получил  (Синякова  с
ненавистью глянул на него).
   - Талантливую молодежь надо выдвигать! - строго глянув  на  главного,
проговорил Леха. Синякова молча  поклонился.  Мы  последовали  далее.  -
Кстати - ваш новый заведующий литературной частью! - вдруг вспомнив  обо
мне, проговорил Леха. Синякова с ненавистью глянул на меня и  поклонился
также молча.
   Когда мы, оглядев буфет, снова спустились в холл, над гардеробом  уже
появилась молодецкая надпись: "Головных уборов гардероб не принимает!"
   - Я думаю, мы сработаемся!  -  благожелательно  глянув  на  главного,
произнес Алексей.
   Где все взяли столько ушанок - было неясно, видно, разорили  какой-то
спектакль о войне. Я, единственный вне шапки, выглядел нонсенсом, но моя
близость к Лехе оберегала  меня.  Синякова  тоже  надел  ушанку,  но  из
пижонистой замши,  и  уши  принципиально  не  завязал,  чтобы  выглядеть
независимо. Мы проследовали в ложу.
   - "Отелло" - наш лучший спектакль! - наклонившись к  Лехе,  прокричал
Синякова. Поскольку все были ушанках, приходилось кричать.
   Мне, как новому  заведующему  литературной  частью,  было  интересно,
выйдет ли Отелло в ушанке, но Ясномордцев, назначенный  сопостановщиком,
нашел оригинальное и тактичное решение - Отелло,  разминая  пальцы,  все
время мял ушанку в руках. В минуты душевных потрясений  он  чуть  ли  не
раздирал ушанку на части. Я, как верный  уже  царедворец,  покосился  на
Леху: не покажется ли ему это крамолой? - но тот взирал на  происходящее
благосклонно, и я успокоился.
   Перед  самым  удушением  Отелло  с  треском  порвал  ушанку,   оттуда
вывалилась   серая   вата   (режиссерская   находка!).   Леха,   видимо,
потрясенный, неподвижно смотрел на сцену,  потом  вдруг  сорвал  с  себя
ушанку и тоже разорвал ее пополам. Окаменев, Отелло стал смотреть в ложу
-  решив,  видимо,  что  Леха  отнял  у  него  главную  роль  для  себя.
Сообразительный осветитель перевел луч с Отелло на Леху -  но  Леха,  не
обращая внимания ни на кого, в отличие от  Отелло,  весь  белый,  терзал
свою шапку на куски. Клочки ваты он кидал в изумленный зал - но вот вата
кончилась, и премьер, ссутулившись, удалился во  тьму.  Я  нашел  его  в
бархатном закутке. Постаревший лет на сто,  он  сидел  в  кресле,  держа
пустую шапкину кожуру.
   - А... деньги где? - выговорил я.
   Он, неподвижно  глядя  в  точку,  ничего  не  ответил.  Видно,  дама,
похитившая его одежду, заодно произвела и трепанацию шапки.
   - Ну - если это они устроили! -  Леха,  налившись  вдруг  ненавистью,
рванулся на сцену.
   - Ты что - сбрендил? - остановил я его. - Откуда они  про  содержимое
твоей шапки могли знать?
   - А почему же они тогда... тоже шапки надели? Я пожал плечом.
   - А эта... откуда могла знать? - обессиленно проговорил он.
   - Интуиция... опыт, - предположил я.
   Занавес на сцене медленно опустился, действие заглохло само собой, не
в силах выдержать соперничества с реальными трагедиями реальной жизни.
   Мы побрели из театра. Он нес  ненужную  уже  шапку  в  ненужной  (или
нужной?) руке.
   - Вот так вот проходит слава! - скорбно произнес он. Я,  впрочем,  не
совсем понял, когда была слава, у кого и какая.
   Все понуро шли за нами с шапками на головах -  хотя  шапки  в  данном
случае,  может,  уместнее  было  бы  снять?   Леху,   естественно,   это
раздражало, Лехе, естественно, мерещилось, что  в  шапках  у  них  полно
денег.
