ть.  Шубу  твою  я  велю
сдать на хранение. Она тебе пока не понадобится. А когда придет сундук,  я
скажу Генри...
   - С ним я уже договорился.
   - Телеграфируй  мне,  когда  приедешь  в  Калифорнию,  а  потом,  когда
устроишься, напиши подробнее. Я хочу знать все. Деньги нужны?
   - Нет, спасибо.
   - Но если когда-нибудь понадобятся...
   - Знаю. Еду я налегке, потому что там  мне  пригодится  только  рабочая
одежда. Джинсы.
   - Джинсы?
   - Рабочие штаны, только без нагрудника.  Там  их  называют  "левис".  В
Сан-Франциско есть магазин, владельца которого зовут Леви. Это  я  все  от
Стива узнал.
   - Мать Стива живет тоже там? На ранчо?
   - По-моему, да. Но ты не  пиши  ей,  мама.  Подожди,  пока  я  обживусь
немного и когда представится случай.  Адрес  я  тебе  дам  сейчас,  но  ты
понимаешь, почему я не хочу, чтобы ты писала миссис Кинг.
   - Конечно. С Эрнестиной я за тебя попрощаюсь.
   - Да, пожалуйста. Ну? Кажется, я слышу шаги Генри.
   - Да. По-моему, мы обо всем условились.
   - Обо всем. Надо спешить. Из-за меня они поезд держать не будут. Береги
себя. Я буду писать, и ты мне пиши.
   Она оценивающе посмотрела на него.
   -  Все  к  лучшему.  Я  в  этом  уверена.  Ничего  из  того,  что  тебе
действительно нужно, ты здесь не оставляешь. Моя любовь едет с тобой  и  с
тобой пребудет. Ты это знаешь, мой мальчик.
   - Да, мама. Это я знаю. - Он нагнулся и поцеловал ее. Она погладила его
по голове - всего один раз.
   - Торопись. Храни тебя господь.
   Едва он сел в вагон, как поезд тронулся.
   А его отец в это время стоял у окна в комнате его матери.  Он  был  уже
одет. Она вышла из ванной и легла в постель.
   - Доброе утро, Агнесса.
   - Доброе утро.
   - Он уехал.
   - Да, уехал, и я его больше не увижу.
   - Это еще неизвестно.
   - Тебе это так же хорошо известно, как и все остальное. Как и  то,  что
вчерашнего вечера я тебе никогда не прощу.
   - Агнесса, послушай меня, пожалуйста. Здесь две стороны  вопроса,  будь
справедлива.
   - Какие там две стороны! И не в справедливости дело, Джордж. Это -  тот
случай в твоей жизни, когда нечего было думать, думать, думать. Какой прок
от твоих раздумий? Ты лишил моего сына возможности побыть дома хотя бы еще
одну ночь. Не будь тебя здесь неделю или месяц,  я  могла  бы  ему  как-то
помочь. Не знаю, что ты ему сказал, но это факт,  что  он  не  мог  больше
здесь оставаться. Уж если ты не хотел отнестись к нему по-человечески,  то
хотя бы уехал куда-нибудь, дал мне возможность рассеять  у  него  чувство,
будто он прокаженный.
   - Он был настолько любезен, что пожелал мне смерти.
   - Что ты ему сказал? Что побудило его к этому? Не  говори.  Я  не  хочу
слушать.
   - А мне очень хочется сказать тебе.
   - Не надо.
   - Ты пользуешься своим положением больной.
   - Каким положением? Что это за положение, которым я пользуюсь? Я  знаю,
что со мной будет. Знаю, что жить мне осталось самое большее год.  Или  ты
мог бы и этот  срок  укоротить  на  несколько  месяцев?  Самое  плохое  ты
высказал, кажется, вчера вечером. Что еще ты  можешь  сказать?  Что-нибудь
такое, что вызвало бы у меня новый приступ? Но  ты  сдерживаешься,  ты  не
хочешь извлекать преимущества из того, что я больна? Какой же ты  лицемер,
Джордж Локвуд. Я просто поражаюсь.
   - Благодарю.
   - Вот когда я раскусила тебя. Хоть и поздно, но раскусила.  По  крайней
мере, умирая, буду  знать,  кто  ты  есть.  Ты  делаешь  вид,  будто  тебе
безразлично, что о тебе думают люди, но это  неправда.  Никто  в  мире  не
придает мнению посторонних большего значения, чем ты. Ты и не сноб,  и  не
аристократ. Ты просто трус, который боится, как бы  о  нем  что-нибудь  не
узнали - хорошее или плохое. Ты думаешь, что если  люди  будут  знать  про
тебя хорошее, то узнают и плохое. Только и всего.
