мал не Терон Уинн, отец невесты,  а
престарелый господин с квадратной челюстью и с лицом,  свидетельствовавшим
о железной воле, однако они быстро разобрались, что к чему и кто есть кто.
Если такой пир отцу невесты и не по карману, то, по крайней мере,  он  или
его дочь - на достаточно хорошем счету у богатого родственника,  что  тоже
неплохо.
   - Ты не считаешь, что нам  лучше  было  бы  обвенчаться  в  хиллтопской
церкви безо всей этой суеты? - спросил Джордж Агнессу за день до свадьбы.
   - Честно говоря, нет. Денег у дяди Тома достаточно,  а  суета  меня  не
волнует. У меня такое впечатление, точно я собираюсь не на свою свадьбу, а
на чужую.
   - Ты не чувствуешь себя невестой?
   - Нет. Завтра почувствую. Придется играть эту роль,  хотя  я  не  очень
хорошая актриса. Ему хочется, чтобы я была красива  и  выглядела  скромно,
как и подобает невесте. Ну, а на все остальное, связанное с этой свадьбой,
я смотрю глазами постороннего человека. А ты что чувствуешь?
   - Вероятно, то же, что должен чувствовать твой отец. Что надо  быть  на
этом торжестве из вежливости. Не по отношению к тебе,  а  по  отношению  к
твоему дяде. Если не считать мистера Уинна, больше всех доволен мой  отец.
У него с мамой тоже была пышная по тем племенам свадьба.
   - Жаль, что нет твоей мамы.
   - Да, - согласился Джордж. В действительности же мысль о матери у  него
ни разу до сих пор не возникала.
   Пресвитерианцы Уинны и лютеране Локвуды нашли, что окрестные  церкви  -
методистская, которую посещают валлийцы, и католическая, которую  посещают
ирландцы, - им не подходят, поэтому, когда Том  Уинн  предложил  совершить
обряд венчания у него в  доме,  никто,  в  сущности,  не  возражал.  Такое
решение влекло за собой необходимость ограничить число  присутствующих  на
церемонии, но Тома Уинна это не огорчало. "Меньше будет слезливых  женщин,
только и всего". Однако венчание в доме Уинна вынуждало и жениха сократить
свиту молодых людей, что пришлось Аврааму Локвуду не по вкусу.
   - Жаль, что у тебя будет мало дружек, - сказал он Джорджу.
   - Почему мало? Четырех достаточно. Пятым будет Пен.
   - Больше-то лучше, - настаивал отец, думая об интересах Дела Локвудов.
   - Почему же? - недоумевал Джордж. -  Если  бы  венчание  происходило  в
большой церкви - другое дело. Но раз  гостей  будет  немного,  то  с  моей
стороны было бы нескромно привести с собой десять-пятнадцать дружек.
   - Нескромно. Ты совершенно прав. - Авраам Локвуд радовался: его сын был
настолько  чуток  к  правилам  хорошего  тона,  что  уже   теперь   вполне
удовлетворял одному из самых существенных требований Дела.
   Жених и невеста выполнили все, что  требовалось  церковным  и  светским
обрядами:   торжественно   шествовали,   стояли,   кружились   в   вальсе,
прохаживались среди сотен мужчин и женщин, здороваясь с одними, выслушивая
поздравления других, перекидываясь с кем-то словцом,  окликая  кого-то  по
имени, улыбаясь тем, кого они не знали или не узнавали в лицо.
   Прием приближался к концу,  пошел  сильный  дождь,  гости  засуетились,
забегали между навесами, а  Джордж  и  Агнесса  тем  временем  скрылись  в
особняке и переоделись в дорожные  костюмы.  Кто-то  вдруг  крикнул:  "Они
уезжают!"; крик этот сразу превратился в хор  голосов,  толпа  повалила  в
особняк и запрудила парадную лестницу. Агнесса стояла на первой лестничной
площадке и испуганно смотрела то на толпу, то на Джорджа.
   - Не бойся, они нас выпустят, - заверил он.
   - Где твой букет? Ты не бросила нам свой букет? - крикнул ей кто-то.
   - Я не знаю, куда он девался, - сказала Агнесса мужу.
   - Не имеет значения, - успокоил он  ее  и  громко  попросил:  -  Будьте
добры, пропустите нас!
   - Букет! Букет! - скандировали гости, и Агнесса впервые  почувствовала,
что  теряет   самообладание.   Скопление   людей,   полушутливое   (только
полушутливое!) требование букета, растерянный вид отца, тщетно пытающегося
пробиться сквозь толпу, чтобы попрощаться с дочерью, - все  это  оказалось
ей не под силу.
