  он  дает  сразу,  а  об  остальных
двадцати пяти тысячах будет объявлено в начале учебного года. У  него  они
безусловно есть - в этом можно не сомневаться. Насколько я знаю, такую  же
сумму он жертвует Принстону.
   - Принстону?
   - Да, то ли жертвует, то ли уже пожертвовал.
   - У вас уйма новостей, мистер Хиббард. Рассказывайте дальше.
   - Рад буду рассказать все, что знаю. Прибыв в Калифорнию, Бинг сразу же
начал работать у этого Кинга и, видимо, с самого начала ему понравился. Не
боялся пачкать руки, как они говорят. И теперь, выражаясь фигурально,  эти
руки - все в жидком черном золоте. У Кинга был сын, приятель Бинга, но  он
погиб в авиационной катастрофе, когда летал на собственном  самолете,  так
что теперь Кинг стал для Бинга прямо отцом родным.
   - Ну, это вряд ли, - сказал Джордж.
   - Я имею в виду не буквально, но до известной степени это  так.  Знаете
ли вы, что они там ставят буровые вышки прямо в океане? Это - нечто новое.
Я сам видел. Просто удивительно: башни в сотне ярдов от берега,  и  насосы
работают. Ловко у них это получается.
   - Значит, мой сын нажил себе состояние, не  достигнув  еще  и  тридцати
лет. Молодец, - сказал Джордж.
   - С вашей помощью, насколько я понимаю.
   - Нет. Он вкладывал деньги дедушки, моего отца. Скажу вам, что ни  дед,
ни я не вложили бы в нефтяное дело и цента. Я и теперь не вложу.
   - А вот я вложил. По совету Бинга купил несколько акций Сан-Марко.  Для
себя, не для школы святого Варфоломея.
   - Но из того, что вы сказали, я понял, что он дает  вам  деньги,  а  не
акции. Я имею в виду - школе.
   - Ну, разумеется. Он взял с меня обещание не вкладывать школьные деньги
в акции Сан-Марко. Сказал, что сейчас это рискованно, они  ведут  разведку
на новом месте. Не сообщил где, но сказал, что дело может и лопнуть.
   - И все же какие-то деньги вы вложили.
   - Да, заразился энтузиазмом Бинга. Много я все равно не потеряю, а если
повезет, это выгодно - Бинг-то ведь нажил состояние. Вы бы  посмотрели  на
него:  грубые  сапоги,  подбитые  гвоздями,  широкополая   шляпа,   старая
вельветовая куртка, а разъезжает на "роллс-ройсе".
   - На чем, на чем?
   - У него серый "роллс-ройс", который, по-моему, не мыли со дня покупки.
Сзади у него на полу  сложены  всевозможные  инструменты  и  металлические
футляры с чертежами и прочим. Я спросил, почему у него "роллс-ройс", а  не
простой "фордик", и услышал ответ, типичный  для  тамошних  людей:  ему-де
нужна  машина,  в  которую  он  может  залить  бензин  и  масло  и  ездить
напропалую, не задерживаясь из-за какой-нибудь мелкой  поломки  в  колесе.
Когда она износится, он свалит ее в овраг и купит  себе  новую.  Не  знаю,
давно ли вы виделись с Бингом,  но  в  нем  не  осталось  ничего  от  того
принстонского шалопая в норфолкском костюме, каким он  сохранился  в  моей
памяти. До сих пор играет в теннис - с женой. Она тоже здорово  играет.  У
меня такое впечатление, что в Калифорнии все хорошо играют. Теннисный корт
у них с каким-то особым покрытием, гораздо ровнее, чем те, на которых  мне
приходилось играть раньше. И знаете, она меня обыграла. Мы сыграли  партию
один на один, и она победила со счетом девять - семь или восемь  -  шесть.
Совсем меня загоняла, а ведь прежде если я и проигрывал женщинам, то  лишь
чемпионкам.
   - Я вижу, она вам понравилась.
   - Очень. Палец в рот не клади. Может показаться  странным,  что  я  так
говорю о молодой женщине, но других слов просто  не  нахожу.  При  этом  я
вовсе не хочу сказать, что она не леди или не женственна. Но она не похожа
на тех молодых особ, с которыми я рос, хотя  они  тоже  неплохо  играют  в
теннис и умеют грести. Начать хотя бы с того, как  она  говорит  -  низким
гол