расстроишь мои планы, так что лучше не ввязывайся. Но раз ты
не собираешься участвовать, скажу тебе по секрету, о  чем  идет  речь.  Ты
хоть последишь за развитием событий в ближайшие три месяца.
   - Я буду молчать, - сказал Локвуд.
   - Речь идет о "Магико".
   - На конце "ко"?
   - Да. Радиоприемник. Восьмиламповый.  Двое  чикагских  парней  изобрели
приспособление, устраняющее почти все помехи, которые появляются в городах
из-за множества стальных конструкций, электрических лифтов  и  так  далее.
Если то, что они говорят, правда, то сорок пунктов - далеко не предел.  Но
я удовлетворюсь и сорока.
   - Хорошо. Но сразу же возникает вопрос: почему фирмы "Этуотер Кентс"  и
"Стромберг - Карлсон" сами не усовершенствовали приемник? Почему  за  него
взялись какие-то чикагские парни?
   - Ты помнишь, Джордж, что я никогда не участвовал в викторинах? Я же не
собираюсь держать эти акции вечно. Говорю, что слышал. Пока суд да дело, я
немного заработаю, а потом потихоньку выйду из игры и скроюсь. Быть может,
эта затея провалится, но я-то уплыву в буквальном и переносном  смысле.  У
меня есть цель. Когда я ее достигну - это произойдет через пять лет, -  то
куплю  себе  в  Ирландии  деревню,  где  родился  мой  дед,  и  стану  там
царствовать. Весь остаток жизни буду ловить лососей и попивать  виски.  По
натуре я не стяжатель. Конечно, бродягой меня не назовешь, но и  в  Мэлоны
не мечу.
   - Все понятно. У меня нет желания ехать в Ирландию, где таких,  как  я,
будет, мало, но то, что ты собираешься делать, я уже делаю.
   Джеральдина Локвуд и Кэтлин О'Берн в это время разговаривали о своем, в
частности о том, где что можно купить, но тут Кэтлин вдруг сказала:
   - Я слышала вашу последнюю фразу, Джордж. Что вы такое уже  делаете,  а
Нед только собирается делать? Мне  хотелось  бы  это  знать,  чтобы  иметь
какое-то представление о планах Неда.
   - Как, вы тоже не знаете планов мужа? - удивилась Джеральдина.
   - Тоже? Ты всегда в курсе моих планов, Джеральдина, - сказал Джордж.
   - Ничего подобного. Мне объявляют решения, а планов я не знаю.
   Позже, когда они вернулись в гостиницу, Локвуд сказал:
   - Ты удивила меня, сказав, что не знаешь моих планов. Ты  действительно
так считаешь или на тебя просто кьянти  подействовало?  Мне  кажется,  Джо
малость подкрепляет его.
   - О, я и без кьянти сказала бы то же самое. И даже без чая. А что?
   -  Ничего.  Это  одно  из  тех  заявлений,  которые  женщины  делают  в
присутствии посторонних, но никогда не делают с глазу на глаз  с  мужьями.
Когда муж и жена остаются наедине, подобные заявления приводят к ссоре. На
людях же они стараются избегать ссор. Стало быть, раз ты предпочла сказать
это на людях,  значит  -  не  хотела  спорить  со  мной.  Спокойной  ночи,
Джеральдина. Я не буду тревожить тебя утром, так как уеду рано. Весь  день
пробуду в деловой части города. Позавтракаю в ресторане.
   - Очень хорошо. Спокойной ночи, Джордж.
   На следующий день после ужина у Уилмы Локвуды играли в  бридж,  поэтому
размолвка между Джорджем и Джеральдиной не была замечена ни  хозяином,  ни
хозяйкой. Когда они снова возвратились в свой номер, Джеральдина сказала:
   - Если у них что-нибудь и неладно, я этого не заметила.  Не  знаю,  что
они подумали о нас.
   - Вот именно. Завтра я возвращаюсь в Шведскую Гавань. Едешь со мной?
   - Нет, благодарю. Если пришлешь за мной машину, то приеду в субботу.
