не  закончил  университет,
достаточно будет и этого. Так всегда лучше.
   По уговору не требовалось, чтобы молодой человек  шел  к  отцу  девушки
просить ее руки, поэтому отец Элали мог до поры до  времени  оставаться  в
стороне.   Обычай   этот,   который   у   простонародья   носил   название
"встречаться", был весьма удобен, так как предоставлял немало  преимуществ
и не был связан с риском широкой огласки в  случае  расторжения.  О  такой
молодой паре просто сказали бы: "Между  ними  уже  был  уговор,  по  потом
передумали"; ни ту, ни другую сторону не сочли  бы  обманутой.  В  течение
этого периода будущие жених и невеста могли часто  бывать  вместе,  но  их
знакомые не принимали их специально. Уговор подразумевал  главным  образом
то, что оба они переставали встречаться со своими прежними привязанностями
и лишь ждали момента, когда будет удобно официально объявить  о  помолвке.
Уговор предполагал большее благородство отношений, нежели помолвка. Больше
взаимного доверия и большую уверенность в таковом.  Помолвка  имела  почти
юридическую  силу  и  принуждала  молодого  человека  подчиняться  законам
общественной морали. Уговор же, строго говоря, связывал его  лишь  честным
словом, понятием о приличиях и любовью. С  официальной  точки  зрения  при
уговоре он  чувствовал  себя  свободнее,  чем  при  помолвке.  Официальная
помолвка  нередко   приносила   обеим   сторонам   облегчение,   поскольку
устанавливала традиционные границы дозволенного: обе  стороны  знали,  что
они могут и чего не могут делать. При  уговоре,  например,  девушка  могла
позволить  молодому  человеку  (не  ее  будущему  жениху)  после   пикника
проводить ее домой, если будущий жених в пикнике не участвовал.  Но  после
объявления помолвки она лишалась права участвовать в пикниках в отсутствие
своего избранника. На балу помолвленная молодая леди танцевала лишь с теми
партнерами,  которых  выбирал  ей  жених;  в  противном  случае   помолвка
расторгалась по вине невесты, нарушившей это правило.
   Со времени уговора с Джорджем Локвудом  невинность  Элали  Фенстермахер
оставалась в полной неприкосновенности, и Джорджа Локвуда это  устраивало.
После первых поцелуев, приведших к  уговору,  их  отношения  достигли  той
точки, когда влюбленность готова была перерасти в страсть. Оба они с такой
смущающей ясностью представляли себе теперь интимное значение их  будущего
брака, что если Элали, например,  раскрывала  губы,  а  Джордж  прикасался
рукой к ее груди или к бедру, то это значило, что либо он, либо она должны
освободиться из объятий, а в разговоре они ни за что бы  не  упомянули  ее
грудь или ноги.
   Джордж Локвуд не был непорочным юношей. Когда он еще учился  на  первом
курсе, отец посоветовал ему посещать одно заведение в Филадельфии.  "Здесь
ты будешь в безопасности, - сказал Авраам Локвуд. -  Но  для  гарантии  не
забывай все же мыться". Джорджу не показалось странным, что отец знаком  с
такими домами: большинство отцов о них знало, а многие ходили туда заранее
договариваться насчет своих сыновей и иногда даже давали  им  практические
советы. Однажды, когда Джордж гостил в доме  Эзры  Дейвенпорта  на  севере
штата Нью-Джерси, служанка миссис Дейвенпорт, француженка,  сняла  с  себя
одежду и, вытолкав Эзру из комнаты, соблазнила Джорджа. "Этот Эзра - фу! -
сказала она. - Ничто. Он только хочет видеть меня с тобой".  Но  в  одежде
она была безобразна, и, когда Джордж приехал к Дейвенпортам во второй раз,
ее у них уже не было.