   - Значит, во мне есть и хорошее?
   -  О,  да.  Я  даже  сказала   твоему   сыну,   что   ты   великодушен,
предупредителен, ласков.
   - Уверен, что это не встретило сочувствия.
   - Я сказала ему это не ради тебя, а ради  него  же.  В  жилах  мальчика
течет твоя кровь, и он будет месяцы, годы удивляться самому себе.
   - Тем не менее он хочет моей смерти.
   - Уж ты-то знаешь, что это значит, когда человек хочет чьей-то  смерти,
но не может ускорить ее.
   - Считаю твои слова незаслуженным оскорблением. Я хотел  посоветоваться
с тобой насчет будущего Джорджа.
   - Тебя некому слушать, Джордж. Так что нет смысла говорить.
   - Пусть будет по-твоему, Агнесса. Ты всегда разговариваешь таким тоном,
будто абсолютно уверена, что сам господь бог записывает каждое твое слово.
Уж если на то пошло, так мы с тобой оба трусы.
   - Уйди, прошу тебя.
   Подбадриваемая письмами сына и дочери, Агнесса Локвуд пережила  зиму  и
весну, но августовскую жару она  уже  не  смогла  выдержать.  И  несколько
последних писем сына  не  помогли.  Он  писал  нерегулярно  и  каждый  раз
вскользь упоминал о какой-то девушке по  имени  Рита  да  рассказывал  про
погоду в округе Сан-Луис-Обиспо. Фамилии Риты он не называл и писал о  ней
так, словно  матери  все  уже  было  известно  из  предыдущего  письма.  О
калифорнийской погоде он писал, что жара там никогда не спадает и была  бы
просто невыносимой, если бы не близость Тихого океана. "Иногда мы с  Ритой
улучаем минуту  и  ездим  купаться".  Агнесса  Локвуд  намекнула,  что  ей
хотелось бы узнать об этой Рите подробней, но новых сведений не поступило.
   -  Наверно,  какая-нибудь  испанка,  -  предположила  Эрнестина.  -   В
Калифорнии много жителей испанского происхождения.
   - Я бы не хотела, чтобы он женился на католичке, - сказала Агнесса.
   - Да ведь это всего лишь догадки. Сам-то он ничего такого не пишет.  Он
же не говорит, что хочет на ней жениться.
   - Не он, так она может захотеть.
   - Еще бы! Надо быть дурой, чтобы не захотеть. Но тогда  он  предупредил
бы тебя, мама.
   Девушка видела, как мать боролась с духотой и зноем в  эти  жаркие  дни
конца августа. Гул электрических вентиляторов не давал ей спать, но и  без
циркуляции воздуха ей было трудно. Однажды поздним вечером -  это  было  в
пятницу - она вдруг уронила голову на грудь и скончалась. Эрнестина Локвуд
послала брату телеграмму:

   МАМА УМЕРЛА ПОХОРОНЫ ПОНЕДЕЛЬНИК ЦЕЛУЮ ЭРНЕСТИНА.

   Через неделю от брата пришел ответ:

   БЫЛ ОТЪЕЗДЕ ТЕЛЕГРАММУ ПОЛУЧИЛ СЕГОДНЯ ПИШИ ЦЕЛУЮ ДЖОРДЖ.

   Она подробно описала ему все как было и через две  недели  получила  от
него ответ.

   "20 сентября 1921 г.
   Дорогая Тина!
   Большое спасибо за письмо и за газетные вырезки с сообщением о смерти и
похоронах мамы. Этой вести можно было  ожидать,  но,  когда  она  в  конце
концов пришла, я обнаружил, что она застигла меня врасплох. Конечно,  тебе
пришлось ужасно тяжело, но мы можем утешить себя тем, что она  не  слишком
страдала. Больше всего ее мучило то, что она не могла  выходить  из  своей
комнаты, и я искренне убежден, что она предпочла бы умереть,  чем  прожить
так еще год.
   У меня есть для тебя другая, более приятная новость. Причина, почему  я
так поздно  получил  твою  телеграмму,  заключается  в  том,  что  я  взял
несколько свободных дней, чтобы отправиться в свадебное  путешествие.  Да,
18 августа я женился на Рите  Кольер.  В  письмах  маме  я  несколько  раз
упоминал ее имя, так что эта новость не явилась бы для  нее  (и,  надеюсь,
для тебя) полной неожиданностью. Рита прекрасная девушка,  на  год  моложе
меня,  кончила  Колледж  Милласа  cum  laude  [с   отличием   (лат.)]   (в
противоположность ее супругу). Потом преподавала в школе недалеко  отсюда.
