его за простодушного янки, штатного  танцора  в  синей
форме, выделявшегося из общей массы разве лишь тем, что он недурно играл в
карты.
   Жизненный опыт, накопленный  в  Вашингтоне,  помог  ему,  в  частности,
сделать одно открытие: Филадельфия - это  не  пуп  земли  и  филадельфийцы
(даже  семейства,  представленные  в  клубе  "Козыри")  не  пользуются  за
пределами своего города столь уж высокой репутацией. Правда, в беседах  на
дипломатических приемах иностранцы нередко спрашивали Авраама Локвуда  кое
о ком из своих знакомых - жителей Филадельфии, но интересовались она этими
людьми как частными лицами, а не как представителями города. Авраам Локвуд
крепко усвоил этот урок и обещал  себе  никогда  не  попадать  в  дурацкое
положение.
   Он не встретил в Шведской Гавани  ни  одной  молодой  женщины,  которая
могла бы заинтересовать его как  будущая  жена.  Уезжая  в  Вашингтон,  он
думал, что после окончания войны переедет в Филадельфию  и,  когда  придет
время, женится на сестре одного из своих университетских товарищей. Теперь
же, начав смотреть на Филадельфию другими глазами, он отказался от  своего
намерения. Филадельфия - это всего лишь Филадельфия,  и  брак  по  расчету
сулил только скучную, тоскливую жизнь; такой брак хорош лишь тем, что  мог
способствовать достижению высокого положения в городе  -  городе,  который
начал его разочаровывать. Беспокоило его и другое. Ему  пришло  в  голову,
что в Вашингтоне товарищи из клуба "Козыри" не очень-то  часто  приглашали
его к себе домой, а если приглашали и он оставался обедать, то  их  сестер
почему-то не  оказывалось  дома.  Сначала  он  не  понимал,  отчего  такое
неуважение к его персоне, а потом догадался:  друзья  не  забыли  про  его
"подвиги" в доме Фиби Адамсон.
   Обдумывая свои планы на послевоенное будущее, он живо  представил  себе
(и эта мысль тоже его беспокоила), как все  будет,  если  он  обручится  с
девушкой из Филадельфии  и  их  родителям  придется  наносить  друг  другу
визиты. Мозес  Локвуд  в  свои  пятьдесят  пять  лет  обрел  солидность  -
результат успехов и страданий - и то умение владеть собой, которое  дается
ценою пережитого страха. В то же время ему недоставало изысканности  манер
и в буквальном смысле - половины уха. Его часто душила мокрота,  и  всякий
раз, когда он старался прочистить горло, беседа прерывалась  до  тех  пор,
пока он не сплевывал в одну из медных плевательниц, стоявших чуть ли не  в
каждой комнате его дома. Если же плевательницы под рукой  не  оказывалось,
то он говорил невнятно "поду спуну" и шел сплевывать в другую комнату.
   Мать Авраама Локвуда умела читать и писать и немного играла  на  органе
(исполняла несколько известных гимнов), но ни разу не была в  Филадельфии,
не читала ничего, кроме Библии, не видела ни одного спектакля,  не  бывала
на танцах и не устраивала званых обедов. Перебравшись в красный  кирпичный
дом, впервые в жизни наняла  прислугу  для  стирки  белья;  всю  остальную
работу - стряпню, уборку, штопку, шитье - выполняла, несмотря на богатство
мужа,  сама.  Сестры   Авраама   Локвуда   читали   журнал   "Ледиз   Бук"
[иллюстрированный  ежемесячник,  печатавший  сентиментальные   истории   и
рекламу  дамских  мод]  Луиса  Антуана  Годи.  Они  бывали  в  Рединге   и
Гиббсвилле, но их приезд в Филадельфию для встречи с воображаемой невестой
брата ничего не прибавил бы к красоте и  очарованию  этого  города.  Дафна
Локвуд, очень похожая на брата, была одного с ним роста,  плоскогрудая,  с
кривыми передними зубами, делавшими ее речь невнятной; к тому же она имела
привычку прикрывать рот рукой, когда что-нибудь  говорила,  отчего  дефект
речи становился еще заметнее. Вторая сестра, Рода Локвуд, была  коренаста,
как ее мать, и неряшлива: мыла руки и лицо только по  особому  требованию.
Давно уже вышедшие из детского возраста, сестры хихикали при  появлении  в
их доме постороннего человека. Были в их поведении  и  другие  странности,
которые  могли   представить   Авраама   в   невыгодном   свете.   Однажды
пятнадцатилетняя Рода ударила мать по лицу за то, что Авраам, уходя спать,
поцеловал ее. Если Дафна опаздывала к завтраку или обеду, то это  значило,
что она, по обыкновению, заперлась в уборной.
