на  уронила  свою
головенку мне на ключицу, и я ощутил, как слеза, оставляя горячий  след,
течет по коже.
   - Спокойно! - сумел проговорить я.
   Поцеловав меня, жена быстро ушла.
   ... Когда я поднялся, жена, дочка и песик лежали  на  кровати  уютным
клубком. Женщины не  проснулись,  а  песик,  молча,  не  открывая  глаз,
хвостом указал мне на дверь. Послушно кивнув, я зашагал на цыпочках.
   В автобусе было битком. Едва я подстерег  себе  место,  уселся,  надо
мной угрожающе нависла толстая женщина. Она висела надо мной, как  туча,
дыхание  ее  напоминало   отдаленный   гром.   Потом,   воспользовавшись
торможением, как бы случайно ткнула толстым пальцем мне в глаз.
   - Возмутительно! - заговорили все вокруг. - Совсем обнаглели, мест не
уступают!
   Я отвернулся, глядел в окно. Неткнутый глаз тоже почему-то  слезился,
все расплывалось.

***

   ... О, родной, великолепный, волнующий запах больницы! Федю я нашел в
ординаторской. Повернувшись к окну, он смотрел рентгеновский снимок.
   - О привет, старик! Пришел? Я кивнул.
   - ... А принес?
   Что я мог принести, когда и  семье  осталось  всего  шестьдесят  пять
рублей?
   - ... Извини, старик, я занят, - отворачиваясь к окну, проговорил он.
   Я вышел из ординаторской, сел в темном коридоре на холодную  батарею.
Вот так! Пожертвовал своим животом для его учебы - и вот результат! Знал
бы я тогда... Ну и что? Все равно бы то же самое сделал. Правильно  Леха
говорит - жизнь меня ничему не учит. Но, может быть, это и хорошо?
   Никакой  ошибки  и  нет.  Просто  ничего  не  опасался,   ничего   не
остерегался, слишком верил в уютное и  веселое  устройство  жизни  -  и,
ей-Богу, не жаль!
   - Здесь нельзя сидеть!.. - сказал  врач  с  широким  лицом  и  узкими
глазами (потом я узнал, что его фамилия была  Варнаков).  -  Зайдите  ко
мне... Понимаете, - медленно заговорил он после осмотра. -  Заплату  вам
можно делать только из вашей же  ткани.  И  главный  вопрос  -  в  каком
состоянии сейчас эта ткань?
   - А так, до операции, этого нельзя узнать? Он молча покачал головой.
   - Шансов на благополучный исход - пятьдесят из ста.
   - Тогда, может быть, мне все же к Ядрошникову попроситься?
   На лице его промелькнуло колебание. Конечно, приятно свалить  тяжесть
на другого - пусть такую операцию, пятьдесят из ста, делает другой.
   - Нет! - покачав головой, твердо ответил Варнаков.
   Потом последовали процедуры, я глотал длинную толстую  кишку,  сдавая
сок. Такая медсестра сок у меня брала - я все бы  ей  отдал,  не  только
сок!
   - Не пойму, - говорит, - что вы там такое гуторите через зонд?
   - Я гуторю, не худо бы нам потом встретиться.
   - Надо же, - восхищается. - Одной ногой, можно сказать, уже в могиле,
а лезет!
   Потом я лежал в темноте, думал, вспоминал. Ведь и отца  замучила  эта
же самая болезнь. Конечно, наследственность - великая вещь, но зачем  же
с такой точностью передавать и болезни?
   Я заснул. Сон начался как-то сразу, ничем не отгороженный от яви.  Мы
с женой, самым любимым и самым ненавистным существом на свете (это остро
ощущается даже во сне), идем по какой-то незнакомой улице,  мимо  серого
здания без окон.
   - Я тут вчера умер, - бодро, как обычно, говорю я. -  Тельце  бы  мое
надо получить. А?