   - Я боюсь, - прошептала она, сжав руку мужа.
   - Никто тебя не тронет, - резко сказал он. - Кинут в нас щепоть риса  -
и все.
   - Я не могу спускаться по этой  лестнице.  Ни  шагу  не  могу  сделать.
Выведи меня отсюда черным ходом. Пожалуйста!
   - А, черт! Ну, хорошо.
   У парадного подъезда стояла  пара  лошадей,  впряженная  в  экипаж,  на
козлах которого восседал личный кучер Тома Уинна. По мысли  Джорджа,  этот
экипаж  должен  был  выполнять  роль  приманки  для   гостей   -   усыпить
бдительность  наиболее  рьяных  весельчаков  и  дать  возможность  молодым
незаметно выйти  из  дома  черным  ходом  и  сесть  в  запряженную  мулами
санитарную повозку.
   - Выйдем через кухонную дверь и - бегом к повозке, -  предложил  Джордж
Локвуд.
   Хитрость удалась: пока гости толпились и шумели в особняке, у  подъезда
и на газоне, молодые уже располагались на одеялах в "мясном фургоне",  как
окрестили повозку шахтеры. Прошла еще минута, и мулы рысцой покатили их по
направлению  к  железнодорожному  полотну  -  примерно  в  трех  милях  от
особняка, - где стоял наготове, паровоз с  прицепленным  к  нему  вагоном,
чтобы отвезти их в Моч-Чанк.  Когда  они  добрались  до  железной  дороги,
Агнесса все еще дрожала и еле переводила дух от волнения.
   - Только без истерики, - буркнул Джордж.
   - Ее-то я и стараюсь побороть. Извини, но я не могла  тогда  выговорить
ни слова.
   - Это ничего. Теперь успокойся. - В вагоне, кроме них, никого не  было.
- Никто больше не будет к тебе приставать. Мы приедем в  Моч-Чанк  задолго
до отправления нью-йоркского поезда и никаких знакомых там не встретим.  А
в Нью-Йорк прибудем раньше одиннадцати.
   Когда они сели в нью-йоркский  поезд,  Агнесса  Уинн-Локвуд  облегченно
вздохнула.
   - Все шло хорошо  до  самого  конца,  а  потом  вдруг  что-то  со  мной
стряслось. И все у меня получалось не так, как  нужно.  Не  попрощалась  с
дядей Томом. Не бросила гостям цветы, хотя  Рут  Хейгенбек  очень  на  это
рассчитывала. И потом - эта толпа и бедный папа. Ты его видел?
   - Нет.
   - Никогда не забуду его лица. Хочет мне улыбнуться и не может. Его  так
сжали со всех сторон, так затерли, что он не мог ко мне пробиться. Мама-то
со мной была, помогала переодеться, а вот папа... бедняга. Я знаю, что  он
хотел поцеловать меня на прощание.
   - Будет тебе, Агнесса. Я же не собираюсь бросать тебя в Гудзон.
   - Бедный Джордж. Я бы не винила тебя, если бы и бросил.
   - Не возражаешь, если я выйду покурить?
   - Конечно, нет. Я и сама бы не прочь. Но ты иди, а я пока прилягу.
   В гостинице им был  приготовлен  номер  люкс.  Как  только  они  вошли,
Агнесса объявила, что хочет есть.
   - Да и ты, должно быть, голоден. Весь день почти ничего не ел.
   - Выпьем шампанского?
   - Может, не будем, а? Неприятно мне это вино. Ничего я не  хочу,  разве
что яичницу и чай.
   - Хорошо. Яичницу на двоих. Чайник. Кофейник. И бокал шампанского.
   - Очень хорошо, сэр, - сказал официант. - Минут через двадцать, сэр?
   Агнесса распаковала вещи,  повесила  одежду  в  платяной  шкаф,  а  все
остальное разложила по ящикам, подошла к окну и посмотрела  на  полуночную
жизнь Геральд-сквер. Больше заняться было нечем, а ужин еще  не  принесли.
Она сняла жакет и осталась только в блузке и юбке.
   - Ну скажи что-нибудь, - попросила она мужа.
   - Что бы ты хотела от меня услышать?
   - Обычно мы с тобой болтаем - не остановишь.
   - Обычно - да, но сейчас другая обстановка.
   - Поэтому я и хочу, чтобы ты поговорил со мной.
   - Она ведь и на меня действует, Агнесса. Обстановка-то.
   - Ах, да. Об этом я  не  подумала.  Не  ставила  себя  на  твое  место.
Эгоистично с моей стороны. Но я рада, что и ты волнуешься. Кое-что  матери
объясняют дочерям, но мне не приходилось слышать,  чтобы  они  учили,  как
поддерживать разговор в первую брачную ночь.
