что
перегородовки с промежутовкой ему не оставили.
   - Что такое? - Харитон озадаченно говорит, удивленно Леху  ощупывает.
- Не порядок! Трубку снял, начал звонить.
   - Эх, повезло вам! -  зло  говорит.  -  Воду  с  пруда  спустили  еще
позавчера!

***

   Потом лето настало. Однажды пили мы чай в кухне у меня,  у  открытого
окна. Вдруг появляется в открытом окне голова!
   - Здравствуйте! - говорю. - В чем дело?
   - Да вот любуюсь, - бойко вдруг голова заговорила. -  Как  здорово  у
вас цветочек разросся. У  меня  и  сорт  тот  же,  и  сторона  вроде  бы
солнечная, а не то!
   - Так, может, вам отросточек  дать?  Отломил  я  отросточек,  человек
долго благодарил, потом спустился по водосточной трубе, как и влез.
   - Ты, что ли, думаешь, - Леха спрашивает, - что тип этот  просто  так
сюда прилезал?
   - А нет? - говорю. - Отросточек хотел!
   - Да-а... - Леха на меня посмотрел. - Видно,  жизнь  тебя  ничему  не
учит!
   - Да, видно,  нет!  Видно,  я  -  как  мой  дедушка,  который  первый
жизненный урок получил в девяносто шесть лет!
   Потом пили чай долго. Оса залетит в банку  на  одно  гулкое,  звонкое
мгновение - и снова беззвучно улетает по ветру.

2. Отдых в горах

   Наконец-то, вырвавшись из засасывающих, унылых дел, мы - Дзыня,  Леха
и я - сидели в знаменитом горнолыжном кафе "Ай", из которого открывается
такой вид, что действительно хочется сказать: "Ай!"
   Солнце жарит через стекло, в чашечках знаменитый местный глинтвейн  -
кофе с портвейном. Шапки сняты с упарившихся голов, брошены на пол.
   - А помнишь, - Леха мне говорит, - как в Приюте  Одиннадцати  мы  зуб
тебе вырывали?
   - Конечно! - говорю я.
   С  самого  начала  нашей  дружбы  мы  спортом   занимались.   Сначала
греблей... Только тот, кто жил в Ленинграде, может представить, как  это
прекрасно: ранним утром пройти на байдарке по широкой  дымящейся  Невке.
Или на закате, в штиль, выйти в розовый зеркальный залив.
   Потом новое увлечение - альпинизм!  И  вот  делали  траверс  вершины,
заночевали в Приюте Одиннадцати. Вымотался я уже совершенно, спускался к
приюту,  как  сомнамбула,  все  в  глазах  расплывалось.  Склон  крутой,
заросший рододендронами. Листья у рододендрона мясистые, скользкие. Ноги
уезжают вперед - падаешь в полный рост,  плюс  еще  добавляется  тяжесть
рюкзака. Встанешь, потрясешь головой, сделаешь шаг - снова  бац!  Причем
каждое падение равносильно нокауту... Уже в темноте  подошли  к  приюту,
расположились. И тут почувствовал я, что у меня дико болит зуб -  голова
раскалывается!
   - Ну, это ерунда! - Дзыня сказал. - Сейчас мы тебе его вырвем!
   Пошарили в темноте под нарами, нашли шлямбур и огромный ржавый замок.
Посадили меня на табурете посреди комнаты. Говорят:
   - Открой рот!
   Приставили шлямбур к зубу, стали бить по шлямбуру замком. От  боли  в
глазах потемнело, дужка  брякает,  прямо  перед  носом.  Потом  какой-то
особенно удачный удар, я падаю, теряю сознание.
   Прихожу в себя - ребята, согнувшись, стоят надо мной.
   - Эх ты, - говорят, - как следует на табурете не умеешь сидеть, а еще
хочешь, чтоб мы зуб вырывали у тебя!..
   - ... Да... замечательно было!  -  вспомнил  я.  Я  встал,  пошел  по
горячей террасе, взял еще по чашечке глинтвейна.