Ее родители, м-р и м-с Дэвид Кольер, живут в Лос-Анджелесе. Отец -  химик,
служит в "Сан-Исидро петролеум корпорейшн". Родом он  из  Кливленда,  штат
Огайо, окончил университет Западной Резервации, где был членом  клуба  "Фи
Бета Каппа". Мать тоже из Кливленда. Ее  девичья  фамилия  Ван-Митер.  Она
училась в этом же университете Западной Резервации и тоже была членом  "Фи
Бета Каппа". Так что,  как  видишь,  я  попал  в  семью  интеллигентов.  Я
рассказал им, за что меня выгнали из Принстона, но они,  оказывается,  уже
запросили обо мне одного  своего  знакомого  принстонского  преподавателя,
когда увидели, что у нас с Ритой дело пошло всерьез. Так что они  знали  о
помолвке и лишь настаивали, чтобы мы не спешили с регистрацией брака, пока
я не буду в состоянии содержать жену.
   И вот теперь мы поженились. Мне не хотелось волновать маму, но  дело  в
том, что я работаю не на ранчо. У мистера Кинга нефтяное  дело,  а  ранчо,
адрес которого я вам дал, - только его хобби. Первые два месяца я ездил на
грузовике, возил трубы и тому подобное, а потом меня сделали  кладовщиком.
Жалованье мне платит "Сан-Маркое петролеум  компани"  -  компания  мистера
Кинга. Жил я сначала в пансионате в Сан-Луис Обиспо,  а  сейчас  мы  сняли
домик. Адрес на конверте. Мне выдали премию  за  внедрение  новой  системы
учета  инвентаря,  которая  дает   возможность   любому   человеку   сразу
установить, сколько буров и другого оборудования имеется в наличии  и  где
используется действующий инструмент. Мистер Кинг  был  здесь  единственным
человеком, знавшим, что у меня есть дополнительный источник дохода, пока я
не сказал Рите и ее родителям. При следующем повышении  я,  вероятно,  уже
получу  возможность  работать  там,  где  сумею  по-настоящему   поучиться
нефтяному  делу.  Мистер  Кольер  рекомендовал  мне  несколько   книг   по
специальности, и я их приобрел, но учиться трудно.  Рита  помогает  мне  в
этой "домашней работе", но, признаюсь, часто  я  засыпаю,  не  прочитав  и
страницы. Не знаю, когда мы с тобой увидимся, если ты сама не завернешь ко
мне, когда будешь в наших краях. Но Риту, я надеюсь, ты увидишь скоро. Вот
несколько фотографий. Пиши, пожалуйста, и сообщи, чем ты занимаешься.
   Целую, Джордж.
   Прилагаю чек. Пожалуйста, закажи цветы, и пусть их  положат  на  могилу
мамы в день ее рождения, 22 октября. От кого цветы - писать не  надо.  Она
будет знать и так".

   "Конечно, будет знать", - подумала девушка.


   Обычно история американского рода имеет два  начала:  одно,  не  всегда
легко определимое, связывается с первым  поселившимся  в  стране  предком;
другое, неоспоримое, - с первым выдающимся предком.  Но  многие  фамильные
свидетельства либо погибли при пожаре,  либо  оказались  погребенными  под
землей, поэтому большая часть родословий, берущих начало до  Революционной
войны [имеется и  виду  Война  за  независимость  (1775-1783)],  велась  в
значительной степени на основе предположений.  Вследствие  частых  пожаров
уцелело лишь небольшое количество семейных библий, налоговых ведомостей  и
церковных записей дореволюционного периода. Опрокинутая свеча,  уголек  из
камина становились причиной  опустошительного  пожара,  который  ничто  не
могло  остановить.  Почти  все  убранство  жилищ  и  церквей  было   легко
воспламенимо, так что  от  огня  спасались  только  счастливцы,  да  и  те
оставались ни с чем. Все, что они (а также их соседи, если  таковые  были)
успевали сделать, - это  выбежать  на  улицу  и  смотреть,  как  горит  их
имущество. Ни пахарь, ни геодезист не были настолько сентиментальны, чтобы
оберегать какие-то захороненные кости или могильные плиты; первый  считал,
что борозды должны быть прямыми, а второй - что дороги надо  строить  там,
где их намечено строить.  Если  дорожный  строитель  и  допускал  какие-то
отклонения, то лишь из-за каменных глыб, а не из-за останков давно умерших
людей.  Стены  и  внутренность  тюрем  строились  из   более   огнестойких
материалов, но тюремные записи часто бывали неточны, да к  тому  же  и  не
очень  интересовали  потомков  тех  мужчин  и  женщин,  которые   отбывали
заключение. Таким образом, пожары и  тюремные  решетки  нередко  прерывали
связь между отдаленными предками и их любознательными, славными потомками.