   - Для разговоров у нас еще будет достаточно времени.
   - Все равно мне хочется поговорить. Хоть пять минут.
   - Ты уже говоришь. Продолжай.
   - Но ты мне не помогаешь. А вот и ужин.
   Тактичный официант принес не один, а два бокала шампанского.  Когда  он
вышел, Джордж Локвуд поднял свой бокал.
   - За тебя, Агнесса. Надеюсь, ты будешь счастлива.
   - Конечно, буду, Джордж. Что-то свело же нас с тобой. Что именно, я  не
совсем понимаю, но оно есть. - Они чокнулись, отпили из бокалов и  сели  -
впервые в их супружеской жизни - за общий стол.
   - Не так уж я и голодна, как  думала,  -  вдруг  сказала  Агнесса.  Она
встала и ушла в спальню, закрыв за собой дверь.
   Минут через пятнадцать - двадцать он  тоже  встал  и  открыл  дверь.  В
спальне было темно, Агнесса лежала в постели.
   - Ты не спишь? - спросил он.
   - Господи, он еще спрашивает. Разве можно заснуть в таком состоянии?
   Он разделся и лег рядом с ней на  кровать.  Агнесса  лежала  совершенно
нагая. Он целый год не прикасался  к  женскому  телу  и  теперь  с  жадным
нетерпением принялся гладить ее, и она обняла его за шею. Щекой он  ощутил
ее неподатливую, почти мальчишескую грудь. А он так долго жаждал  женщины!
Когда он овладел ею, она вся отдалась своей страсти, испытывая наслаждение
и боль одновременно. Потом он обмяк, а она долго не могла понять, что  уже
все. За это время они не проронили ни звука. Она заговорила первой:
   - Ты научишь меня, да?
   - Да, - ответил он, хотя знал, что  вряд  ли  сможет  научить  ее  быть
такой, как Лали Фенстермахер.


   Когда умер Том Уинн - это случилось через год после замужества  Агнессы
Локвуд и через пять месяцев после ее первого выкидыша, - она  унаследовала
сто  тысяч  долларов,  которыми  могла  распорядиться  в  любое  время,  и
пятьдесят тысяч - на воспитание детей, если они у нее  будут;  если  же  в
течение десяти лет у нее  не  сохранится  ни  одного  ребенка,  то  и  эти
пятьдесят тысяч станут ее собственностью. Деньги небольшие по сравнению  с
личным состоянием Джорджа и с тем, что сулило ему наследство от  отца,  но
все же это был ее собственный капитал. Деньги на детей лежали в  одном  из
банков Уилкс-Барре, в семидесяти милях от Шведской  Гавани,  а  сто  тысяч
долларов были вложены в акции и другие  ценные  бумаги  угольной  компании
Уиннов. Обратить их в деньги она могла, лишь предложив их сначала  той  же
угольной компании.
   - А хорошо чувствовать себя независимой, правда? - спросил Джордж.
   - О да, - согласилась Агнесса. - Теперь мне не надо постоянно просить у
тебя денег.
   - Не замечал, чтобы ты просила их у меня "постоянно.
   - Всякий раз, когда нужны деньги.
   - Разве я отказывал тебе когда-нибудь? Или не доверял?
   - Нет, ты очень щедр. Но я всегда должна была просить. Ну  а  теперь  у
меня есть немного своих, так что если я куплю тебе что-нибудь, то  уже  не
за твой счет. Все-таки  приятно  сознавать,  Джордж,  что  и  сама  можешь
кому-то что-то дать.
   - Да. Но со временем это становится несколько утомительным - все давать
и давать. Сама убедишься.
   - Ну что ж, отныне ты будешь не только давать, но и получать.
   - Можешь поверить, что мне это будет в новинку.
   - Что касается меня, то я никогда  не  могла  давать  столько,  сколько
хотела.
   - Ты же никогда не жила в бедности, Агнесса.
   - В бедности - нет, но денег нам всегда не хватало. За квартиру  мы  не
платили и товары брали оптом  в  магазине  компании.  По  железной  дороге
ездили бесплатно. Но у отца всегда было мало  наличных  денег,  а  маминым
родным приходилось беречь каждое пенни.
   - Зато теперь твой отец обеспечен. Как он намерен распорядиться  своими
ста тысячами долларов?
   - Сначала свозит маму в Египет. Потом сядет писать книгу.
   - О Египте?
   - О нет. Нечто вроде истории семейства Уиннов в Соединенных Штатах,  но
главным образом о Томе Уинне. Он там расскажет о реках и лесах, по которым
любит бродить. Он никогда не собирался сидеть взаперти в конторе.