   - Ну, расскажи нам, Дзыня, как ты так в гору пошел?  -  в  это  время
спрашивал Леха.
   - Просто повезло ему, что он в контору эту  попал!  -  возвращаясь  с
чашечками, сказал я.
   - Как же! - усмехнулся Дзыня. - Многие не хуже меня попали, а до  сих
пор мелкими клерками трубят. Дело не в этом. Главное - с шефом  наладить
творческий контакт!
   - Ну и как же ты наладил его?
   - Обычно! - Дзыня плечами пожал. - Прикинулся для начала, что так  же
без ума от рыбалки, как  и  он.  Договорились  вместе  поехать.  "Только
смотри, - умные люди меня предупреждали. - Ни в коем случае  выпивки  не
бери! Он к этому очень болезненно относится, недавно завязал!" - "Ясно!"
-  говорю.  Но  взял  на  всякий  случай  одиннадцать  маленьких.  Утром
проверили с  ним  донки,  справили  уху.  Он  говорит:  "Пить,  конечно,
омерзительно, но сейчас, под уху, сам  Бог  велел!"  -  "Я  сплаваю!"  -
говорю. А до деревни ближайшей  четыре  километра!  -  Дзыня  со  вкусом
прихлебнул глинтвейна. - Полез в  палатку  я,  якобы  куртку  надеть,  и
незаметно одну маленькую сунул в карман. "Серьезно, что ли,  поплывешь?"
- шеф меня спрашивает.  "Раз  надо!"  -  скромно  потупившись,  отвечаю.
Спустился к лодке, поплыл. "Только маленькую бери, и все!" -  вслед  мне
кричит. Заплыл я за ближайший  мыс,  лодку  остановил,  часок  поспал  -
обратно гребу. "Ну, ты человек!" - потирая руки,  шеф  говорит.  Выпили,
насладились ухой. Поплыли по огромному тому озеру.  Продрогли  насквозь,
но рыбы, надо сказать, поймали немало.  "Да,  -  говорит  он,  -  так  и
застудиться недолго! Сейчас маленькую для согрева просто необходимо!"  -
"Я сплаваю!" - говорю... И так,  по  его  понятиям,  я  одиннадцать  раз
мотался туда-сюда. В конце уже не удивляло его, что весь маршрут у  меня
в оба конца не больше пяти минут занимал! Потом он обнял меня и  сказал:
"Я думал, среди молодежи теперешней нет людей, теперь вижу - ошибся  я!"
И все. Остальное, как говорится, дело техники!.. - высокомерно подытожил
Дзыня. - Ну  и  пошло-поехало!  Делегации.  Симпозиумы.  Конференции.  В
Греции. В Югославии. В Швеции. Везде одно и то же: гостиницы,  залы  для
заседаний! - Дзыня устало махнул рукой.  -  В  Швеции,  правда,  удалось
довольно приличное лыжное снаряжение купить.
   - А где же оно? - спросил я.
   - Завтра увидите, - ответил Дзыня. - Сегодня лень распаковывать.
   - Да-а! - с завистью глядя на Дзыню, сказал Леха. - Здорово ты!
   - Да нет! - заговорил я. - Карьеры подобного рода  меня  не  волнуют.
Как  правильно  сказал  один  поэт:  "Позорно,  ничего  не  знача,  быть
прытчей!"
   Дзыня и Леха незаметно переглянулись за моей спиной. С некоторых  пор
у них почему-то считается, что я несмышленыш какой-то, за которым  нужен
глаз  да  глаз,  иначе  забредет  он   неизвестно   куда.   Почему   это
установилось, трудно сказать, но многократно я это уже замечал.
   -  Все!  Напился  наш  герой!  -  Дзыня  усмехнулся,   демонстративно
повернулся ко мне спиной, и они с Лехой минут еще сорок умные  разговоры
вели.