   Однажды в поезде, следовавшем из Филадельфии в северном направлении,  к
Джорджу подсела сильно надушенная женщина в шляпе,  украшенной  страусовым
пером; окинув его несколько раз оценивающим взглядом, она положила ему  на
колени руку и стала гладить... Когда  поезд  остановился  в  Рединге,  она
вручила ему визитную карточку. "Заходи, милый, когда будешь в наших краях.
Перворазрядное заведение, для джентльменов".
   Таким образом, имея  столь  богатый  опыт  в  дополнение  к  сведениям,
почерпнутым из рассказов товарищей по  школе  св.Варфоломея  и  Принстону,
Джордж Локвуд не был новичком по  части  чувственных  удовольствий.  Кроме
того, он знал о впечатлении, производимом им на лиц противоположного пола,
знал даже тогда, когда эти  последние  сами  того  не  сознавали.  Смелые,
бесстыдные женщины (такие, как служанка Дейвенпортов), казалось, угадывали
его особый интерес к ним или, во всяком случае, видели в  нем  партнера  в
игре. Девушки его круга -  сестры  и  подруги  его  друзей  -  были  менее
откровенны и более строги в обращении, но и они, при всех  ограничениях  и
условностях, благоволили ему больше, чем его сверстникам.
   Говорить о том, что успех у девушек доставлял ему чувственные  радости,
было бы несправедливо и неточно, ибо все делалось для того, чтобы помешать
ему остаться с ними наедине. Пять  -  десять  минут  полного  уединения  с
девушкой выпадали редко, причем так  было  даже  после  уговора  с  Элали.
Девицы находились под  неусыпным  наблюдением  матерей,  сестер,  братьев,
служанок и особенно их сверстниц. В комнату то и дело кто-нибудь  заходил:
горничная с метелкой из перьев для смахивания пыли, брат,  которому  вдруг
понадобилась какая-то книга,  подружка,  даже  не  считавшая  нужным  хоть
как-то объяснить свой  приход.  Но  бдительней  всех  наблюдали  за  своим
поведением  сами  влюбленные,  вынужденные  сдерживать  свои   чувственные
порывы. Бывали случаи, когда Джордж знал, что Элали ждет от него того  или
иного нескромного шага (которого он не сделает),  предвкушает  довольствие
от этой вольности, столь желанной и ему, по он в самый решительный  момент
отрывал свои губы от ее губ, и оба они вздыхали. Словно только  к  поцелую
они и стремились. Он не мог  сказать,  как  велико  было  ее  сдерживаемое
возбуждение и испытывала ли она его вообще, но  почти  неизменно  в  такие
минуты она говорила: "Я люблю тебя"; в словах этих звучала признательность
- награда, которую он, безусловно, заслуживал.
   В том, что он любит Элали,  Джордж  не  сомневался.  Удовлетворив  свое
любопытство всеми известными ему способами, он пришел к  выводу,  что  его
чувство прошло все испытания. Он по-прежнему  жаждал  быть  с  ней  рядом,
испытывал потребность писать ей, с нетерпением  ждал  писем  от  нее,  ему
хотелось делиться с ней своими  мыслями,  рассказывать  о  мелочах  жизни,
защищать ее; он принимал за образец ее женские качества и рисовал в  своем
воображении безумные наслаждения, которые их ждут и за которыми  последует
безмерная нежность.  Потом  произошло  нечто,  удивившее  его  самого:  он
полюбил ее брата, проникшись  желанием  во  всем  помогать  ему.  И  начал
ревновать Элали к  ее  подруге  Милдред  Хейнс,  с  которой  та  ежедневно
встречалась. Кроме того, у него появилось неистребимое желание говорить  о
ней.
   В поисках собеседника он  остановил  свой  выбор  на  язвительном  Неде
О'Берне, менее всего подходившем  для  роли  наперсника.  Но  О'Берну  был
знаком не только язык иронии, он умел и  посочувствовать  (Джордж  помнил,
как быстро О'Берн понял Эзру Дейвенпорта), и проявить душевность.