   - В субботу? Тогда я посоветовал бы тебе справиться  через  Эндрю,  где
состоятся в этот день  футбольные  матчи.  Если  играть  будут  в  Истоне,
Бетлехеме или Аллентауне, то ты надолго застрянешь в пути.
   - Не беда, если и надолго.
   - Дело твое.
   - Быть может, к тому времени ты оттаешь. Но после длительной поездки  и
всего прочего, возможно, я буду изрядно холодна.
   - И то и другое не исключено, - сказал он.  -  Если  я  не  увижу  тебя
утром, то встретимся в субботу. Спокойной ночи.
   Утром он оставил ей записку:

   "Дж.! Сегодня я вышлю Эндрю в Нью-Йорк, чтобы завтра ты могла выехать в
любое время, когда пожелаешь.  Вели  Деборио  забронировать  ему  номер  в
гостинице "Рузвельт". Дж.Л."

   Джордж Локвуд взял ключи от своего "паккарда" у  начальника  станции  в
Рединге и к середине дня был уже дома.
   - Вымой "паккард", Эндрю, а  потом  поезжай  в  Нью-Йорк.  В  гостинице
"Рузвельт" тебе забронирован номер. Когда приедешь, позвони миссис  Локвуд
в гостиницу "Карстейрс". Без сомнения, у нее  будет  уйма  вещей,  которые
надо доставить домой. Она скажет, в котором часу  вы  завтра  отправитесь.
Возьми "пирс-эрроу", он самый вместительный.
   - Миссис Локвуд не любит ездить в "пирсе", когда далеко. Она  жалуется,
что в нем продувает.
   - Без "пирс-эрроу" ей не обойтись. Если будет холодно, задерни  боковые
шторы. И захвати с собой побольше теплых вещей.
   - Я думаю, что "линкольн" так  же  вместителен,  если  никто  не  сидит
сзади.
   - Это все, что ты думаешь? Надеюсь, сам-то ты не  против,  если  обдаст
чуточку свежим ветерком?
   - Я нет. Да вот миссис Локвуд. Она против, - Эндрю улыбнулся.
   - Чему улыбаешься?
   - Только между нами. Она  рассердится,  если  узнает,  что  я  вам  это
рассказываю. Дело не только в сквозняках. Она жаловалась, что когда  ездит
в "пирсе", то выглядит старой - как те старые леди, что ездят  в  "пирсах"
по Гиббсвиллу. Кроме того, эта машина ужас сколько жрет горючего.
   -  Кто  это  успел  поговорить  с  тобой,  Эндрю?  Агент   по   продаже
"кадиллаков"? Флиглер? Если да, то напрасно стараешься. "Кадиллак"  я  все
равно не куплю. Так что  скажи  своему  Лютеру  Флиглеру,  что  из  вашего
заговора ничего не выйдет. Ну как, будешь ты  мыть  "паккард"?  Поедешь  в
Нью-Йорк?
   - Никто другой вам не предложит за "пирс" семьсот  долларов,  -  сказал
Эндрю.
   - Не стоит он семисот долларов. И за "кадиллак" просят слишком мало.
   - А миссис Гофман предлагают за ее "пирс" всего триста.  Того  же  года
выпуска, что и наш. Старой миссис Гофман.
   - Сейчас он  больше  и  не  стоит.  Брось,  Эндрю.  Может  быть,  ты  и
заработаешь свои два процента, но не на "кадиллаке". В моем гараже ему  не
стоять.
   - Ну, как знаете, сэр.
   - Что-то я хотел тебя спросить,  да  забыл  за  твоими  разговорами,  -
Джордж Локвуд стоял перед Эндрю, который, сняв ботинки, надевал  резиновые
сапоги. - Да, вот  что:  говорят  что-нибудь  об  этом  мальчике,  который
убился?
   - Вчера вечером был суд.
   - Ты имеешь в виду допрос у следователя?
   - Да. В газете утром писали, что это - смерть  от  несчастного  случая.