   Джордж Бингхем Локвуд и его брат Пенроуз  понимали,  что,  хотя  Роберт
Локвуд, прибывший в 1630 году  в  Уотертаун  (Массачусетс)  и  переехавший
затем в Фэрфилд (Коннектикут), и был,  возможно,  их  первым  американским
предком, утверждать это  категорически  не  могли,  поскольку  нашлось  бы
множество других людей с такой же фамилией,  обладавших,  что  называется,
неоспоримыми правами на этого  предка.  С  большим  основанием  они  могли
считать, что один из их  предков,  живший  в  восемнадцатом  веке,  служил
кучером конестогского фургона и был убит индейцами или  другими  враждебно
настроенными лицами. Они располагали фактами, подтверждавшими, что человек
по фамилии Локвуд  действительно  ездил  в  конестогском  фургоне  и  умер
насильственной смертью в  Центральной  Пенсильвании,  оставив  после  себя
нескольких сыновей. Вполне возможно и  даже  допустимо,  что,  по  крайней
мере, один из сыновей этого человека переселился в округ Нескела,  поэтому
Джордж Бингхем Локвуд и его брат Пенроуз отнюдь  не  фантазировали,  когда
заявляли, что они происходят от  Локвудов  из  округа  Нескела.  Их  отец,
Авраам Локвуд, был сыном Мозеса Локвуда,  родившегося  в  округе  Нескела;
сохранились  семейные  библии,  церковные  записи   и   могильные   плиты,
подкреплявшие это притязание.
   Когда братья были мальчиками, в Шведской Гавани оставалось  еще  немало
жителей, помнивших Мозеса Локвуда,  когда  он  приехал  в  округ  Нескела,
поэтому они могли почти наверняка утверждать, что Мозес был  внуком  Джона
Локвуда, родившегося в  1761  году  и  чудом  избежавшего  смерти  от  рук
индейцев, которые убили его отца. Вместе с тем  Джордж  и  Пенроуз  вполне
допускали, что Локвуд, прибывший в 1630 году в Уотертаун, мог и не быть их
пращуром; втайне они не считали неопровержимо доказанным и тот  факт,  что
убитый индейцами Джон Локвуд (1761 года рождения) был дедом их деда. Но  в
том, что Мозес Локвуд, родившийся, к  сожалению,  в  1811  году,  а  не  в
предшествующем столетии, был их дедом и первым  отличившимся  предком  (он
нажил много денег), они не сомневались. После своей смерти  он  оставил  в
Шведской Гавани землю, угольные разработки, векселя на  заложенные  фермы,
винокуренный завод и банковские облигации - всего  на  сумму,  превышающую
200.000 долларов. Все это  состояние,  до  последнего  цента,  он  завещал
своему сыну Аврааму, который к тому времени и сам успел сколотить капитал.
Таким образом,  представители  и  первого  и  второго  поколений  Локвудов
оказались  богатейшими  жителями  Шведской  Гавани,  что  давало  Локвудам
третьего  поколения  право   подвергать   сомнению   свое   новоанглийское
происхождение  лишь  в   семейном   кругу.   В   Шведской   Гавани   слово
"бережливость" произносилось с не меньшим благоговением, чем  имя  Христа,
поэтому умение наживать  деньги  уже  само  по  себе  обеспечивало  видное
положение в обществе. И не без основания, особенно после того,  как  стало
ясно, что второе поколение унаследовало не только деньги, но и  умение  их
накапливать.   Граждане   Шведской   Гавани,   помогшие   Мозесу   Локвуду
разбогатеть, гордились тем, что он жил в их городе, и это чувство гордости
в немалой степени  объяснялось  тем,  что  Мозес  отказался  от  намерения
поселиться в Гиббсвилле - административном и деловом центре,  который  они
ненавидели.
   Как гласит легенда, однажды Мозес ехал верхом на лошади из Форт-Пенна в
Гиббсвилл. Когда до места назначения оставалось всего четыре мили,  грянул
ливень, и Мозесу пришлось укрыться в "Таверне пяти очков" - единственной в
Шведской Гавани  гостинице.  Ночью  его  разбудил  шум  чьих-то  шагов  по
комнате. Он окликнул незваного гостя, а тот бросился на него  с  кинжалом.
Мозес Локвуд вынул из-под подушки револьвер  и  убил  незнакомца  наповал.