   Таким образом, переоценке Авраамом Локвудом  Филадельфии  сопутствовала
реалистическая оценка собственного положения Авраама  Локвуда.  Он  понял,
что, лишь живя вне этого города, вправе рассчитывать на продолжение дружбы
с прежними  университетскими  товарищами  -  дружбы,  которая  может  быть
чрезвычайно полезна в деловом отношении. Он ушел с военной службы с мыслью
посвятить  себя  накоплению  денег  и  подыскать   подходящую   партию   в
Гиббсвилле. Возвратившись в Шведскую Гавань, он объявил, к  радости  отца,
что отныне связывает свою судьбу с предприятиями Локвудов.
   Авраам Локвуд был настолько дальновиднее тех, с кем  вскоре  вступил  в
деловые отношения, что счел возможным не быть таким беспощадным,  как  его
отец.  Результатом  его  рассчитанной  доброты  явилось   то,   что   люди
предпочитали иметь дело с ним. В то же время без согласия отца  Авраам  не
делал ни одного  важного  шага;  он  лишь  стремился  расположить  к  себе
клиентов,   создать,   как    стало    принято    выражаться,    атмосферу
доброжелательства - цели же и средства оставались прежними. В  отличие  от
отца и деда, он  не  спешил  лишать  должников  права  выкупа  заложенного
имущества; но фермер, просивший  отсрочки,  знал,  что  отсрочка  удлиняет
время выплаты процентов за пользование  ссудой.  Процент  как  таковой  не
увеличивался - фермер просто продолжал платить  еще  год  или  два,  кроме
того, en passant [между прочим  (фр.)],  ему  рекомендовалось  делать  все
закупки товаров (упряжные  принадлежности,  порох,  табак,  соль,  гвозди,
патоку)  в  Торговом  доме  Шведской  Гавани,  находившемся  во   владении
Локвудов.
   Вопрос о создании в Шведской Гавани банка назрел давно,  однако  решить
его без участия отца и сына Локвудов, имевших богатый опыт ростовщичества,
было невозможно. Поэтому они ждали приглашения  обсудить  этот  вопрос.  И
когда приглашение последовало, то они, к удивлению неуверенных  торговцев,
согласились участвовать в этом начинании. Не успели  торговцы  оглянуться,
как Локвуды прибрали вновь созданный  банк  к  рукам;  оставаясь  теми  же
ростовщиками,  они  ссужали  теперь  деньги  под  больший  процент.  Объем
операций банка был таким, каким  его  определили  Локвуды,  и  не  нашлось
глупца, который верил бы в возможность создания в Шведской Гавани  второго
банка. Финансовому благополучию Локвудов  содействовал,  по  крайней  мере
косвенно, каждый житель Шведской Гавани и ее окрестностей. Через три  года
после Аппоматтокса [река в Виргинии,  на  берегах  которой  капитулировала
армия южан (9 апреля 1865 г.)] Авраам Локвуд почувствовал себя  достаточно
прочно на ногах, чтобы начать инвестировать часть  наличных  денег  семьи.
Отец возражал; он  знал  цену  земельного  участка  на  Док-стрит  и  акра
строительного леса в Рихтер-Вэлли, но к акциям и  долговым  обязательствам
питал  недоверие.   Он   был   свидетелем   того,   как   расточительство,
взяточничество и просто  воровство  сокращают  прибыли  железных  дорог  и
канала, и считал, что вкладывать личный капитал в отдаленные предприятия -
все равно что доверять чужим людям кодовые цифры своего сейфа.
   - Ты забываешь, что у меня есть друзья, - сказал Авраам. - Я  не  чужим
людям доверяюсь. Конечно, они рассчитывают извлечь из нас пользу, но  ведь
и мы не окажемся в убытке. Им же выгоднее; если наши доходы будут расти.
   -  Я  бы  все-таки  держал  деньги  при  себе.  Может,  сами   построим
какую-нибудь фабрику.
   - Потом, папа. А пока давай ограничимся финансовыми операциями.