Вчера были похороны. Я слыхал, вы на них деньги давали.
   - Где ты слыхал?
   - В городе.
   - Это правда. Но людям ни к чему об этом знать.
   - По-моему, вы хорошо поступили, - сказал Эндрю. - По закону не обязаны
были, да для людей лучше.
   - Я не потому это сделал.
   - Понимаю. Поэтому и считаю, что вы хорошо поступили.
   - Говори прямо. Что у тебя на уме?
   Эндрю встал.
   - Никто не может винить вас, и  я  не  это  хочу  сказать.  Но  кое-кто
поговаривает, что стена-де и так достаточно высока. Не было никакой  нужды
в пиках.
   - Ясно. Что еще говорят?
   - Больше ничего.
   - А по-моему, было еще что-то.
   - Да, было, но все в том же роде. Говорят, что не следовало вам ставить
пики. Они и весной так говорили, и вот теперь, начиная со вторника,  опять
говорят. Что вы всю жизнь прожили в доме с низкой  железной  оградой  -  я
ведь говорю то, что слышал. Это не мое мнение. Всю жизнь жили в  открытую,
на виду у людей, и вдруг решили строить дом в  долине.  Поставили  высокую
стену да еще сверху пики. И вдобавок ко  всему  снесли  все  постройки  на
старой ферме Оскара Дитриха. Один парень сказал: "Что это с ним стряслось,
зачем ему захотелось  прятаться?"  -  Эндрю  помолчал.  -  Знаете,  мистер
Локвуд, я буду говорить с вами как мужчина с мужчиной. Я у вас  работаю  и
доволен вашим отношением, поэтому защищаю вас. Но тут дело в другом.
   - И спасибо, что защищаешь. В чем же тут дело?
   - Вас-то мне нечего защищать. - Эндрю запнулся и с  надеждой  посмотрел
на Джорджа Локвуда, как бы прося его помочь выйти из затруднения.
   - Кого же, в таком случае, надо защищать, если не меня?
   - Вашу жену, миссис Локвуд. Некоторые ее во всем винят. Вы-то прожили в
этом доме всю жизнь, и родители ваши - тоже. Наверное, и  отец  ваш  здесь
родился. Вот люди и говорят, что новый дом, стена, пики на стене и то, что
вы снесли ферму Оскара Дитриха, - все из-за того, что  вы  во  второй  раз
женились.
   - Но это моя идея - не ее.
   - Конечно. Только есть люди, которых невозможно в этом убедить.
   - Я и не собирался никого ни в чем убеждать.
   - Знаю. Я передаю лишь то, что люди говорят. Вы мало знались с жителями
города, но они к вам привыкли.
   - Моя первая жена тоже с ними не зналась.  Почему  же  должна  якшаться
эта?
   - Но у той  была  причина:  она  часто  болела,  и  все  это  знали.  А
теперешняя миссис Локвуд - сильная, здоровая леди. Я передаю вам лишь  то,
что говорят.
   - Ты приехал сюда из Нью-Йорка, Эндрю.  Тебе  еще  пало  знакома  жизнь
маленького городка.
   - Однако мне здесь нравится.
   - Да, но ты не знал, например, что когда моя мать вышла замуж за  моего
отца и переехала жить сюда, то  городские  жители  считали  ее  выскочкой,
потому что она разговаривала только по-английски.
   - Как это понимать, сэр?
   - Она была родом из Рихтервилла, всего в десяти милях отсюда, и,  кроме
английского языка, знала еще немецкий. Но отец плохо  понимал  этот  язык,
поэтому она и  разговаривала  только  по-английски.  А  горожанам  это  не
нравилось.  Они  обращались  к  ней  по-немецки,   а   она   отвечала   им
по-английски. Они осуждали ее за все, что  бы  она  ни  делала.  И  знаешь
почему?
   - Ну, причин может быть много.
   - Причина одна. Она была женой Авраама  Локвуда,  моего  отца,  который
вздумал  искать  себе  невесту  в  десяти  милях  отсюда.  Теперь  история
повторяется. Но я рад, что ты за меня  заступаешься.  Полагаю,  что  и  за
миссис Локвуд - тоже.