   - А ну - геть отсюда! - рявкнул он. Лицедеи отстали. - Гехе  звоню  -
пусть разбирается! - Он рванулся к телефонной будке.
   Через четверть часа мы сидели в приемной Хухреца. Прежде я  не  видел
его, поэтому, естественно, волновался. Я старался вспомнить, что  слышал
от Лехи. Конечно, не только тяжелое школьное  детство  объединяло  их  -
кроме того, они служили вместе  во  флоте,  а  главное,  оба  занимались
спортом, а именно спорт отбирает людей, жаждущих любым  путем  сделаться
первыми.
   Мы вошли.
   - ... А я ее за человека держал! - выслушав бессвязный рассказ  Лехи,
произнес Хухрец. - Дай, думаю, с корешом познакомлю, чтобы не скучал - а
она, значит, за старое! - Хухрец  потемнел  лицом.  -  Ну  что  же,  как
говорится, будем карать! - Он нажал кнопку  на  одном  из  телефонов.  -
Машину к подъезду! - обронил он.
   Поездка эта отпечаталась в моем мозгу крайне  неотчетливо  -  события
были настолько странными, что плохо  укладывались  в  голове.  Шофер  на
секунду притормозил перед чугунными воротами какой-то  усадьбы  -  через
мгновение ворота были распахнуты. Скрипя тормозами, резко сворачивая, мы
мчались среди каких-то бледно-желтых флигелей.
   "Какое-то ободранное заведение! -  чувствуя  себя  уже  причастным  к
красивой жизни, пренебрежительно думал я. - Могли бы и отремонтировать!"
   В узких проулочках было уже темно. Вот рябой  свет  фар  высветил  на
глухой стене странную надпись: "Выдача вещей". Шофер  заложил  очередной
лихой вираж. Хухрец радостно загоготал, буквы исчезли. Наконец свет  фар
уперся в какую-то глухую чугунную дверь. Водила нетерпеливо  засигналил.
Послышался тягучий, медленный скрип. Полоска тусклого света озарила нас.
Какой-то  абсолютно  пьяный  человек  в  клеенчатом  фартуке   дурашливо
поклонился до земли, когда  мы  входили.  Помещение  представляло  собой
склад, вернее, свалку всякого хозяйственного барахла - сломанные стулья,
покрашенные белой краской шкафы, прислоненные  друг  к  другу  панцирные
кроватные сетки.  Посреди  всей  разрухи  красовался  старинный  стол  с
львиными лапами - Хухрец по-хозяйски уселся на него.
   - Где сама? - спросил он клеенчатого.
   - Счас придет! - как-то двусмысленно улыбаясь, ответил тот.
   Некоторое время спустя из мглы появилась  тучная  женщина  в  грязном
белом халате, с большим пористым лицом и пронзительными глазками. Увидев
ее, Леха вскочил и окаменел, как изваяние.
   - А... суженый! - презрительно глянув на Леху, проговорила она.
   Леха побелел еще больше.
   - Познакомься  -  это  наша  Паня  Тюнева!  -  Геха  Хухрец  зачем-то
представил хозяйку мне.
   Я молча поклонился. Мне не совсем были ясны мотивы нашего  пребывания
здесь, но я был в незнакомом мне городе, в отрыве от привычной мне жизни
- может быть, тут так полагалось проводить вечера?
   - Негоже пустым столом гостей встречать! - рявкнул Геха.
   Хозяйка повелительно глянула на клеенчатого - тот скрылся.
   - Ну, так что скажешь батьке? - сверля хозяйку  взглядом,  проговорил
Хухрец. - Я  тебя  с  лучшим  моим  корешом  познакомил  (он  кивнул  на
смертельно бледного Леху), а ты что творишь?!
   - А что я творю?! -  кокетливо  поведя  могучим  плечом,  проговорила
Паня.