   Авраам Локвуд начал действовать не сразу, а сперва  дождался  очередной
ежегодной встречи товарищей по клубу  "Козыри".  Половина  из  них  успела
жениться, для многих интимные забавы студенческих лет отошли в прошлое (и,
возможно, в будущее). Это обстоятельство устраивало Локвуда, ибо придавало
встрече с друзьями более  степенный,  респектабельный  характер.  Разговор
быстро перешел на тему о том, как  у  каждого  из  них  сложилась  деловая
жизнь. Когда настала очередь Авраама, он сообщил:
   - Много к чему приложил я руку. У нас с отцом собственный банк, как  вы
знаете, вот я и уговорил его вложить  деньги  в  разные  предприятия.  Вы,
ребята, привыкли ворочать большими деньгами, а в  наших  краях  человек  с
капиталом в тысячу долларов считается весьма состоятельным.
   Среди собеседников Локвуда были молодые люди, прекрасно осведомленные о
его "краях", поскольку владели частью акций угольных разработок и железных
дорог. Гарри Пенн Даунс, например, признался, что в прошлом году, совершая
деловую поездку в Гиббсвилл, дважды проезжал через Шведскую Гавань, но,  к
сожалению, не завернул к Локвуду.
   - Пустяки, Гарри. Все равно ты  мог  не  застать  меня  дома.  Я  много
разъезжаю, ищу, куда приложить капитал. - Авраам  нарочно  пускал  пыль  в
глаза,  желая  показать,  что  не  очень-то  нуждается  в  Филадельфии   и
Гиббсвилле. - Сказать по правде, по дороге в Нью-Йорк я тоже несколько раз
проезжал через ваш город. С поезда на поезд пересаживался.
   - В Нью-Йорк?
   - Свет-то клином не сошелся на Филадельфии. Думаю, Дрексли вряд ли даже
подозревают о существовании отца и сына Локвудов.
   - Ну и что? В Филадельфии не одни Дрексли банкиры. Тебе это должно быть
известно.
   - Знаю, есть и другие банки. Только и они о  нас  никогда  не  слыхали.
Зато мы завязали неплохие отношения с одной нью-йоркской фирмой.
   - Можно поинтересоваться, что за фирма? - спросил Даунс.
   - Нет, нельзя. Да что это мы все о  делах  толкуем?  О  них  я  и  дома
наговорился. А как насчет развлечений? Как ты, Гарри, проводишь  свободное
время?
   - А, наверно, так же, как все здесь присутствующие. Моррис занят  своим
клубом, а мы все встречаемся на балах. А в общем-то, большинство живет так
же, как ты. Много  трудимся.  Такое  сейчас  время,  понимаешь?  Ближайшие
десять лет покажут. Ведь так, ребята?
   Его товарищи согласились с ним.
   - Что покажут? - спросил Авраам.
   - Видишь ли, мы сейчас в таком возрасте, когда  родители  завалили  нас
работой. Набирайтесь, мол, опыта. И то, что мы сейчас  делаем,  что  будем
делать в ближайшее десятилетие, определит то, к чему  мы  в  конце  концов
придем. Но занимаемся мы не только бизнесом.
   - Разумеется, не только, - подтвердил кто-то.
   - Есть и другая работа - благотворительная, например. Участие в  разных
комитетах. Служение обществу. Ни один из нас  не  может  сказать,  что  он
распоряжается своим личным временем.
   - Правильно, правильно, - опять согласился кто-то.
   - Ну и, конечно, мы - большинство из нас  -  приумножаем  население,  -
сказал Даунс. - Чего, однако, нельзя сказать о тебе. Верно, Локи?
   - Надеюсь, что нет, -  ответил  Авраам.  -  И  благотворительностью  не
увлекаюсь. Отец жертвует кое-какие суммы, я же предпочитаю пускать  деньги
в дело. Потом, когда накоплю немного, займусь и филантропией.
   Все сказанное им было рассчитано на то, чтобы напомнить о себе, вызвать
их интерес и желание сотрудничать в сфере  бизнеса,  внушить  им,  что  он
действительно далек от мысли использовать старую дружбу  в  личных  целях,
если, ехав  в  Нью-Йорк,  даже  не  останавливался  в  Филадельфии.  Таким
образом, снимались всякие подозрения в том, что у  него  имеются  какие-то
корыстные соображения. Еще до окончания вечеринки  Гарри  Даунс  и  Моррис
Хомстед (каждый отдельно) пригласили его пообедать с ними перед отъездом в
Шведскую Гавань. Он отклонил оба приглашения, сказав, что утренним поездом
уезжает в Нью-Йорк.