   - Не знаю, найдутся ли желающие купить книгу о Томе Уинне и о лесах.  О
своем деде я бы почитал книгу, а о Томе Уинне - нет. Если,  конечно,  твой
отец не предполагает раскрыть какие-нибудь семейные тайны. Но, зная его, я
этого не допускаю.
   - Ты всегда почему-то считал, что дядя Том скрывает какие-то преступные
тайны.
   - Я убежден, что любой человек, у которого больше пяти тысяч  долларов,
скрывает преступные тайны.
   - А на семью Локвудов это распространяется?
   - Еще бы. В первую очередь.
   - Но ты же честный человек. И твой отец - тоже.
   - Пока не доказано обратное.
   - Джордж, почему ты всегда становишься в позу этакого полумошенника?
   - Это не поза, Агнесса.
   - Мне кажется, ты хочешь быть таким, как твой, отец.
   - Уж не считаешь ли ты моего отца мошенником или полумошенником?
   - Он гораздо больше похож  на  мошенника,  чем  ты.  Несмотря  на  свой
возраст и на то, что он мой свекор, он иногда смотрит на меня так, что мне
кажется, будто он меня раздевает.
   - А когда я на тебя смотрю, тебе этого не кажется?
   - Ты - другое дело. Стоит тебе лишь попросить... Да и просить не  надо.
Мы с тобой муж и жена, и, значит, между  нами  существуют  эти  отношения.
Определенные отношения. А твой отец мне свекор, и подобные мысли ему не  к
лицу.
   - Не повесишь же ты человека за его мысли.
   - За мысли - нет.
   - Ты сказала это таким тоном... Разве было что-нибудь, кроме мыслей?
   - Со мной не было.
   - А тогда с кем еще? С кем-нибудь конкретным?
   - Возможно, это было только раз.
   - Да неужели? Что же именно?
   - То, что я видела. В прошлую пятницу. Он сидел в летнем доме, в  своей
качалке, а рядом с ним - дама, в она гладила его.
   - Что за дама?
   - Я ее не знаю. Прежде ни разу не встречала.
   - Ну и ну! Прямо так - сидела и гладила? А ты где была?
   - Стояла в оконной нише. На втором этаже.  Я  не  знала,  что  он  ждал
гостей, и удивилась, заметив, что у него кто-то есть.
   - И больше ничего не было?
   - Это все, что я видела. Я наблюдала эту сцену минут пять,  не  меньше.
Она его гладила, не прерывая беседы.
   - А он что делал?
   - Ничего, сидел - и все. Женщина была немолодая, но  элегантно  одетая.
Возможно, они давние знакомые, только я никогда не видела, чтобы немолодые
люди так себя вели.
   - Да и я тоже.
   - Я просто была потрясена. Немолодые люди,  разговаривают,  смеются,  и
при этом она его гладит.
   - Интересно, кто это мог быть. Но вряд ли я узнаю. Если,  конечно,  она
не придет к нам опять. Ты ее признаешь, если встретишь во второй раз?
   - Думаю, да.
   - Мой отец - старый плут, причем без всяких "полу".
   - И ты этому ужасно рад. Гордишься  им...  Несолидно  это  -  сидеть  в
качалке и чтоб какая-то женщина тебя гладила.
   - Может быть, и несолидно, а все же молодец старик, что у него еще есть
искра. Хотел бы я быть таким в его возрасте.
   - А сколько ему лет?
   - Около  шестидесяти,  по-моему.  Родители  ведь  никогда  не  говорят,
сколько им лет.
   -  Когда  мне  будет  шестьдесят,  я  уж  как-нибудь  постараюсь   быть
посдержаннее. И как отнесутся к этому мужчины, мне безразлично.
   - Тебе - да, но не им. Твой отец...
   - Не будем говорить о моем отце.
   - О моем-то мы говорим.
   - Потому что ты гордишься своим отцом. Восхищаешься им. И  хочешь  быть
таким же, когда состаришься. Что ж, ты, наверно, таким и будешь, раз  тебе
этого хочется. И найдешь женщину, которая будет тебя гладить.
   - А ты - не будешь?
   - В летнем домике с твоим отцом была ведь не твоя мать. Это женщина  из
его прошлого.
   - Ну, у меня в прошлом не было женщин.
   - Не лги мне, Джордж. Это же глупо.
   - Во всяком случае, все они забыты, Агнесса.
   - От души надеюсь, что это так.