   В темном помещении я протягиваю свой паспорт,  обгрызенный  по  углам
нашим любимым щеночком. Человек в пенсне  поворачивается  на  крутящемся
кресле, раскрывает шкаф за спиной и брезгливо протягивает мне мое тельце
- маленькое, с болтающимися ножками.
   Весело поблагодарив, я кладу тельце в карман.  Потом  мы  выходим  на
балкон и оказываемся над каким-то городом, на страшной высоте.
   - Да... Вот и вся жизнь! - глухо сбоку произносит жена и,  уткнувшись
в мое плечо, начинает рыдать.
   Я проснулся, испуганный. Что это за город, над которым мы стояли?..
   Полежал в темноте, вытер горячие слезы  на  щеках.  Второй  сон  тоже
накатился неожиданно. Жара. Темнота. Я с закрытыми  глазами  лежу  голой
спиной на шершавых досках причала, ощущая поблизости присутствие друзей.
Глаза закрыты (во сне!). Из окружающей тьмы по  доскам  передаются  лишь
крепкие, дребезжащие, учащающиеся удары пяток, потом пауза,  и  от  воды
доносится прохлада. Несколько ледяных капель шлепается  на  живот,  кожа
блаженно вздрагивает... Я полежал так, потом вытолкал себя из этого  сна
со странной тревожной  мыслью:  такой  прекрасный  сон  пусть  досмотрит
дочка!
   Проснувшись, я лежал в палате, усмехаясь, удивляясь странному течению
своих мыслей во сне.
   Под утро я опять уснул и окунулся в сон - такой  легкий,  счастливый,
что проснулся весь в счастливых слезах... Мы с любимыми  моими  друзьями
(только сейчас я чувствую, как, оказывается, их помню и люблю) мчимся  в
открытой машине по влажной улице за серебристой цистерной "Пиво", подняв
тяжелые  пистолеты,  стреляем  и,  вытянувшись,  смеясь,  ловим   губами
прозрачные струи, бьющие из дыр...
   Утром я лежал побритый, готовый, собранный.
   Открылась дверь, и в палату вошел Федя.
   - Ты? - изумился я.
   - А! - улыбнулся он. - Онассисом с вами все равно не станешь!
   ... Общий наркоз - это как будто лезешь сам,  с  каждым  вздохом  все
дальше, в темную душную трубу, все больше затыкая собой приток  воздуха,
задыхаясь... и когда чувствуешь, что  уже  все,  не  вздохнуть,  делаешь
отчаянный рывок назад, но сознание медленно, как свет в  кино,  начинает
гаснуть...

***

   После больницы я лежал дома. Раздались звонки, явился Алексей.
   - Ты чего делаешь?
   - Лежу. А что?
   - Дзыня  совсем  плох,  полное  отчаяние!  Подписал  какой-то  хитрый
контракт - уезжает!
   - В Сибирь, что ли?
   - Угадал!
   - А где мы с ним встретимся? У него? - вставая, поинтересовался я.
   - Нет. У него - нет смысла.  Решили  на  даче  у  меня,  чтоб  никого
больше, только мы!
   - На тачке его поедем? - спросил я, наспех собравшись.
   - Нет. Тачки теперь нет у него. Тачку он оставляет.
   - Ясно.
   Дзыня,  подтянутый,  затянутый,  натянутый,  как  всегда,  стоял   на
платформе, личико его посинело, налилось злобой.
   - Что такое? Почему?! - тряся перед лицом  растопыренными  ладошками,
завопил он. - Только что ушла электричка, неужели нельзя было успеть?
   - Да с этим разве  сделаешь  что-нибудь?  -  сразу  переходя  на  его
сторону, ответил Алексей.
   Так! А я поднялся, совсем еще больной, в темпе собрался, разругался с
женой.
   - Ну, ладно! - проговорил Дзыня, лицо его немножко разгладилось. -  Я
и сам, честно говоря, опоздал.
   Мы засмеялись.