   - А ты не знаешь?! (Разговор Христа с  Магдалиной.)  Человек  к  тебе
всей душой - а ты шестьдесят пять тысяч схрямзила у него?
   - А это еще надо доказывать! - нахально проговорила она.
   - Чего доказывать? - продолжал воспитательную работу Хухрец.  -  Тут,
как говорится, и к гадалке не надо ходить: кроме тебя, в номере  не  был
никто!
   - Мало ли куда он в шапке своей шастал! - ответила Паня.
   - Откуда ж известно тебе, что они в шапке были? - припечатал  Хухрец.
Паня осеклась.  -  Этого  мало  тебе?  -  Хухрец  царским  жестом  обвел
помещение. - Сколько в месяц имеешь-то тут? На одной одежонке  небось...
- Он кивнул на несколько детских пальтишек, раскиданных по стульям.
   - Да что я имею-то? - заверещала она. - Это, что ли, богатство-то?  -
Она подняла двумя пальцами  потрепанное  детское  пальтишко  и  швырнула
обратно... (Что она - ест, что ли, детишек? - мелькнула мысль.)  Засунул
в дыру поганую, нашел, как избавиться! - Они  скандалили,  не  таясь  от
Лехи, который как-никак официально считался Панькиным хахалем.
   Положение  спас  клеенчатый:  сыпанул  на  стол   несколько   грязных
картофелин, поставил закопченную кастрюлю с пригорелой  кашей.  Угощение
было странноватым, но и все вокруг было настолько необычным,  что  я  не
удивился.
   - И это все?! - кинув на Паньку соколиный взгляд, воскликнул  Хухрец.
- А младенцовки не поставишь, что ль?
   "А это еще что?" Самые жуткие предположения колыхнулись во мне.
   Клеенчатый впился взглядом в Паню - та,  секунду  помедлив,  кивнула.
Клеенчатый  скрылся,  потом  возвратился,  прижав   к   фартуку   липкую
пятилитровую банку с мутной  жидкостью.  Он  расплескал  ее  по  детским
железным кружечкам: на моей кружечке был зайчик, на Лехиной - ягодка, на
Гехиной - слоненок.
   - На, за то, чтобы еще не видеться  лет  пять!  -  Хухрец  захохотал,
схватил зубами сырую картошку и радостно захрустел.
   Судя по вкусу - и действию - в кружечках оказался спирт, но  какой-то
нечистый. Веселье было тоже каким-то мутным. Хухрец  с  хрустом  пожирал
картошку и громко хохотал. Паня, почти полностью закрывая Леху, сидела у
него на коленях и,  кокетливо  ероша  его  волосенки,  игриво  повторяла
фразу, от которой он вздрагивал и бледнел:
   - А без шапки-то лучше тебе!
   Я,  взяв  кастрюльку  с  пригорелой  кашей,  стыдливо  отошел.   Дабы
устраниться от происходящего, стоял, уставясь в стену, и вдруг  внимание
мое привлек разрисованный  лист.  Я  подошел  поближе...  "Обязательства
работников АХЧ... Детской инфекционной  больницы  №2".  Ком  каши  колом
встал в моем горле. Я зажал рот рукой. Вот, оказывается, где  происходит
наше гулянье! Я глянул на Хухреца. Он, словно фокусник, жрал одну  сырую
картофелину за другой.
   - Но ведь это... детский продукт! - еле слышно проговорил я.
   Паня слегка развернулась - один  ее  пронзительный  глаз  смотрел  на
меня.
   - Серенький... разберись! - кратко скомандовала она клеенчатому.
   Тот подошел ко мне и деловито ткнул в  глаз.  Я  сполз  по  стене  на
цементный пол. Кастрюлька покатилась. Все дальнейшее воспринималось мной
еще в большем тумане, чем раньше. Передо мной появились ноги Хухреца.