   Агнесса Локвуд не стала возражать, когда выяснилось, "что Авраам Локвуд
намерен жить в одном с  ними  доме.  Дом  был  большой,  со  слугами  и  с
просторным двором. На втором этаже было пять спален, гостиная и  ванная  в
конце коридора. Спальню, смежную с его собственной, Авраам  перестроил  во
вторую ванную, предоставив, таким образом, максимальные удобства и себе  и
другим. Старик (так он называл себя и так звали его  за  глаза  остальные)
пил утренний чай в спальне в семь часов, но потом  очень  долго  брился  и
одевался, так что Джордж стал ходить на работу  один.  Бывали  дни,  когда
Авраам появлялся в конторе лишь около полудня, а то и вовсе  не  приходил.
Чем он болеет, никто не знал, потому что врачей он  не  посещал  и  ни  на
какие боли не жаловался. Но он постоянно чувствовал усталость,  физическую
усталость, поэтому то и дело напоминал Джорджу, что когда Пенроуз закончит
Принстон, то ему придется самому  посвящать  младшего  брата  в  сложности
бизнеса. "Мне надо отдохнуть", -  говорил  он  обычно  после  обеда,  хотя
отдыхал уже всю первую половину дня.  Джорджу  переданы  были  все  бразды
правления, и через несколько месяцев после женитьбы его стали признавать в
местных деловых кругах фактическим  главой  фирмы  "Локвуд  и  Кь".  Более
пожилым дельцам он представлялся загадочным, непредсказуемым человеком,  в
котором  странно  сочетались   замкнутость   Мозеса   Локвуда   с   мнимой
доступностью  Авраама  Локвуда.  Мнение  о  доступности  последнего   было
следствием контраста между стилем поведения Мозеса и его сына, однако этот
обман,  или  самообман,  превратился  в  убеждение  и  приобрел   характер
реальности. Люди не знали, что Мозес Локвуд был олицетворением простоты по
сравнению с изощренной скрытностью своего сына; не знали, что Мозес Локвуд
был обречен  на  изоляцию  из-за  дурной  славы,  которую  снискал  своими
необузданными поступками; не знали, что  Авраам,  отдавший  себя  служению
Делу Локвудов, рассматривал человеческие отношения исключительно пол углом
зрения их полезности Делу.
   Агнесса уже привыкла к тому, что свекор в утренние часы находился дома.
В это время она бывала занята домашними делами, но не настолько, чтобы  не
перемолвиться с ним словцом. Страх, который она испытывала перед ним из-за
того, что его стеснялась, исчезал по мере того, как росла ее уверенность в
себе, и уступал место любопытству.  То,  что  Авраам  быстро  уставал,  не
вызывало сомнений - физически он действительно ослаб. Но ум его не утратил
живости, и слушала она его  с  интересом,  даже;  если  их  беседы  бывали
непродолжительны, -  у  нее  создавалось  впечатление,  что  он  намеренно
старался составить ей компанию.
   Отношения  Агнессы  Локвуд  со  свекром  продвинулись  настолько,  что,
вступив во второй год замужества и снова забеременев, она  не  только  еще
больше сблизилась с, ним, но и приобщилась к тайне Дела Локвудов.  Однажды
утром Авраам позволил себе спросить:
   - Агнесса, вы опять в положении?
   - Я? Да. Разве заметно?
   - По животу - нет. По глазам.
   - По глазам?
   - Да. Такие глаза,  как  у  вас,  меняются  больше,  чем  карие.  Карие
остаются карими, голубые же делаются либо серыми, либо синими. Зависит  от
того, как человек себя чувствует. Цвет ваших глаз выдает и гнев и радость.
Иногда он меняется поминутно. Вы не умеете  хранить  тайны,  Агнесса.  Что
касается этой конкретной тайны, то я и не хотел, чтобы вы  ее  хранили  от
меня. Конечно, Джордж уже знает.
   - Конечно. Джордж и доктор Шваб. Больше пока никто. Родителям я еще  не
писала. Они могут прервать свое путешествие, а я этого не хочу. Времени  у
них вполне достаточно, чтобы успеть вернуться домой.
   - Он много для меня значит, этот  ребенок.  Разумеется,  и  для  вас  с
Джорджем, и для ваших родителей, но для меня, пожалуй, больше всех.
   - Вы это уже говорили. До того как я потеряла первого ребенка.
   - Ну а сейчас - тем более. Я старею и хотел бы увидеть внука.  Но  дело
не только в этом, Агнесса. Я думаю о более далеком будущем, о том времени,
когда меня уже не станет, а у моего внука появятся собственные внучата.
   - Этого все хотят, не так ли?
   - Сомневаюсь, что другие придают этому столько значения, сколько я. Всю
жизнь я загад