   - Еще как, - ответил Эндрю. - Одному парню даже по морде пришлось дать.
   - За что? Он сказал что-нибудь о миссис Локвуд?
   - Он взял свои слова обратно.
   - Рыцарство - хорошее дело, но побереги себя. Доброй ночи.
   - Доброй ночи, сэр.
   Джеральдина Локвуд вернулась домой, в свою красную  кирпичную  коробку,
на следующий день к вечеру.
   - Ага, затопил камин! Как хорошо, - сказала она, входя в кабинет мужа.
   - Это все, что ты можешь мне сказать при встрече?
   - Ты хочешь знать, собираюсь ли я тебя поцеловать? Нет,  не  собираюсь.
Я, кажется, простудилась: чихаю от самого Истона. Могла бы отомстить  тебе
и заразить, но я не такая зловредная. И потом - какое право ты  имеешь  на
поцелуй? Ты вел себя по-хамски, Джордж, и мне это совсем не правится.
   - Возможно. Бывает.
   - Так вот: мне это не нравится. Да, да,  не  нравится.  А  ты  даже  не
извинился.
   - Это избавило бы тебя от простуды?
   - Не связывай простуду с моими чувствами. Простуда здесь  ни  при  чем.
Впрочем, нет. Почему ты послал Эндрю не на "линкольне"?
   - Потому что в "пирс-эрроу", как я надеялся, легче простудиться.
   - Этого я тебе  не  прощу,  вот  увидишь.  Припомню  все,  что  было  в
последние два-три дня. Пойду приму ванну и лягу в постель. И  не  утруждай
себя, не приходи желать мне спокойной ночи.
   - Хорошо, Джеральдина. Как тебе будет угодно.
   - Где моя почта? Пришли посылки?
   - Спроси у Мэй.


   Одним из пассажиров вечернего поезда, прибывшего из Филадельфии в конце
февраля  1921  года,  был  Бинг  Локвуд,  иными  словами  Джордж   Бингхем
Локвуд-младший, высокий стройный молодой человек двадцати двух лет. На нем
были  светло-коричневая  шляпа  и  длинная  енотовая   шуба.   Шуба   была
расстегнута, и из-под нее виднелся светло-серый  английский  костюм.  Ноги
были обуты в черные ботинки с квадратными носами,  перетянутые  в  подъеме
черными союзками. Он вышел из пульмановского  вагона  и,  став  на  носки,
посмотрел поверх толпы сначала в одну сторону, потом в другую. На перроне,
по бокам от него, стояли великолепный английский вещевой мешок  из  свиной
кожи и не менее великолепная теннисная  сумка,  тоже  из  свиной  кожи.  И
одежда  и  вещи  этого  человека  отвечали  последней  моде,  принятой   у
студентов-старшекурсников, но держался он  сейчас  без  свойственной  этой
породе людей развязности.
   - Привет, Джорджи. Погостить домой на субботу?  -  спросил  Айк  Венер,
заведующий багажным отделением.
   - Здравствуйте, мистер Венер. Не видели нашего Генри?
   - Нет. Но я, правда, не искал его. И машины вашей не видел. Может,  еще
приедет.
   Венер ушел, и скоро Бинг Локвуд остался  на  перроне  один,  все  время
поглядывая на часы. Прошло пять минут.
   - Видно, придется тебе поразмять свои длинные ноги, Джорджи,  -  сказал
подошедший опять Венер. - Или позвонить к тебе домой? Пойду позвоню,  если
хочешь. А ты пока здесь посмотришь.
   - Нет, спасибо, мистер Венер. Пожалуй, пойду пешком.
   - Может, что неладно, Джорджи? Дома что-нибудь не в  порядке?  Надеюсь,
матери не стало хуже.
   - Все хорошо, спасибо. До свидания, мистер Венер.
   Бинг Локвуд прошел два квартала на восток, потом - три квартала на юг и
оказался у родительского дома. Отворив дверь, он вошел, оставил вещи, шубу
и шляпу в холле и направился в кабинет отца.