   - А ты - орех! Крепкий орех! - прогромыхал его голос.  -  Но  я  тебя
раздавлю! -  Потом,  судя  по  ногам,  он  повернулся.  -  Все!  Едем  в
черепахарий! - скомандовал он.
   Я поплелся за ними. Не оставаться же мне было в больнице -  непонятно
в качестве кого?
   Все вместе мы уселись в машину. Паня по-прежнему плющила  Леху  своим
весом. У меня на  коленях  оказался  клеенчатый.  Правда,  вел  он  себя
довольно прилично, один только раз он шепнул, на повороте склонившись ко
мне: "Пикнешь - горло перегрызу!" - и это все.
   Показался черепахарий - гигантское  круглое  строение.  Существование
его в городе, где многого необходимого еще не было,  казалось  странным.
Мы вошли внутрь - швейцар в форме Нептуна  приветствовал  нас.  Огромный
стеклянный цилиндр занимал почти все пространство,  вокруг  него  вились
тропические заросли, в них и был накрыт огромный стол: кокосы,  ананасы,
дорогостоящий коньяк "Енисели". Черепахи с ужасом взирали на  нас  через
стекло.
   - Консервы с цунами открывать? - спросил услужающий.
   - Открывай! - вскричал Леха. Консервы с цунами сразу же залили нас  с
головы до ног.
   - Ты угря хоть ел? - дружески бубнил мне  Хухрец.  -  На  нёбе  такой
постфактум наблюдается - полный отпад!
   "Какое ж я это сделал дело, что гуляю так смело?" - успел подумать я,
и меня снова накрыло волной.
   Потом началось катание на черепахах: сперва они везли по поверхности,
потом вдруг резко, без  предупреждения,  уходили  вглубь  -  долго,  без
малейшего дыхания приходилось плыть под водой, держась за черепаху.  Вот
из мути появилось видение: сидя на черепахе, приближается Леха. Лицо его
странно  сплющилось  под  водой,  глаза  остекленели,   длинные   волосы
беззвучно развевались.
   Потом  за  стеклянными   стенами,   которые   отгораживали   нас   от
действительности, как чудовищных рыб, стало рассветать. В зубах  у  меня
оказался кусок тухлой  осетрины,  которую,  видимо,  берегли  для  более
важных гостей и, не дождавшись, скормили нам. Я с наслаждением  выплюнул
ее. После всех этих изысков  и  безумств  хотелось  чего-то  простого  и
надежного. Я выскочил из черепахария,  жадно  вдохнул  морозный  воздух,
почувствовал щекочущий ноздри запах свежего  хлеба  и  устремился  туда.
Ворвался на хлебозавод, погрузил несколько  машин  и  в  качестве  платы
разорвал одну горячую буханку и съел ее. Довольный, с гудящими  мышцами,
я медленно брел к гостинице.  Леха,  Геха  и  Панька  Тюнева,  наподобие
восковых фигур, сидели в номере. Их озарял кровавый рассвет. Под  окнами
пронзительно  верещал  из  какой-то  машины  сигнал  угона,  но   никого
почему-то не беспокоило это.
   - А... отличник наш пришел! - со слабой,  но  презрительной  ухмылкой
выговорил Хухрец.
   Что тут такое Леха успел наговорить, почему  меня  так  уничижительно
называли отличником, я не знал.
   - Подумаешь, нашли уж отличника! -  пробормотал  я.  -  Всего  год-то
отличником и был!
   При этом я не стал, естественно, объяснять, что год этот был как  раз
десятый, что и позволило мне с ходу поступить в вуз - их, я  чувствовал,
такие подробности могли только раздражать.
   - Ну, хватит языком-то трепать! - сурово произнесла Паня. Она  успела
уже где-то переодеться в строгий темный костюм. - За дело пора! В театр!
   "Мне тоже не худо бы в театр!" - подумал я.
   Все поднялись.
   В театре нас уже ждали - вся труппа собралась в зале  для  совещаний.