***

   Ночью я не спал, все думал: может,  действительно  как-то  не  так  я
живу? Рано утром поднялся, зашел за Лехой. Много раз я уже такой  эффект
замечал: находишься с каким-то человеком вдвоем - он абсолютно нормально
с тобой  разговаривает,  появляется  третий  -  этот  же  человек  вдруг
начинает тебя страшно лажать!
   - Вот, герой наш! - подталкивая меня в номер Дзыни, усмехнулся, сразу
меняя тон, Алексей.
   Но, к счастью, и Дзыня оказался в разобранном состоянии - мятое лицо,
сеточка на волосах.
   - О! - застонал он. - Уже вставать?
   - Подъем! - сказал я. - А то побьем!
   - Нет, ну, я так не могу! - заговорил он. - Я должен чисто выбриться,
выпить кофе, сделать массаж... Джем, джус. Нет, не раньше чем через час!
   - Может, мы  пока  очередь  на  подъемник  займем?  -  подобострастно
предложил я.
   - Умоля-яю! - протянул Дзыня.

***

   Мы покинули номер, направились к подъемнику. Очередь была  метров  на
триста. Ну, что ж, первый раз ждать - это еще  ничего.  Можно  постоять.
Это потом, когда уже спустишься несколько раз, охватывает  такой  азарт,
что драки то и дело вспыхивают в очереди. Но первый раз - это  еще  куда
ни шло. Тем более великолепного нашего лидера еще не видать...
   Когда Дзыня появился возле подъемника, все сразу  умолкли,  наступила
тишина... Какой-то невиданный еще в наших краях комбинезон:  заостренный
спереди,  как  рыцарские  доспехи  (для  обтекания  воздухом),  огромные
темно-фиолетовые окуляры, шлем (все это  с  названиями  фирм).  Какие-то
уникальные черно-сизые крепления. Палки - такие пока  доводилось  видеть
только в специальных журналах: изогнутые на концах во избежание флаттера
(вибрации). Очередь молча  расступилась.  Конечно,  можно  было  пока  и
подраться, время коротая, но когда появляется специалист такого  об  чем
речь?!
   Дзыня  расстегнул  молнию  на  рукаве,   швырнул   в   рот   какую-то
тонизирующую  таблетку  и,  махнув  нам  рукой,   унесся   на   креслице
подъемника. Мы видели в дальномер, как Дзыня соскочил с креслиц.  Дальше
был только бугельный подъем. Дзыня зацепил себя  сзади  штангой  и  стал
подниматься еще выше, уже на лыжах, превращаясь в невидимую почти точку.
Вскоре он исчез. Затаив дыхание, очередь стала ждать. Минуты  через  две
на склоне появилось снежное облачко.  Оно  приближалось  стремительно  и
прямо.  Гул  восхищения  прошел  по  толпе...  Когда  же  он  собирается
тормозить... Оказалось, он и не собирался тормозить! С ходу  он  налетел
на очередь, повалил всех подряд, как  кегли,  и,  взлетев  на  небольшом
пригорке, застрял в кустах.  Потирая  ушибленные  места,  все  бросились
топтать бывшего своего кумира, но мы с Лехой отстояли его.
   За долгим завтраком был  произведен  анализ  случившегося,  разобраны
ошибки, решено  было  с  завтрашнего  дня  приступить  к  тщательнейшим,
жесточайшим, изматывающим тренировкам!
   - Может... не стоит пока? - робко  вставил  я.  Дзыня  и  Леха  снова
переглянулись за моей спиной.
   - Все! - жестко произнес  Дзыня.  -  Хватит  дурочку  валять!  Завтра
спускаемся с самого верха.
   Весь день меня преследовали кошмары. Я уже спускался один раз,  и  не
сверху причем, а всего-навсего с середины, и то вылетел на лавиноопасный
склон, по которому в тот же самый момент лавинщики выстрелили из  пушки.
И вот покатился я - и следом за мной сдвинулась лавина...  Весь  день  я
представлял, как лавина  меня  настигает,  хотя  в  тот  конкретный  раз
удалось уйти.