   - Я хочу, чтобы мой брат Пенроуз был шафером, а ты - дружкой, -  сказал
Джордж Локвуд. В то время они учились на последнем курсе.
   - Не компрометируй себя, Джордж. Пригласишь меня, а потом увидишь,  как
от тебя нос воротить станут.
   - А мне наплевать.
   - Ну что ж, раз ты так решил...
   - Да, решил. Из школы святого  Варфоломея  никого  не  буду  звать,  за
исключением, конечно, брата. Из Филадельфии - тоже никого. И из "Плюща"  -
тоже.
   - Даже Эзру? Он же глаза все выплачет.
   - Ну, его, может, позову. Кольцо понесет. И еще, может,  позову  одного
мальчика из школы святого Варфоломея.
   - Чэтсуорта.
   - Верно. Как это ты догадался?
   -  Наверно,  потому,  что  надеялся.  Ему  здесь  здорово  не  повезло.
Когда-нибудь они об этом пожалеют, черт побери. Чэтсуорт лучше большинства
из них.
   - Почему ты так считаешь, Нед? Я согласен, но ведь мы с тобой его плохо
знаем.
   - Сам не знаю. Но в нем есть достоинство.  У  Энсона  Чэтсуорта  больше
оснований быть членом клуба, чем у меня. И  уж  наверняка  больше,  чем  у
половины тех, кто попал в лучшие клубы.  Я  думаю,  его  обошли  случайно.
Теперь и ты знаешь, как это бывает.  Такие  ребята,  как  Чэтсуорт,  ничем
особенным не выделяются и тем не менее подходят для любого здешнего клуба.
Но ни в одном из них кандидатура его не была названа, так как все считали,
что это сделают в другом клубе. И все же он не распустил нюни и не ушел из
Принстона. Не то что Эзра. Я уверен, что Эзра обмочился от радости,  когда
его приняли в "Плющ". Я часто задумывался: что побудило  их  принять  его?
Мне кажется, у него есть какой-нибудь  прапрадед,  подписавший  Декларацию
Независимости.
   - Один из предков Чэтсуорта был президентом Гарварда.
   - Вот видишь! Если бы Чэтсуорт пошел учиться в Гарвард, то попал бы там
в один из лучших клубов. А здесь остался ни с чем. Надо бы  нам  протащить
его в свой клуб.
   - Теперь он и сам не пойдет. Кроме того, у меня сейчас много  хлопот  с
кандидатом, которого я уже выдвинул.
   - С твоим будущим шурином. Ну и работку тебе  дали.  Дэйви  -  неплохой
парнишка, но размазня.
   - Это не совсем так. С годами он станет лучше.
   - Джордж, он размазня. Законченный тип неудачника. Не лезь из-за него в
драку. Ты  -  единственный  в  клубе  человек,  который  за  него  ратует.
Возможно, кто-то и выдвинет его кандидатуру в каком-нибудь другом клубе, а
здесь все будут считать, что ты его поддерживаешь, так как женишься на его
сестре. Прими во внимание и то, что если его и вовсе не примут в клуб,  он
не будет особенно переживать. Пора ему знать, как он котируется.
   - Заранее никогда  не  знаешь,  как  оно  может  обернуться,  и  всегда
надеешься.
   -  Что  ж,  пусть  так.  Надейся.  -  О'Берн  засмеялся.  -  Когда  мне
перечисляли, какие клубы предлагают мне членство, я на минуту  подумал:  а
вдруг в их числе - "Плющ"?
   - А ты пошел бы в "Плющ"?
   - Нет. По одной-единственной причине: не перевариваю я Джека  Харборда.
Сладкоречивый лицемер. На этой планете нам вдвоем всегда будет тесно. Если
бы сейчас я услышал, что он на краю гибели, то и пальцем бы не  пошевелил,
чтобы его спасти.