   - Здравствуй, отец.
   Джордж Локвуд отложил вечернюю газету в сторону.
   - Здравствуй, сын.
   - Ну, вот и я.
   - Вижу, что ты. Садись, чего стоишь. Не жди,  когда  тебе  скажут,  что
делать.
   Сын сел на стул и закурил.
   - Давно ли перестал носить подтяжки?  Или  в  Принстоне  другая  теперь
мода?
   - Неужели ты начнешь нашу беседу с того, что  станешь  критиковать  мою
одежду? - проворчал Бинг.
   - Да с чего ни начни, повод покритиковать тебя найдется. Разве не так?
   - Наверно, так. Но не с подтяжек же начинать, черт побери.
   - Ладно. Оставим подтяжки. Начнем с твоей манеры разговаривать.
   - Ну, извини.
   Джордж Локвуд встал, открыл лежавший  на  письменном  столе  серебряный
портсигар и вынул  сигарету.  Хотел  было  закурить,  но  передумал,  взял
портсигар в руки, осмотрел со всех сторон и протянул сыну.
   - Приятно было получить от тебя этот подарок. А теперь возьми обратно.
   - Зачем? Я его выиграл, он тебе понравился, и я был  рад  сделать  тебе
подарок.
   - Да. Но как ты его выиграл?
   - О господи. Это же за теннис.
   -  Тебя  вышвырнули  из  колледжа  за  жульничество  на  экзаменах,  и,
насколько я знаю, ты жульничаешь во всем.
   - На чемпионате по теннису одним  обманом  победы  не  добьешься,  черт
побери. Ты замечал, что на возвышении сидит судья и  все  видит?  Если  не
хочешь этого портсигара - выкинь его в мусорную корзину. Мне  он  тоже  не
нужен.
   - Зачем ты вообще приехал домой? Мог бы не ехать, деньги у  тебя  есть.
Ты опозорил семью и еще имеешь наглость разговаривать со мной таким тоном.
   - Понятно. Значит, это ты не разрешил Генри встретить меня.
   - У Генри сегодня свободный день.
   - А сам ты, конечно, не пожелал ехать. Впервые за семь с половиной  лет
меня никто не встретил.
   Джордж Локвуд фыркнул.
   - Скажи на милость! Ты, может, думал, что мы в духовым оркестром выйдем
тебя встречать?
   - Ничего такого я не думал, и ты это знаешь, отец. Я заслужил наказание
и, надеюсь, приму его как подобает  мужчине.  Но  насмехаться  надо  мной,
начинать разговор о каких-то подтяжках... Возвращать портсигар... -  Голос
Бинга дрогнул. - Право, отец...
   - Ради бога, без  слез.  Час  от  часу  не  легче.  То  ругаешься,  как
извозчик, а то хнычешь, словно девчонка. Хочешь реветь  -  иди  к  себе  в
комнату.
   - Больше не заплачу. Я уж говорил тебе по телефону  и  скажу  еще:  все
отдал бы, если бы мог смыть это пятно. Лучше было  завалить  экзамен,  чем
обманывать.
   - Или быть уличенным в обмане. Насколько я понимаю,  однажды  тебе  это
уже сошло с рук.
   Сын в нерешительности помолчал.
   - Дважды сходило с рук. Но я жалею, что не отдался на волю судьбы и  не
провалился.
   - Верно. Если бы только провал, куда легче  было  бы  устроить  тебя  в
другое учебное заведение. Даже и обратно в  Принстон  дорога  не  была  бы
закрыта. А сейчас тебя не берут даже  в  Пенсильванский  университет  и  в
Бакнелл.
   - Ты что, обращался и в Пенсильванский и в Бакнелл?
   - Говорил кое с кем из знакомых. Правда, в Бакнелл можно - только не  в
этом году, а в следующем. У твоей матери есть родственник, он  баптистский
священник в Уилкс-Барре.
   - Я не хочу ни в Бакнелл, ни в какой другой.