Наше появление было встречено хмурыми взглядами, но пронесся  и  ветерок
аплодисментов - приятный озноб пробежал  по  коже.  Усевшись,  мы  долго
значительно молчали. Шепот в зале  утих.  Хухрец  неторопливо  поднялся.
Тяжесть, весомость каждого его жеста буквально парализовали аудиторию  -
чувствовалось, что от движения его руки зависит участь каждого  сидящего
здесь.
   - Я думаю, нет нужды, -  заговорил  он,  -  представлять  вам  нового
управляющего  культурой  нашего  города  -  вы  уже  имели  удовольствие
лицезреть его не далее как вчера!
   Леха на удивление вальяжно склонил голову.
   - Думаю, что в тесном контакте с Алексеем Порфирьевичем вы  добьетесь
новых успехов в вашей работе.
   ... Хлопали все те же.
   - Разрешите, пользуясь случаем, представить  вам  нового  заведующего
литературной частью вашего театра...
   Я медленно стал приподниматься.
   - Павлину Авскентьевну Тюневу! - возгласил Хухрец.
   Паня приподнялась, кинула тяжелый взгляд в зал. Поднялся ропот, потом
снова зашелестели аплодисменты.
   Я резко вскочил на ноги, потом сел.
   - Что ж такое? - зашептал я сидящему рядом Лехе.  -  Ведь  я  же  был
заведующим литературной частью - как же так?
   - Так надо, старик! - тихо ответил Леха. - Она мне за это  шестьдесят
пять тысяч обещала вернуть!
   Ну, дела! Я вытер холодный пот. Поднялся главный.  В  своей  речи  он
попытался объединить какой-то логикой  все  странные  события  последних
дней, но сделать это было крайне трудно - зал скучал.
   - Думаю, к истокам надо вернуться! - нетерпеливо поглядывая на  часы,
проговорил Леха.
   Те же самые, что и всегда, бурно захлопали.
   - "Курочку Рябу", что ли, будем ставить? - послышался молодой дерзкий
голос.
   - Предложение, кстати, не столь глупое,  как  кажется!  -  проговорил
Леха.
   Снова те же самые зааплодировали.
   -  Кстати,  какая-то  глубина  тут  есть!  -  раздумчиво,  но  громко
проговорил Синякова. - Разбитое яйцо - это ли не повод для  разговора  о
бережливости?
   В зале снова захлопали. Вскочил Ясномордцев.
   - Я удивлен, - заговорил он, - как человек, числящийся  руководителем
нашего театра, может мыслить так банально и плоско! "Ряба" - эта старая,
но вечно юная сказка дает нам почву для  гораздо  более  значительных  и
актуальных мыслей (Синякова с ненавистью смотрел на него). Мне  кажется,
что разбитое яйцо, точнее, яйцо, которое ежесекундно может разбиться,  -
это не что иное... - Он выдержал паузу. - Как модель современного  мира,
который в любое мгновение может взорваться!
   - Что ж... современная трактовка! - поднял голову задремавший Хухрец.
Затрещали аплодисменты. - Надеюсь, хорошенькая курочка  в  коллективе  у
вас найдется? - покровительственно обронил он. Подхалимы захохотали.
   - Неважно себя чувствую, - прошептал я Лехе и быстро вышел.
   Я быстро сгонял на хлебозавод, погрузил две  машины,  пожевал  хлеба,
вернулся. Конечно, я понимал, что делать мне там абсолютно уже нечего  -
просто интересно было посмотреть, чем все это кончится.
   "Не сон ли это?!" - мысленно воскликнул я, когда вернулся.
   ... Леха, осоловевший от бессонной ночи, покачивался за столом, снова
в шапке, и все перед выходом из зала бросали в прорезь шапки пятак,  как
в автобусную кассу - судя по звуку, там было  уже  немало.  Паня  строго
следила, чтоб ни один не  прошел,  не  бросив  мзды.  Время  от  времени
обессилевший Леха с богатым звоном ронял голову на стол.