   - Когда мы отсюда уедем, тебе уже не придется с ним встречаться.
   - Мне - нет. Это ты  будешь  встречаться.  А  я  ни  на  какие  встречи
однокурсников не поеду. Вот побуду на твоей свадьбе  дружкой,  и  вся  моя
связь с Принстоном кончится. После этого я исчезну. Поеду прямо в Кимберли
и начну богатеть на алмазных копях.
   - Тебе здесь было не по душе. Что мешало тебе уйти? Семья?
   - Что же еще? Отец. Своего старика я очень люблю. И вполне его понимаю.
Мать  решительно  настаивала,  чтобы  хоть  кто-нибудь  из  нас  пошел   в
иезуитские священники, а отец столь же решительно возражал. Поэтому  он  и
определил Кевина и  меня  в  Принстон,  подальше  от  иезуитов,  а  нашего
младшего брата - в Йель. Он  надеялся,  что  я,  как  и  Кевин,  пойду  по
медицинской части, но потом понял, что из этого ничего не выйдет.
   - Почему он так настроен против иезуитов? Он же католик?
   - Католик, но в Ирландии посещал Братьев, Христианских  Братьев.  А  их
иезуиты считали hoi polloi [чернью (греч.)]. Может быть, они и правы.  Так
или иначе, у нас в доме всегда обедает кто-нибудь  из  иезуитов,  а  моему
отцу они ужасно надоели за все эти годы, надоело смотреть,  как  моя  мать
поклоняется им. Иногда я замечал, что ему и мать здорово надоела. Хотя  он
и старался это скрыть.
   - Скажу тебе строго по секрету:  мои  родители  просто  ненавидят  друг
друга. Учти: ты - единственный человек, которому я это сказал.
   - О, это не редкость, Джордж. Мужей  и  жен,  ненавидящих  друг  друга,
ужасно, ужасно много. Это одна из причин, почему ты меня никогда не видишь
в обществе красивых девиц-католичек. Я не хочу жениться, но у меня  мягкое
сердце; если я увлекусь католичкой, то невольно в один из  лунных  вечеров
сделаю ей предложение. Поэтому на всякий  случай  стараюсь  иметь  дело  с
девушками из протестантских семей, а иногда -  с  хорошенькими  еврейками.
Это позволит мне на долгие годы остаться в  холостяках.  Но  тебя  это  не
должно обескураживать, Джордж.
   - Не обескуражит. Мы с Лали не такие, как мои родители.
   - Насколько я понимаю, твоя мать - английского происхождения.
   - Нет, она пенсильванская немка. Как и родители Лали.
   - Но Лали... Извини меня, против твоей матери я ничего не  имею,  но  в
прежние времена девушкам солидного образования не давали.
   - Моя мать училась столько же, сколько Лали. Да и вообще она была очень
неглупа. Была  и  есть.  Умеет  читать  по-французски  и  верхненемецки  и
разговаривает на местном диалекте.
   - Понимаю. Ты хочешь сказать, что вы с отцом - разные люди.
   - Да. Очень разные.
   - Я видел твоего отца только раз, когда  он  приезжал  навестить  тебя.
Тогда мне показалось, что вы очень похожи, но по  одной  короткой  встрече
трудно судить. Лицом ты, правда, не сильно напоминаешь его, но манерами  -
да.
   - Он же бизнесмен до мозга костей.
   - Да и ты малый не  промах,  уж  коли  на  то  пошло.  Если  ты  что-то
задумал...
   - Ты хочешь убедить меня, что я похож  на  отца?  Напрасно.  Мы  совсем
разные - и внешне и внутренне.
   - Не стану спорить, ибо не знаю, каков ты внутренне.
   - Странно, что ты это говоришь.
   - Почему?
   - Мой брат употребил это же  выражение  относительно  отца:  "Никто  не
знает, каков он внутри". Те же слова... Итак, ты едешь в Южную Африку?