   - Ах, у тебя свои планы. Можно спросить какие?
   - Я еду в Калифорнию. Буду там работать.
   - В каком-нибудь банке, конечно?
   - Чего ты добиваешься? Так и норовишь ударить ниже  пояса.  Нет,  не  в
банке. Отец одного моего товарища по общежитию оказался добрее, чем родной
отец. Он берет меня к себе на  ранчо.  На  следующей  неделе  поеду.  Могу
уехать и завтра, если уж на то пошло.
   - Почему же не уехать? Я не держу тебя.
   - Ты и не можешь держать. Надеюсь, мы видимся в последний раз.  Прощай,
отец!
   - Подожди минутку, пока ты не совершил еще  свой  драматический  выход.
Тебя мать там ждет. Что ты ей скажешь?
   - Скажу, что получил место в Калифорнии и что завтра должен ехать.
   - Я спросил лишь для того, чтоб в наших ответах не было  разнобоя.  Это
все, что меня волнует. Когда придешь наверх, имей в виду, что  это,  может
быть, твоя последняя встреча с нею. Если ты долго пробудешь в Калифорнии.
   - Как долго?
   - Если пробудешь там  год.  Не  расстраивай  ее,  иначе  тебе  придется
отложить свой отъезд  на  несколько  дней.  Так  что  трагедий  с  ней  не
разыгрывай.
   - И почему не может быть наоборот?
   - Будь ты проклят! Не думай, что я это забуду.
   - Ладно, - буркнул Бинг.
   Увидев сына, мать сняла с головы чепец. Она сидела в кресле  с  высокой
спинкой. На ней был халат, надетый прямо на  ночную  рубашку;  ноги  ее  в
домашних шелковых туфлях покоились на круглой ковровой скамеечке для  ног.
Быстрым движением пальцев она поправила волосы и протянула к нему руки.
   - Иди сюда, Джорджи, дай я отшлепаю тебя как следует. Ну, поцелуй меня.
   Он поцеловал ее и сел в такое же кресло,  стоявшее  по  другую  сторону
камина.
   - Кури, не стесняйся. Дай и мне немного дымка.
   - Когда ты начала курить?
   - Когда я начала курить? Ровно тридцать  лет  тому  назад.  Сигареты  с
яванским перцем курила, когда мне было четырнадцать лет.
   - Разве тогда уже курили яванский перец?
   - О, не знаю. Я пошутила. Никогда я не курила, а вот ты, я знаю,  курил
такие сигареты. Когда тебе было четырнадцать и даже меньше.
   - Уже тогда знала?
   - Могла ли я не знать? От тебя за целую милю разило. Ты ужинал?
   - Нет.
   - Голоден, значит.
   - Не очень. В Рединге на вокзале поел устриц.
   - Ты уже разговаривал с отцом, я знаю. Я слышала  ваши  голоса,  только
разобрать ничего не могла. Конечно, он очень расстроен. Но он отойдет.  Ты
ведь помнишь  Чарли  Ларриби?  Впрочем,  может,  и  не  помнишь.  Это  мой
троюродный брат. Он как-то приезжал сюда читать  проповеди  в  баптистской
церкви и ночевал у нас. Тебе тогда было три или четыре года -  не  больше.
Так вот: он изрядно  преуспел  как  пастор,  пастор-баптист,  и  я  где-то
прочла, что он стал одним из попечителей Бакнелла.  Тогда  я  посоветовала
отцу написать дяде Чарли и изложить все обстоятельства, ничего не скрывая,
и попросить его как христианина и священника...
   - Знаю, мама. Отец говорил.
   - Да? Я была уверена, что он скажет. Тебя зачислили на будущий год или,
вернее, зачислят. Одним словом, возьмут. И ты получишь диплом. Всего  один
год, сынок.
   - Не так уж важен мне этот диплом, мама. Довольно с меня колледжей.
   - Я боялась, что ты так именно и скажешь. Но не торопись с решением.  Я
знаю, о чем ты думаешь. Ты дума