   Как он и предполагал, вскоре от Даунса  и  Хомстеда  пришли  письма.  С
Даунсом он условился  встретиться  в  Гиббсвиллском  клубе  во  время  его
очередной поездки в этот город, а от встречи с Хомстедом уклонился, послав
ему дружеский, но туманный ответ. Этот человек его не интересовал.  Моррис
Хомстед никогда  не  будет  нуждаться  в  деньгах  и  никогда  не  захочет
зарабатывать их для кого-то другого. В круг его интересов входили охота на
лис, еда, вино, клубная жизнь и собственная семья. Он даже в вист не очень
хорошо играл, а его принадлежность к "Козырям" объяснилась лишь  тем,  что
без него не мог обойтись ни один солидный  клуб  в  Филадельфии.  Это  был
тихий, аккуратно постриженный, воспитанный, вежливый  и  скучный  человек,
капитал которого оценивался в восемь миллионов долларов,  а  после  смерти
матери должен был удвоиться. Дружба с ним не обещала ничего и  в  будущем,
когда Авраам попробует стать членом Филадельфийского клуба. Моррис Хомстед
никогда не поддержит кандидатуру человека,  внушающего  хотя  бы  малейшее
сомнение, - в этом  Локвуд  убедился  на  опыте  общения  с  ним  в  клубе
"Козыри".
   Другое дело - Гарри Пенн Даунс. Этот человек весьма гордился  тем,  что
назван  в  честь  одного  из  предков  Пенн  [Уильям  Пенн  (1644-1718)  -
английский политический  деятель,  основатель  Пенсильвании  -  английской
колонии в Северной Америке], однако его семья в послереволюционные годы не
располагала достаточно солидным состоянием. В карты он играл  ради  денег,
причем в студенческие годы выделялся  среди  других  игроков  чрезвычайной
сосредоточенностью, выдержкой,  трезвостью  и  беспристрастно  критическим
отношением к игре своих партнеров. В течение трех лет он был самым везучим
картежником, если не самым достойным членом клуба "Козыри".  Это  доходное
занятие прервала война, во время которой Даунс  получил  внеочередной  чин
майора и был ранен при Геттисберге осколком артиллерийского снаряда.  Этот
человек интересовал Авраама Локвуда.
   За обедом в Гиббсвиллском клубе Гарри Даунс сказал:
   - А Моррис Хомстед обиделся на тебя, Локи.
   - За что? - Локвуд немного удивился, что Даунс знает о письме Хомстеда.
- Почему? - уточнил он свой вопрос.
   - Обычно люди считают почетным для себя, когда их приглашают в  клиенты
фирмы "Хомстед энд компани".
   - Так он же не в клиенты меня пригласил, а только пообедать. Ну, а я не
имел возможности быть у него.
   - Быть приглашенным на обед с Моррисом Хомстедом -  это  тоже  почетно.
Ради этого не грех и поездку в Нью-Йорк отменить.
   - Моррис - славный малый, но ты же сам в тот вечер  сказал,  что  время
нынче дорого. Что побудило его позвать меня на обед?
   - Видимо, он полагал, что я намерен тебя пригласить, и решил сделать то
же самое. Он не сторонник нового бизнеса, но считает, что  фирма  "Хомстед
энд компани" имеет на тебя такие же права, как и мы.
   - Такие же, как и вы? Ты хотел бы заняться новым бизнесом, Гарри?
   - Да, Локи. Вместе с тобой.
   - Откуда ты знаешь, что наш бизнес стоит того?
   - Прежде всего от тебя. Да и наш клуб располагает  некоторыми  данными.
Говорят, вы с отцом превратили Шведскую Гавань в маленькую империю.
   - Империя в миниатюре.
   - Не прибедняйся. Я слышал, ты и твой отец не  пожелали  стать  членами
совета  директоров  Гиббсвиллского  коммерческого  банка.   Очень   мудрое
решение.
   - Отец так решил. Пользы от этого директорства - никакой. Мы не  хотим,
чтобы  гиббсвиллские  воротилы,  как   говорится,   вторгались   на   нашу
территорию, а если станем членами совета директоров, то потеряем автономию
Механика тут простая. По этой самой причине мы и  с  Филадельфией  никаких
дел не имеем. Филадельфийские капиталы  проникли  во  все  города  округа,
кроме Шведской Гавани. Мы хотели бы, если можно, сохранить Шведскую Гавань
за собой; думаю, так оно и будет.
   - Навсегда сохранить ее за собой вам не удастся. Как друг говорю.
   - Говоришь-то ты как друг, но в голосе твоем - предостережение.
   - Да, Локи. Немного есть.
   - Откуда мне грозит опасность? Неужто из самой Филадельфии?
   - Нет. Из Гиббсвилла. Совсем недалеко от тебя.  Нашлись  люди,  которым
кажется несправедливым, что вы с отцом завладели всей Шведской Гаванью.
   - Насколько откровенным ты готов быть со мной, Гарри?