   - Да, если не передумаю. В прошлом году я хотел в Оксфорд. Решив  стать
гражданином мира, я подумал, что Оксфорд придаст мне необходимый лоск,  не
говоря уже о репутации, которой пользуются те, кто его окончил. Не  помню,
почему я отказался от этой мысли. Кажется, под влиянием Вийона.  Теперь  я
мечтаю накопить  в  Кимберли  огромное  состояние,  купить  паровую  яхту,
установить на ней тяжелые орудия и гоняться за английскими  судами.  Иными
словами, сделаться пиратом, грабителем. А потом стать чем-то вроде Патрика
Сарсфилда [ирландский полководец (ум. в  1693  г.),  прославившийся  своей
верностью королю и католической церкви] и устроить  заваруху  в  Ирландии.
Время от времени мы должны напоминать англичанам, что  они  слишком  много
себе позволяют.
   - Ты действительно намерен это осуществить, Нед?
   - На это потребуются деньги.
   - Да нет, я имею в виду - уехать в Южную Африку?
   - На это тоже потребуются деньги. Я не собираюсь ехать  туда  четвертым
классом. Возможно, остаток года мне придется посвятить  карточной  игре  с
Чэтсуортом и Дейвенпортом. Жаль, что Харборд не  играет  в  карты.  Обещал
матери не играть. Это он так говорит. Но я ни в чем ему не верю. Просто не
хочет рисковать.
   - Сколько ты выиграл у Чэтсуорта?
   - Всего? Что-то около трех тысяч, но это,  как  ты  знаешь,  не  чистый
доход. Часть этих денег перешла к тебе. Я не хочу, чтобы ты играл в мае  и
июне, когда я начну с ним большую игру. Когда ты играешь, другие стремятся
тебе подражать и не  делают  больших  ставок.  Особенно  Дейвенпорт.  Твоя
невеста позволит тебе играть в карты?
   - _Позволит_ ли она мне играть в карты? А какое ей дело, буду я  играть
или нет. Захочу - буду.
   - Что ж, тем лучше. Желаю удачи, - сказал Нед О'Берн.
   В конце зимы, после разговора  с  Элали  и  ее  матерью,  Джордж  решил
встретиться с судьей Фенстермахером, чтобы получить  у  него  согласие  на
брак.
   - Хорошее письмо ты  написал  мне,  Джордж.  Люблю  такие  письма.  Это
говорит о многом, если автор умеет выразить свои мысли и в то же время  не
слишком выдает себя. Но ты-то как раз хочешь выдать себя, не так ли?
   - Да, сэр. Я хочу просить руки Элали.
   - Ясно. Что ж, уговор у вас уже был, и оба вы вели себя все  это  время
благоразумно. Я дам согласие. Я справился о  тебе  и  наблюдал  за  тобой,
когда ты бывал в моем доме. Да, ты можешь жениться на Элали.  Надеюсь,  вы
будете счастливы.
   - Благодарю вас, сэр.
   - Миссис Фенстермахер мне сообщила, что о помолвке вы  хотите  объявить
после того, как ты окончишь университет.
   - Да, сэр.
   - Чем ты намерен зарабатывать себе на жизнь, Джордж? Я знаю,  что  твои
родители живут в достатке, но чем ты предполагаешь заняться?
   - Пока не решил. С отцом мы уже говорили, но я еще не решил.
   - Это ничего. Не такое у тебя положение, чтобы сразу искать себе место.
Семья ваша состоятельна. Думаешь обосноваться в Шведской Гавани?
   - О да.
   - Одобряю. Мы вот тоже сидим  на  одном  месте,  и  Дэвид,  я  полагаю,
останется здесь же, когда закончит образование. Я  хочу,  чтобы  он  после
Принстона отправился в мой колледж в Дикинсоне, изучил там право, а  потом
вернулся  домой.  У  вас  в  семье  когда-нибудь  упоминали  имя   Уильяма
Л.Локвуда?