   Вечером, когда я ложился спать, кто-то требовательно постучал.
   - Опять не в ту сторону головой ложитесь - строго произнесла дежурная
по этажу, появляясь.
   - Ну, я ж объяснял вам - в ту сторону головой мне душно!
   - Не имеет значения, - произнесла она - у меня на  этаже  все  должны
спать головой в одну сторону.
   Дежурная с достоинством удалилась и через минуту снова раздался стук.
Я с досадой распахнул дверь. За дверью в тонком пеньюаре салатного цвета
стояла очаровательная рыжая  соседка,  на  которую  я  давно  уже  пялил
косенькие свои глаза.
   - В электричестве что-нибудь  понимаете?  -  улыбаясь,  спросила  она
меня.
   - Разумеется, - ответил я. - А что?
   -  Да  вот  кипятильничек   сломался.   -   Соседка   протянула   мне
никелированную спиральку с ручкой. - Чаю хотела попить, и не получается.
   - Ясно, - сказал я.
   Мы поглядели друг на друга.
   - Когда можно зайти? - улыбаясь, спросила она. - Можно  через  десять
минут. Можно через пять.
   - Ясно. - Она твердо выдержала мой взгляд.
   Как только дверь за нею закрылась,  я,  ликуя,  подпрыгнул,  коснулся
рукой потолка.
   За секунду я починил кипятильник, проводок был просто оборван  -  она
даже не пыталась этого скрыть!
   Я поставил на подоконник стакан, подстелив газету, опустил в холодную
водопроводную воду кипятильничек. Демонстрируя мощь техники, вода  сразу
же почти забурлила. Дрожа, я сидел в кресле. Раздался  стук.  Я  впустил
соседку. Она обняла меня,  и  я  вздрогнул,  почувствовав  низом  живота
колючую треугольную щекотку.
   Потом я вдруг заметил, что на стене почему-то сгущаются наши тени.  Я
обернулся и  увидел  на  подоконнике  костер.  В  центре  пламени  лежал
кипятильничек, расколовший стакан и вывалившийся на газету.
   Я поглядел на это пламя, потом на соседку - и выбрал  то  пламя,  что
было ближе.
   Утром дежурная по новой зашла ко мне - поглядеть, в ту ли  сторону  я
сплю головой.
   - Та-ак! - оглядев номер, сказала она. -  С  вас  шестьсот  девяносто
шесть рублей двадцать копеек!
   - Шесть рублей я дам, - потупившись, сказала соседка.
   Потом я поглядел на несгоревшие каким-то чудом часы: полдень! Вот тут
я  испугался!  Все  рухнуло!  Опоздал   на   жесточайшие,   изматывающие
тренировки, назначенные на восемь... Теперь, кроме презрения, мне нечего
ждать от моих друзей!
   Лехи в его комнате, конечно, уже не было. Я помчался  в  гостиницу  к
Дзыне. Его в номере не было, но дверь почему-то была открыта. Я вышел на
горячий балкон, чтобы посмотреть на подъемник, и увидел прямо под собой,
у нагретой солнцем стены потрясающую картину:  Дзыня  и  Леха  играли  в
пинг-понг,  лениво  перестукиваясь  треснувшим  шариком.  Тут   же,   на
теннисном столе, стояли открытые бутылки с  пивом,  на  газетках  лежали
вобла и замечательный местный сыр "чанах".
   - Куда же ты пропал? - закричали друзья, увидев меня. - Давай сюда!
   "Вот это хорошо!" - радостно думал я, сбегая по лестнице.

3. Как я женился

   ... Я занимался тогда архитектурной акустикой вагонов. В  лаборатории
Министерства путей  сообщения.  Лаборатория  размещалась  в  двухэтажном
белом доме с балкончиком. Дом стоял прямо среди путей.
   В  зале  первого  этажа,  сохранившем  еще  сладковатый  запах  дыма,
помещались наши приборы. На  втором  этаже  была  мастерская  художника.