   ...  Электричка  ползла  по  высокой  насыпи.   Внизу   был   зеленый
треугольник, ограниченный насыпями с трех сторон.  В  треугольнике  этом
зеленел огород, стояла избушка  и  был  даже  свой  пруд  с  деревянными
мостками, и единственный  житель  этого  треугольника  стоял  сейчас  на
мокрых досках с кривой удочкой в руке. Жизнь эта,  не  меняющаяся  много
лет, с самого детства, волновала меня, но попасть в этот треугольник мне
так и не удалось.
   Загадочная  эта  долина  мелькнула  и  исчезла,  навстречу   грохотал
товарный состав с грузовиками, накрытыми брезентом.
   Сойдя на  станции,  мы  долго  пробивались  к  даче  по  осыпающимся,
норовящим куда-то уползти песчаным косогорам.
   Дача была темная от воды, краска облупилась, торчала, как чешуя. Леха
дернул разбухшую дверь, мы поставили на террасе  тяжелые  сумки,  начали
выкладывать продукты на стол.
   - А сигарет ты, что ли, не купил? - испуганно обратился Дзыня к Лехе.
   - Нет. Я думал, ты купишь, пока я за этим езжу! - Леха кивнул на меня
как на главного виновника отсутствия сигарет, хотя я в жизни никогда  не
курил.
   - Ничего! Можно день провести и без них, -  примирительно  проговорил
я. - Не за этим мы, кажется, приехали сюда, чтобы курить.
   Дзыня повернулся ко мне, его остренькое личико натянулось обидой, как
тогда на платформе, хотя в обоих этих случаях виноват он был  ничуть  не
меньше меня.
   - Об  тебе  вообще  речи  нет,  -  скрипучим,  обидным  тоном,  столь
характерным для него в последнее время, заговорил  Дзыня.  -  Ты  можешь
жить без того, без чего ни один нормальный человек жить не станет.
   Довольный своей фразой,  он  улыбнулся  язвительно-победной  улыбкой,
Леха тоже глядел на меня как на виновника каких-то их бед... Ну ладно! Я
вышел во двор, начал  колоть  сырые  дрова  -  лучшее  средство  тут  же
вернуться в больницу, - чтобы успокоить  наконец  лютую  их,  непонятную
злобу... Нет, конечно, дело не в сигаретах и не во  мне,  просто  устала
немножко душа, особенно у бывшего счастливчика Дзыни.
   На крыльцо высунулся Дзыня.
   - Слушай, если не трудно тебе, - с  прежней  язвительной  вежливостью
выговорил он, - принеси, пожалуйста, воды. Хочется чаю выпить, а то бьет
все время какой-то колотун.
   Конечно же! Об чем речь! Кто же, как не я, должен носить им воду!
   Когда, тяжело переступая по сырому песку, я вошел с  полными  ведрами
во двор, Дзыня и Леха, покачиваясь, стояли на крыльце и Дзыня, поправляя
на остреньком своем носике очки, говорил Лехе:
   - Нет! Не могу я поехать с тобой  за  рыбой.  Я  ведь  с  лодки  могу
упасть. Видишь, как я падаю! - Дзыня, не  сгибаясь,  упал  с  крыльца  в
песок. Показал.
   - Да, - озабоченно почесав в затылке, согласился Алексей.  -  Падаешь
ты действительно здорово! Ладно, оставайся. Поедем с ним.
   Дзыня поднялся, долго внимательно глядел на меня.
   - Что за идиот?! - возмущенно заговорил он. - Месяц как из больницы -
и таскает полные ведра. Ждать же надо, пока рана зачмокнется. - Соединив
ручонки, он показал, как это произойдет.
   - Виноват! Больше такого не повторится. -  Я  с  облегчением  опустил
ведра на крыльцо.
   Потом я сидел на террасе в шезлонге, как бы заработав себе  право  на
отдых, глядел на красного, залитого слезами Леху,  дующего  в  печь,  на
Дзыню - обмотав горло шарфиком, он умело нарезал на досочке мясо.