Предполагаемый грабитель, уроженец Гиббсвилла,  был  известный  забулдыга,
драчун, завсегдатай кабаков и картежник. Он был в одних носках, и  кинжал,
как установили, принадлежал ему. Он не имел никакого  права  вторгаться  в
номер Мозеса Локвуда в три часа ночи. Так что  возбуждать  уголовное  дело
оказалось ненужным, бургомистр ограничился записью в "книге происшествий".
Число граждан, пришедших поздравить Мозеса Локвуда с чудесным спасением  и
с тем, как он храбро разделался с преступником, было столь велико, что  он
решил остаться в Шведской Гавани еще на один день.
   Но он застрял в этом  городке  на  всю  жизнь.  Было  известно,  что  у
застреленного осталось в Гиббсвилле несколько злопамятных братьев, которые
публично поклялись отомстить за его смерть, и горожане  стали  уговаривать
Мозеса Локвуда держаться подальше от главного города округа.  Мозес  опять
отложил свой отъезд, но деньги были у него уже на  исходе,  и  он  объявил
своим новым друзьям, что должен подыскать себе работу, а это легче сделать
в большом городе, так что не миновать ему уезжать отсюда. Но  впечатление,
произведенное им на жителей Шведской Гавани, было настолько благоприятным,
что ему предложили должность инспектора полиции. Он согласился.  Жалованье
ему назначили скромное, но  городская  община  представляла  ему  казенное
жилье, а "Таверна пяти очков" -  бесплатное  питание  за  общим  столом  с
другими гостями. Мозес Локвуд не имел  опыта  полицейской  работы,  но  он
показал себя в решительную минуту мужественным, хладнокровным человеком  и
метким стрелком. Он с благодарностью принял предложение, заранее оговорив,
что, когда освободится более выгодное место, он займет его.  На  очередных
выборах он выдвинул свою кандидатуру на место бургомистра -  того  самого,
благодаря влиянию которого получил должность полицейского инспектора.  То,
что  Мозес  Локвуд   оказался   победителем,   объяснялось   исключительно
соображениями экономии: став бургомистром, он по совместительству,  за  ту
же ставку  бургомистра  (плюс  побочные  доходы),  продолжал  выполнять  и
полицейские  функции.  Разумеется,  должность  эта  привлекала  Мозеса  не
мизерным   жалованьем,   а   тем,   что   она,   отчасти   благодаря   его
предшественнику,  сулила  немалые  деньги.   Прежний   бургомистр   взимал
отдельную плату за нотариальные услуги и  судопроизводство;  Мозес  Локвуд
стал  требовать  вознаграждение  также  за  сбор  ренты,  за   юридическую
консультацию и за взимание просроченных налоговых платежей. Кроме того, он
повысил ставки за слушание дел и за составление исковых заявлений граждан,
лишенных средств нанять адвоката.  Потом  он  женился  на  младшей  дочери
прежнего бургомистра и вскоре приобрел, совместен  с  тестем,  монопольное
право на маклерские операции по недвижимому имуществу, на  страхование  от
огня и на управление городом; каждые два года они сменяли  друг  друга  на
посту бургомистра. Они  организовали  первые  регулярные  рейсы  дилижанса
между Шведской Гаванью и Рихтервиллом, расположенным в одиннадцати милях к
западу, построили на берегу реки винокуренный  завод  и  взяли  подряд  на
обеспечение строителей канала Филадельфия - Гиббсвилл питанием и жильем; а
когда  сооружение  канала  закончилось  -  превратили  рабочие  бараки   в
многоквартирные дома.
   Нельзя сказать, чтобы у Мозеса Локвуда не  было  врагов.  В  1848  году
из-за ссоры на коммерческой основе он застрелил еще одного  человека.  При
разборе этого дела обнаружилось, что Форт-Пенн Локвуд покинул отнюдь не по
доброй  воле.  Несмотря  на  возражение  адвоката,  поддержанное   судьей,
окружной прокурор попытался доказать, что тот первый выстрел,  оказавшийся
смертельным для вора, будто бы прокравшегося в  номер  Мозеса  Локвуда,  в
действительности означал  преднамеренное  убийство.  По  словам  окружного
прокурора, Мозес Локвуд знал этого вора раньше и сам замышлял ограбление в
Гиббсвилле.  Поскольку  свидетелем  обвинения  выступил  один  из  братьев
убитого, адвокат Мозеса Локвуда добился, чтобы большую часть его показаний
изъяли из протокола, а остальную часть - поставили под  сомнение.  Тем  не
менее,  случай  этот  получил  широкую  оглас