Каждое утро, часов в девять, когда солнце как раз попадало  в  наш  зал,
сверху раздавался скрип костылей и спускался, улыбаясь, художник  Костя.
Ноги у него отнялись  после  полиомиелита,  еще  в  детстве.  Раньше  он
работал в артели,  выпускающей  разные  вокзальные  сувениры  -  значки,
брелки для ключей, но неожиданно у  него  обнаружились  свои  идеи  -  и
теперь он был художник, у него была мастерская, и по его образцам артель
уже выпускала ширпотреб.
   Костя, улыбаясь, смотрел на нашу работу, потом, переставляя  костыли,
проходил в туалет, потом, побледневший после умывания, снова  поднимался
наверх, и вскоре раздавался стук или скрип - Костя ваял  очередной  свой
шедевр.
   Помню, однажды надо было  отвезти  в  ремонт  тяжелый  прибор,  и  мы
попросили у Кости его тележку, переделанную из дрезины.
   Как он обрадовался!
   - Вот черти! - радостно говорил. - Знают, что у меня есть  транспорт!
Пользуются, что у меня транспорт есть! - говорил он уже другому, сияя...
   Мы вынесли его тележку, установили на ржавые рельсы. Я  стоял  сзади,
придерживая  прибор.  Трещал  моторчик.  Светило  вечернее  солнце.   Мы
медленно ехали среди желтых одуванчиков...
   Иногда ночью я проносился в тяжелом быстром поезде мимо  этого  дома.
Дом был темный, мертвый. Под крышей горела лампа,  но  все  вокруг  было
безжизненно.
   Я привинчивал к  столику  свою  аппаратуру  для  измерения  вибраций,
включал магнитофон -  шумы  и  вибрации  записывались,  чтобы  после,  в
лаборатории, их проанализировать. Подносил  к  губам  микрофон,  говорил
голосом, охрипшим  после  молчания:  "Третье  купе,  вагон  типа  тысяча
семьсот семидесятого рижского завода, год выпуска шестьдесят  седьмой...
Шумы у нижней полки... Запись".
   И, поднеся магнитофон к нижней полке, минуту держал его там  и,  если
уставал, неслышно приседал на другую полку.
   "Конец! - говорил я. - Внимание. То же купе. Шумы у верхней  полки...
Запись".
   Приподнявшись, я поднимал микрофон к  верхней  полке,  застыв,  стоял
неподвижно, смотрел на колебания стрелки, иногда - с удивлением.
   Я любил работать в темноте, глядя лишь на светящиеся шкалы  приборов.
Это было прекрасно - не  спать  одному  во  всем  поезде,  идущем  через
темноту, говорить самому с собой, потом выйти ненадолго в пустой коридор
- весь вагон мой, потом вернуться, с тихим скрипом задвинуть дверь.
   Иногда я брал с собой Костю: в купе без  пассажиров  шум  и  вибрации
были чуть другими.
   -  Вот  черт  какой!  -  довольный,  говорил  Костя,   собираясь.   -
Пользуется, что у меня время есть!
   ... Однажды я привинтил аппаратуру и пошел в коридор за Костей. С ним
стоял какой-то тип, видно, забредший из вагона-ресторана.  Глаза  его  и
рот составляли мокрый блестящий круг. Оказавшись в пустом темном вагоне,
он несколько ошалел  от  неожиданности,  но  все  же  старался  говорить
громко, показывая, что этот лунный свет и тишина на него не действуют.
   - Костя, пора! - позвал я.
   Он вошел в купе, задвинул дверь.
   - Вот черт какой! - взволнованно заговорил Костя.  -  Пристал  -  ты,
говорит, не падай духом, учись... еще, может, человеком  станешь...  Вот
черт какой! - говорил он, тяжело дыша.
   - Ну, все, тихо, - сказал я. - Включаю. На столик наехал свет,  рябой
от стекол.
   Как-то, вернувшись из поездки, на пустынной  улице  я  вдруг  услышал
женский крик:
   - Поймайте его! Пожалуйста, поймайте!