   "Эх!" - меня осенило. А ведь я один на всем свете и знаю,  какие  это
прелестные люди. Никто больше не знает - да и откуда  всем  знать?  Надо
жить было вместе  с  самого  начала,  вместе  пытаться  повернуть  время
вспять,  вместе  пытаться  угнать  эскалатор  на  станции  метрополитена
"Владимирская"... Да ведь и про меня, понял я, никто на свете не  знает,
кроме их двоих!
   - Утро... гуманное... утро...  с  едою!  -  козлиным  своим  голоском
затянул Дзыня.
   Потом мы гуляли по лесу, перепрыгивали канавы с  красной,  настоянной
листьями  водой,  ползали  по  серо-голубому  мху,  находили   белобокие
брусничины с глянцевыми листиками, порою - темными.
   - Эх! - сказал я Дзыне. - И ради каких-то денег ты хочешь уехать!
   - Не в деньках  фокус!  -  строго  поглядев  на  меня  поверх  очков,
выговорил Дзыня. - Тебе этого не понять, - и снова нервно улыбнулся.
   - А видели, какая девушка прошла? - меняя тему, оживился я. - А?
   - Мне кажется, ты слишком приземист для нее, - уже ласково  улыбнулся
Дзыня.
   - Ну и что? - обрадовавшись, заговорил я. - Подойдем к  ней.  Скажем:
вот тебе приземистый, а вот коренастый. Выбирай!
   - Этот идиот по-прежнему уверен, что  женщины  от  него  без  ума,  -
переглянувшись с Лехой, как умный с умным, произнес Дзыня.
   - Конечно! - Голос мой гулко звучал в пустом лесу. -  Ирка  влюблена!
Галька влюблена! Только вот Майя, как всегда, немного хромает.
   Но друзья уже не  слышали  меня,  они  снова  были  заняты  настоящим
мужским делом - отыскивали окурки.
   - Ты по карманам, что ли, окурки прячешь?  -  пытался  развеселить  я
Дзыню, но безуспешно.
   - Нет? - не сводя с него глаз, выдохнул Алексей.
   - Почему я обязан обеспечивать всех  куревом?!  -  вдруг  истерически
закричал Дзыня. - Я никому ничем не обязан! Никому! -  Дзыня  повернулся
и, перепрыгивая на тоненьких своих ножках через канавы, не оборачиваясь,
стал удаляться.
   - Что ж это такое! - воскликнул я. -  Собрались  мы,  друзья,  дружим
двадцать лет, расстаемся неизвестно на сколько,  а  говорим  о  каких-то
окурках!
   Дзыня остановился. Потом обернулся.
   - А ведь этот слабоумный, кажется, прав! - улыбнулся он.
   - Может, в магазин еще успеем,  -  глядя  в  сторону,  сухо  произнес
Алексей.
   Но мы не успели.  На  станции  магазин  был  закрыт.  Только  дощатая
уборная, ярко освещенная изнутри,  излучала  сияние  через  щели.  Рядом
ловил окнами тусклый закат длинный одноэтажный барак ПМК  -  передвижной
механизированной колонны.
   - Зайду, - сказал Дзыня. - Может, хоть здесь сделаю карьеру?
   Он вышел через минуту с маленьким коренастым человеком.  Человек  сел
рядом с нами на скамью.
   - Вообще уважаю я таких людей! - произнес он.
   - Каких?
   - Ну, вроде меня! - ответил он.
   - Ясно. А покурить, случайно, не будет?
   - Есть.
   - А какие? - закапризничал Дзыня.
   - "Монтекристо".
   - Годится!
   Поворачиваясь  на  скамье,  коренастый  протягивал  нам  по   очереди
шуршащую пачку. Рейки скамьи вздрагивали под его  мускулистым  маленьким
задом, как клавиши.
   - Пойду, пену подниму - почему не грузят? - пояснил он нам  и  пропал
во тьме.
   Потом мы ехали на его грузовике, фары перебирали  стволы.  Осветилось
стадо кабанов - сбившись, как опята у пня, они суетливо толкались, сходя
с дороги.