   - Тяжела ты, шапка Мономаха! - еле слышно бормотал он.
   Тут же к столу кидались Синякова и Ясномордцев, с  натугой  поднимали
корону и возлагали ее на голову встрепенувшегося Лехи. Вдруг взгляд  его
прояснился. Он увидел покрашенный белой масляной  краской  сейф,  быстро
направился к нему, обхватил, встряхнул, как друга после долгой разлуки.
   - Да нет там ничего, только печать! -  пробормотал  Синякова,  отводя
взгляд.
   Леха перевел горящий взгляд на Ясномордцева.
   - Шестьдесят тысяч девяносто рублей одиннадцать копеек!  -  отчеканил
тот.
   - Молодец, далеко пойдешь! - Леха хлопнул его по спине...
   - Ключа нет! - проговорил Синякова. -  Директор  в  отпуске,  ключ  у
него.
   - Так... ты здесь больше не работаешь! - проговорил Леха.  Повернулся
к народу. - Пиротехник есть?
   - Так точно! - Поднялся человек с рваным ухом.
   - Сейф можешь рвануть?
   - А почему ж нет?
   - Тащи взрывчатку! - скомандовал Леха.
   Я сам не успел заметить, как, распластавшись, встал у сейфа.
   - Его нельзя взрывать!
   - Почему это?
   - Там может быть водка!
   Пиротехник и Леха сникли.
   Концовка совещания прошла вяло. Все разбились на  группки.  Рядом  со
мной оказался Синякова, почему-то  стал  раскрывать  передо  мной  душу,
рассказал, что у Хухреца в городе есть прозвище - Шестирылый Серафим,  а
что сам себя он давно не уважает - с того самого момента, как дрогнул  и
заменил свою не очень красивую, но звучную фамилию Редькин на женскую, -
с тех пор почувствовали его слабину и делают с ним все, что хотят.
   Потом появились Леха и Хухрец.
   - Надоел мне этот театр! - заговорил Леха.  -  Я  ведь,  наверно,  не
только им в городе заведую?
   - Да, с десяток заведений еще есть! - хохотнул Хухрец.
   - Ну, так поехали! Здесь остаешься командовать! - приказал Леха Пане.
   Машины у подъезда не оказалось, что возмутило Леху, Хухреца и, как ни
странно, почему-то меня. Если эти вот ездят на  машине  -  то  почему  я
должен быть лучом света в темном царстве? Отказываюсь!
   Машина, правда, тут же подошла.
   - Все халтуришь? - усаживаясь, сказал шоферу Хухрец.
   - Стараемся! - усмехнулся тот.
   - Куда поедем-то? - икая, проговорил Леха.
   - Да, думаю, женский хор проверим.
   - Можно, - кивнул Леха.
   Мы вошли в ослепительно белый зал. На сцене уже был  выстроен  хор  -
женщины в длинных белых платьях. К нам кинулся дирижер в черном фраке  и
с черными усиками.
   - Пожалуйста, гости дорогие! - На всякий случай он  ел  глазами  всех
троих. - Что будем слушать?
   - Да погоди ты... не части! Приглядеться дай! - оборвал его Леха.
   Дирижер умолк. Леха ряд за рядом оглядывал хор.
   - К плохим тебя не приведу! - ухмыльнулся Хухрец.
   Мой взгляд вдруг притянулся к взгляду высокой рыжей женщины с  синими
глазами - не стану выдумывать, но, по-моему, мы оба вдруг вздрогнули.
   - А чего они словно в саванах у  тебя?  -  повернувшись  к  дирижеру,
проговорил Леха.
   - Да, как-то недоглядели! - торопливо проговорил дирижер.
   - Ножницы неси! - икнув, проговорил Леха. - Мини будем делать!
   - С-скотина! - вдруг явственно донеслось со сцены.
   Все застыли. Я не оборачивался, но знал  точно,  что  произнесла  это
моя. Сла