   Обернувшись, я увидел бегущую прекрасную  девушку,  но,  кроме  меня,
никого на улице не было.
   Я поглядел вниз и увидел зверька, похожего на крысу.
   Быстро нагнувшись, я схватил его двумя пальцами за бока.
   Она подбежала ко мне, грудь ее высоко вздымалась.
   - Ой, спасибо! -  виновато  улыбаясь,  сказала  она.  Зверек  мне  не
понравился (наглая рожа!), девушка - да.
   - Ну, давайте уж, - сказал я, - помогу вам его донести.
   Я посадил его в шапку, было холодно.
   По дороге она расстроенно говорила, что очень его любит  (совсем  еще
школьница, юннатка!), но приходится отдавать его  бабушке  -  занятий  в
институте так много, возвращаешься иногда совсем ночью...
   Хомячок  отчаянно  рвался,  порвал  на  мне:  два  пальто   драповых,
перелицованных, три костюма шевиотовых, шесть  пар  белья...  Потом  еще
пытался отвалить - в моей шапке! Потом надулся.
   Наконец появился дом, где жила ее бабушка.  Стукнув  дверью,  девушка
скрылась в высокой парадной.
   Я долго стоял в каком-то оцепенении, глядя вверх.
   Голове без шапки было холодно.
   Дом был весь еще темный, и вдруг высоко в окне  у  закопченной  стены
зажглась лампочка, мне показалось, что я слышал щелчок.
   ... Потом мы очутились вдруг в винном дегустационном подвале "Нектар"
- деревянном, горячем, освещенном пламенем... Кроме всего прочего, здесь
оказалось "Чинзано", а я всегда отличался большим чинзанолюбием.
   Но ведущая дегустацию волевая  женщина  с  высокой  прической  сумела
создать крайне суровую обстановку, все время подчеркивая, что дегустация
- это не забава.
   - Если хотите развлекаться, идите в цирк! - то и дело гордо  говорила
она.
   Лариса сидела рядом, стройно помещаясь на маленьком высоком  сиденье,
испуганно выполняя все инструкции. И  только  когда  мы  поднимались  по
крутой деревянной лесенке и я сзади тихонько подпер Ларису в плечи,  она
вдруг выгнулась и быстро потерлась головой о мои руки.
   Я остановился. Озноб прошиб нас обоих.
   На улице я сразу повел Ларису к  себе  домой.  Она  плелась  за  мной
довольно покорно и вдруг уже на лестнице ухватилась за трубу!
   Я обнял Ларису за талию, она мягко гнулась под моими руками...  Потом
выставила ногу, якобы для защиты... Потом осталось одно ощущение ее  губ
- сухих, чуть сморщенных, как застывшая пенка.
   И, едва опомнившись, она снова ухватилась за трубу!
   Я уже знал, что у нее есть официальный жених, ее ровесник...
   - Ну, не пойдешь?
   Закрыв глаза, она замотала головой.
   - Ну, ладно.
   Оскорбленный в худших своих чувствах, я проводил ее до дома, вернулся
и уснул тяжелым сном праведника.
   На следующий день  я  увидал  ее  из  трамвая:  она  стояла  у  огня,
прижатого к мерзлой земле ржавыми листами, тонкая, гибкая, правой  рукой
держала за спиной левую. Я  стал  расталкивать  ни  в  чем  не  повинных
граждан, но трамвай тронулся.
   Весь день я был в  напряжении,  часа  в  четыре  примчался  к  ней  в
институт, обегал все аудитории, читалки, лаборатории,  но  ее  почему-то
так нигде и не встретил.
   Я шел по улице и вдруг увидал ее: она шагала с высоким  длинноволосым
красавцем и так была схвачена, обнята рукой за плечо, что  даже  рот  ее
слегка был стянут вбок!
   ... Промелькнуло несколько недель. Я абсолютно не забыл Ларису: время
действует, когда оно работает, а просто так оно ничего