енный клуб на все пространство - винный
магазин, и  там  и  формируется  жизнь.  Может  ли  человек,  родившийся
художником, стать им среди этих ровных серых кубов? Уверен,  что  нет  -
его воспитает магазин!
   Между тем во всех цивилизованных  странах  люди  помнят  свой  город,
столетиями  неизменно  ведется:  вот  здесь  живу  т  художники,   здесь
моряки... детям есть, кому подражать. У нас они видят лишь  спекулянтов,
столпившихся  у   Гостиного.   Кто   покоряет   молодежь   уверенностью,
независимостью? Лишь  иностранцы,  выходящие  из  отелей.  Идеал:  стать
иностранцем!  Даже  таблички  на  дверях  исчезли  -  не  стало  имен  и
профессий, осталась толпа. Не знаю я, кто живет на моей лестнице,  да  и
не хочется узнавать.
   Почему, как раньше, не шагают ребята куда-то любознательной  группой?
Некуда им шагать!

   Спотыкаясь, обливаясь от возбуждения потом, я шел, не глядя под ноги,
спотыкаясь,  -  споткнулся  и  упал!  Встав,  потирая  ушибленную  ногу,
автоматически складывая за пазуху помятую газету, я  разглядел,  что  за
препятствие (без  каких-либо  объяснений  и  извинений)  воздвигнуто  на
проходе.
   Ясно! Огромные цилиндры вара, обклеенные ободранной бумагой, запросто
свалены, перекрывая тротуар. Чуть сбоку, на газоне,  склеив  и  навсегда
загубив несколько метров травы расплавленным и  снова  застывшим  черным
варом, стояла, как троянский конь,  огромная  ржавая  чугунная  печка  с
трубой. Так! Неподалеку была маленькая - тоже ржавая - лебедка, и от нее
шел  трос  на  крышу,  за  пределы  видимости...  Для  чего  эта  полоса
препятствий? Просто так? Задрав  голову,  я  посмотрел  на  дом,  увидел
одну-единственную густо черную вертикальную полосу. А, ясно - собирались
замазывать варом щели между блоками, через них безумно тянет зимой... Но
работа эта давно остановилась, техника заржавела - я вспомнил, что давно
уже хожу, спотыкаясь, через  черные  эти  цилиндры,  в  задумчивости  не
замечая их, не ставя задачи понять: зачем они? Препятствия в нашей жизни
привычней, чем отсутствие их, мы уже не  задумываемся  -  зачем,  просто
знаем: так надо и так будет всегда! И эта  работа  явно  не  движется  -
зачем кому-то за рублевку ползать по стене, когда, присоединясь к  Бобу,
он может стричь червонцы? Ясно...
   Вдруг  я  увидел,  что  ко  мне,  сильно  раскачиваясь,  приближается
абсолютно пьяный участковый Казачонок, одетый,  правда,  в  штатское,  с
подрагивающей между пальцами незажженной  папиросой.  Во  гуляет,  орел,
изумился я. Впрочем, не в форме, в выходной - имеет, наверное, право?
   Казачонок, словно бы напоказ раскачиваясь,  приблизился  вплотную  ко
мне.
   - П-парень, д-дай-ка закурить, - сбивчиво проговорил он, но запаха  я
почему-то не почувствовал.
   - Извините... не курю! - резко отстраняясь, проговорил я, но в то  же
мгновение стальные пальцы сжали мне  локоть,  и  я  увидел  перед  собой
жесткие и абсолютно трезвые глаза участкового. - Что такое? В чем  дело?
- проговорил я, пытаясь вырваться, но безуспешно.
   -  Ничего,  парень,   ничего,   -   ласково-успокоительно   заговорил
Казачонок. - Пойдем тут неподалеку, поговорим - и отпустим.
   Что еще за бред? Я рванулся вперед, но Казачонок подставил мне ногу и
свалил на асфальт, накрутив одновременно часть  моей  куртки  на  кулак.
Глаза его яростно налились.
   - Ну! - Рывком поднимая меня, рявкнул он.
   Вокруг собралась уже любопытная толпа. Среднее  выражение  глаз  было
почтительно-восхищенное:  вот  молодец  Казачонок,  и  в  выходные   дни
работает не покладая рук, пластает каких-то  амбалов!  Я  выпрямился  и,
стараясь держаться с достоинством, пошел.  Главное,  понял  я,  чтоб  не
увидел никто из знакомых: увидят, зафиксируют тебя в беде  -  так  будут
воспринимать и дальше.