   Потом мы снова сидели на  террасе.  Смело  кипел  чайник,  запотевали
черные окна.
   - Ну, а как Лорка? - спросил Дзыня.
   - Нормально! - ответил я. - И чем дальше гляжу, тем  больше  понимаю:
нормально! Недавно тут поругались мы с ней, так и дочка, и даже щенок  к
ней ушли. Что-то в ней есть! - усмехнулся я.
   - Вообще она неплохой человек, - снимая табачинку  с  мокрого  языка,
кивнул Дзыня.
   - А... с Аллой Викторовной у тебя как? - спросил я.
   - Никак.
   - Ясно. А у тебя как с Дийкой? - Я повернулся к Лехе.
   Леха не отвечал.
   - А в больнице как у тебя? - перескочил на более легкую тему Дзыня.
   - Нормально! - ответил я. -  Говорят,  что,  когда  с  операции  меня
везли, я руки вверх вздымал и кричал: "Благодарю! Благодарю!"
   - Да-а. Только могила тебя исправит! - язвительно улыбнулся Дзыня.
   И вскоре снова началась напряженка: спички кончились и остыла печка.
   - Неужели нельзя было сохранить  последнюю  спичку?!  -  тряся  перед
личиком ладошками, выкрикивал Дзыня.
   -  Слушай...  надоел  ты  мне  со  своими  претензиями!  -  окаменев,
выговорил Алексей.
   Дзыня плюхнулся на пол террасы, долго ползал, ковыряясь  в  щелях,  и
наконец вытащил спичку, обмотанную измазанной ваткой,  -  какая-то  дама
красила ею ресницы и бросила.
   Дзыня тщательно осмотрел спичку, чиркнул, понес огонек к  лицу.  Леха
стоял все такой же обиженный, отвернувшись. Я дунул, спичка погасла.
   Мы все трое  обалдели,  потом  начали  хохотать.  Мы  хохотали  минут
десять, потом обессиленно вздохнули, словно вынырнув из-под воды.
   - Ну, все! - произнес я коронную фразу. - Глубокий, освежающий сон!
   - Эй! - закричал Дзыня, вышедший во двор. - Вы, дураки! Давайте сюда!
   По темному небу катился свет - северное  сияние!  -  словно  какой-то
прожектор достиг бесконечности и блуждал там.
   - А не цветное почему? - обиделся Леха.
   - Тебе сразу уж и цветное! - ответил я.
   Ночью погасшая было печь  неожиданно  раскочегарилась  сама  собой  -
трещала, лучилась сквозь щели и конфорки. Мы  молча  лежали  в  темноте,
глядя, как розовые волны бежали по потолку.

АВТОРА!

   Утром уборщица стирала со стекол касс отпечатки потных лбов,  пальцев
и губ. Человек (именуемый в дальнейшем - автор) вышел из холла аэропорта
и увидел студийную машину.
   ... В ущельях, как сгущенка, был налит туман. Когда машина въехала  в
белое летящее облако, автор вздрогнул. Они ехали в тумане  долго,  потом
туман стал наливаться алым и далеко внизу, на неразличимой границе  воды
и неба, появилась багровая горбушка, стала  вытягиваться,  утоньшаясь  в
середине, как капля,  разделяющаяся  на  две.  И  вот  верхняя  половина
оторвалась, стала круглой, прояснилась  рябая  поверхность  моря,  стало
далеко видно и сразу же очень жарко.
   С левой стороны шоссе показались окраины южного городка: темные окна,
закрытые металлической сеткой, особый  южный  сор  на  асфальте,  пышная
метла с мелко торчащими листиками.
   С  болью  и  наслаждением  разгибаясь,  автор  вылез  из  машины.  Из
гостиницы вышел директор картины, деловито  потряс  ему  руку  и  усадил
обратно. Они поехали назад -  среди  зарослей  ядовитой  амброзии,  мимо
теннисного корта на крутом склоне...