   - Как друг я уже сказал тебе все, что должен был сказать.
   - Так. Благодарю. Стало быть, теперь будешь говорить как бизнесмен.
   - Да. Ваши нью-йоркские партнеры вам не помогут.  По  крайней  мере,  в
такой степени, в какой могли бы помочь мы.
   - Ага, ты уже намекаешь, что нам требуется помощь.
   - Еще нет. Но если потребуется, придет ли Нью-Йорк вам на выручку?
   - Нет. Наша доля в их бизнесе не настолько велика. Открою тебе  секрет,
Гарри; мой отец ни в каких сделках с Нью-Йорком не  участвует.  Только  я,
мой капитал.
   - Зная твоего отца, я и сам почти уже догадался.
   - Так что мы можем вести этот разговор без него.
   - Прекрасно. Это даже лучше. Значит, я  имею  дело  с  самим  патроном.
Ладно. Почему бы тебе не забыть про Нью-Йорк и  не  дать  мне  возможность
попробовать заработать для тебя немного денег?
   - Надеюсь, ты не ждешь от меня  немедленного  ответа.  Ты  сам,  Гарри,
сказал, что мы разговариваем теперь как деловые люди, а не как друзья.
   - Да, сказал, и сказал правду. Но дружба наша сохранится, чем  бы  этот
разговор ни кончился.
   - Надеюсь, навсегда. Вот ты попросился  ко  мне  в  партнеры.  Мне  это
лестно, потому что ты еще не знаешь, какого рода дело я тебе предложу. Оно
не будет крупным - по крайней мере, на первых порах.  В  любом  случае  по
размаху оно не пойдет ни в какое сравнение с филадельфийским бизнесом. Все
дело в характере операций. Ты о нем ничего не знаешь, поэтому  я  объясню.
Меня интересует  только  одно:  деньги.  Я  хочу  зарабатывать  деньги,  и
зарабатывать быстро. Поэтому мой бизнес,  попросту  говоря  -  спекуляция.
Тебя это интересует?
   - Очень. Клиентов, желающих инвестировать свои деньги по  старинке,  мы
найдем всегда. Обычный бизнес, Банк. Крупные  поместья.  Люди  преклонного
возраста. Люди, которых удовлетворяют и небольшие доходы с их вкладов.  Но
заработать много и быстро можно, как тебе известно, лишь путем спекуляции.
Или много потерять. Твой отец наживал деньги  одним  способом,  ты  хочешь
наживать их другим. Я веду двойную жизнь,  Локи.  С  одной  стороны,  я  -
консерватор, в Гиббсвилле ограничиваюсь тремя процентами,  а  с  другой  -
игрок.
   - И как идет твоя игра?
   - До сих пор мне везло.
   - То есть?
   - То есть? Ах, да. Ты хочешь знать, играю ли я на свой страх и риск или
пользуюсь секретной информацией. Честно говоря, в большинстве случаев - на
свой страх и  риск.  Наблюдаю  за  колебаниями  курса  акций.  Когда  курс
понижается до определенного  уровня,  я  их  скупаю.  Когда  повышается  -
продаю. На вырученные деньги  покупаю  новые  акции.  Иначе  играть  не  в
состоянии. Другие делают то же, что я. Ничего мудреного тут нет, разве что
я несколько внимательней большинства.
   - Уверен, что внимательней. Скажи мне: это твоя идея - попросить у меня
денег на спекулятивную комбинацию?
   - Да.
   - Ты просишь для себя лично или для фирмы "Хейнс энд Уэбстер"?
   - Если ты хочешь торговать деньгами, то можешь это делать  через  фирму
"Хейнс энд Уэбстер". На если все-таки спекулировать,  то  это  -  по  моей
части. Деньги - на мой личный счет. Я сниму их со счета и буду играть. А в
конце условленного срока - шестимесячного, годичного - мы делим доходы.
   Авраам Локвуд улыбнулся.
   - Не совсем обычный бизнес, верно?
   - Верно. Рисковать я буду только твоими деньгами, а прибыль -  пополам.
До остального тебе нет дела.
   - Вот это мне и надо обдумать.
   - Знаю, что надо. Потом я буду сообщать тебе, чьи  акции  покупаю,  так
что общий наш доход ты сможешь подсчитывать с точностью до одного цента.
   - Но если ты назовешь мне эти акции, то я и без тебя смогу обойтись, не
так ли?
   - Конечно. В подобных случаях  нам  придется  доверять  друг  другу.  К
примеру, ты даешь мне пять тысяч долларов, а я называю тебе акции, которые
покупаю.