   - Нет, сэр.
   -  Не  упоминали.  Уильям  Л.Локвуд  был  одним  из  основателей   моей
студенческой общины "Сигма Эта".
   - Вот как?
   - Томас С.Белл, Джеймс П.Колдуэлл, Дэниел У.Купер,  Бенджамин  П.Ренкл,
Франклин Г.Скоби, Айзек М.Джорддан и Уильям Л.Локвуд. Они учреждали "Сигма
Эта" в университете Майами в тысяча восемьсот пятьдесят  пятом  году.  Все
они, кроме Локвуда, были членами клуба "Дека".  Когда  меня  посвящали,  я
должен был выучить все это наизусть.
   - Неужели?
   - Хорошо бы тебе выяснить, нет ли у тебя родственной связи  с  Уильямом
Л.Локвудом. Тогда мы с тобой оказались бы в  некотором  роде  братьями  по
общине. Жаль, что в Принстоне нет "Сигма Эта". Раньше она была,  но  потом
Принстон упразднил общины. А я бы хотел,  чтобы  Дэвид  состоял  в  "Сигма
Эта". У тебя отец масон, Джордж?
   - Нет, сэр. Он в "Зета Пси".
   - Так одно с другим не связано.
   - О! А я думал, это вы связываете "Сигма Эта" с масонами.
   - Не совсем. Тебе, наверно, показалось, что я связываю, это  моя  вина.
Но масоны не имеют отношения ни к тому, ни к другому клубу. А вот твой дед
Хоффнер - масон, это я точно знаю.
   - Неужели?
   - Ты разве не знал, Джордж? Да, у тебя очень прочная связь с масонами -
по материнской линии. Как-нибудь мы еще поговорим с тобой  об  этом.  Меня
сейчас немного беспокоит положение Дэвида в Принстоне. У вас  в  Принстоне
клубы, а не общины, поэтому я не могу к ним обращаться, как обратился бы в
"Сигма Эта". Дэвид же сказал мне, что он едва ли вступит в клуб. Так  вот,
Джордж:  раз  уж  ты  становишься  членом  нашей  семьи,  хорошо  бы  тебе
поговорить с ним и объяснить, насколько важны контакты с людьми.
   - Очень щекотливое это дело, господин судья.
   - Щекотливое дело? Это почему же?
   - Я состою в клубе...
   - Знаю. Говорят, в одном из лучших.
   - Благодарю вас. Но  если  я  стану  убеждать  Дэвида  в  необходимости
вступить в какой-то клуб, он может подумать, что я пытаюсь вовлечь  его  в
свой собственный.
   - Ну и что, если подумает? Было бы совсем  неплохо,  если  бы  мой  сын
состоял в одном клубе с моим зятем. Если вы не можете быть членами  "Сигма
Эта".
   - Но я не решаю за свой клуб, господин судья. Не в моей власти  сделать
кого-то членом клуба. Опустить черный  шар  я  могу,  а  сделать  человека
членом клуба - нет. Вы же знаете эту систему.
   - Конечно, знаю. Но организация, в которой ты состоишь,  -  всего  лишь
клуб, это не тайное общество вроде "Сигма Эта" или масонской ложи. Обычный
клуб.
   - У нас есть свои тайны.
   - Значит, я верно понял слова Дэвида:  ты  не  намерен  предлагать  его
кандидатуру в свой клуб. Дело, значит, вовсе не в его нежелании вступить в
клуб. Понимаешь ли ты, что травмируешь мальчика?  Понимаешь  ли,  что  это
значит, если трем товарищам по Мерсерсбергу наверняка предложат вступить в
клуб, а ему нет?
   - Пусть его товарищи не будут так уверены. Они не узнают о  решении  до
последней минуты.
   Судья Фенстермахер постучал  каблуком  по  ковру,  провел  пальцем  под
во