   Автор вообще-то был человеком бывалым, объехал множество концов,  вел
довольно разудалую жизнь, но почему-то до сих  пор  робел  перед  такими
людьми, как директор, и всегда, сжавшись, думал, что у них, конечно  же,
более важные дела, чем у него, хотя,  казалось  бы,  единственным  делом
директора было обеспечить съемки фильма по его сценарию, но  это  только
на первый взгляд.
   - Скреперов нет, бульдозеров  нет!  -  яростно  говорил  с  переднего
сиденья директор.
   "Но у меня же в сценарии нет никаких бульдозеров", - думал автор.
   - В общем, жизнь, как говорится, врагу своему не  пожалею!  -  сказал
директор.
   "Где это так говорится?" - в смятении подумал автор.
   Директор продолжал  жаловаться  сиплым  своим  голосом,  причем  ясно
чувствовалось, что всякий там сюжет, художественные особенности и прочую
чушь он считал лишь  жалким  приложением  к  его,  директоровым,  важным
делам.
   По крутому асфальтовому спуску они съехали на грохочущие камни, потом
на съемочную площадку.
   Тонваген и лихтваген стояли в лопухах. Высоко торчал съемочный  кран,
и люди в майках закладывали  в  него  тяжелые  ржавые  противовесы.  Вся
остальная группа недвижно лежала в лопухах.
   Автор поначалу не решился спросить, в чем  дело,  боясь  опозориться,
но,  когда  прошло  часа  два,  он  сел  на  корточки  у  распростертого
оператора.
   - Встанем?
   - А зачем? - не открывая глаз, ответил оператор. - В столовой мы  уже
были... В море мы уже купались...
   - А... снимать? - сказал автор, на середине слова уже  чувствуя,  что
говорит глупость.
   - Может, ты умеешь без солнца? Давай!  -  сказал  оператор,  открывая
глаза.
   Автор посмотрел  вверх.  Солнце  действительно  было  закрыто  легкой
дымкой.
   Минут сорок автор бродил по съемочной площадке,  непрерывно  нацепляя
репьи, потом спрыгнул с невысокого обрывчика на оранжевый пляж, заросший
мелкими ярко-зелеными лопухами. В лопухах  бродили  кошки  с  неожиданно
умными глазами.
   Автор оставил ботинки и пошел по мелкой воде, по  складчатому  песку.
Маленькая камбала, похожая на коричневый листик, толчками стала  убегать
от него. С трудом,  вперевалку  он  побежал  за  ней  по  воде.  Камбала
долетела до  водорослей  и  скрылась.  Разгорячившийся,  развеселившийся
автор пошел дальше. Сверху  теперь  нависали  желтые  складчатые  скалы.
Мелкое каменистое море вдали казалось красным от водорослей.
   Он долго шел как бы под крышей,  потом  вышел  на  ровное  просторное
место. Глубокая  булыжная  бухта,  полная  прозрачной  воды,  нагоняемой
ветром. На далеком  берегу  домики.  Рядом  мелкая,  широко  растекшаяся
речка. Автор побежал над ней  по  навесному  мосту,  размахивая  руками,
подбрасываемый на каждом шагу. Горячо и  весело  дыша,  он  спрыгнул  на
каменную набережную, пошел под нависающими серыми  кустами  над  мыльной
растекшейся водой.
   Тут, на горячей площадке,  закрытой  от  ветра,  он  увидел  толстого
человека в соломенной шляпе. Тот разглядывал  крючок,  потом,  взмахнув,
забросил удочку в мелкую мыльную лужицу сбоку от течения.
   - Что же, здесь рыба есть? - спросил автор.
   - А как же, - бодро сказал толстяк, - сазанчик попадается  килограмма
на полтора!
   Автор с удивлением посмотрел в воду.  Она  не  закрывала  даже  самых
мелких камней.
   "Как же он доплывает сюда? На боку, что ли?" - подумал автор.
   - Скажите, а нет ли здесь пива?
   - Пиво?  Есть!  -  уверенно  сказ