   - Руку-то отпустите, - проговорил я.
   - Все нормально... отлично! - прерывисто дыша, проговорил  Казачонок,
но не отпустил.
   Мы вошли в опорный пункт общественного порядка...  Впервые  я  увидел
наш двор через решетку... Большой успех!
   - Садись вот сюда... не волнуйся.  Все  будет  путем,  -  сказал  мне
Казачонок,  бросив  при  этом  многозначительный  взгляд   дежурному   в
штатском.
   Тот мгновенно подвинул телефон, набрал цифры.
   - Егорыч? Здорово, это Федька! - стараясь представить все  дурашливым
трепом, заговорил дежурный.  -  Нам  бы  маленькую  машинку,  да...  Да,
прокатиться хотим... - И, видимо, поняв,  что  треп  не  подействует  на
абонента, кинув на меня быстрый взгляд и прикрыв трубку рукой, переменил
тон. - Да... Да... крупный лещ...  прикидывается  шлангом!  По  розыску,
да... Ну, хоп!
   Я вдруг сообразил, что крупный лещ  -  это  я!  Быстро  повернувшись,
разглядел себя в зеркале, увидел сияющую лысую голову... Понятно!
   - Послушайте, - заговорил я, - полный же бред! Только что побрился...
абсолютно случайно! Сами подумайте - будет беглый заново  голову  брить?
На фига ему это! А я вот -  только  что!  Смотрите...  попробуйте!  -  Я
провел ладошкой по гладкой коже.
   - Ничего, спокойно... сейчас все  будет  в  порядке!  -  успокаивающе
(дождаться бы машины!) проговорил Казачонок.
   - Но я же в этом доме живу... Неужели вы не помните меня?
   - Да  нет...  таких  не  встречал,  -  с  усмешкой  сказал  Казачонок
дежурному, и  они,  довольные,  засмеялись:  черт  его  знает,  а  вдруг
повезет, вдруг действительно попадется крупный "лещ"!
   - Да честно - я в этом доме живу! - Я приподнялся.
   В глазах Казачонка шевельнулось сомнение - вряд ли  преступник  будет
ссылаться на этот дом.
   -  Телефон  есть?  -  Казачонок  подвинул  аппарат.  Мама   поднимает
трубку... "Звонят из милиции". С ее сердцем такие пассажи ни к чему.
   - Нет телефона... - пробормотал я
   - Ну, тогда сиди. - Казачонок снова с надеждой взглянул на партнера.
   - Да нет, честно. Живу... вот  видите  -  Даже  в  газеты  пишу...  в
сегодняшней  вот  моя  статья!  -  Я  вытащил  мятую  газету,   протянул
Казачонку.
   Он недоверчиво взял.
   - Которая тут твоя?
   - Вот... "Потерянный город". - я показал.
   - Чем же это он потерянный?
   Казачонок начал читать. Читал он долго, потом поднял на меня глаза...
Вряд ли он после этого чтения проникся любовью ко мне: раньше  за  такую
статью давали статью, а теперь распустили, говорил его взгляд. Он стоял,
глядя на меня (машина, к счастью моему, все не ехала и не ехала),  потом
сделал шаг в сторону, открыл дверь в соседнюю комнату. Там Боб со своими
опричниками, сидя вокруг стола, играли в коробок.
   - Боренька! - проговорил Казачонок.
   Боб лениво вышел сюда, за ним, оправляя модные одежки,  надеясь  хоть
на какое-то развлечение, вышли остальные.
   - Знаешь у нас... вот такого? - Казачонок кивнул на меня.
   - Уж тут я как-нибудь каждого зайца знаю, -  снисходительно  произнес
Боря. - Такого не встречал!
   Неужели он не помнит меня? Сколько раз  я  проходил  мимо  него!  Но,
видимо, он запоминает лишь тех, кто представляет для него интерес.
   - Говорит - в нашем доме живет... в газетах вот  пишет.  -  Казачонок
показал.
   - Нет... такого у нас не водится, - усмехнулся Боб.
   Да, видимо, я совершил большую ошибку, что не стремился войти  в  это
общество, не  подсаживался  с  подобострастными  разговорами  к  ним  на
скамейку... Ошибка! Но - поздно исправлять!
   - Из какой, говоришь, квартиры? - сощурился,  входя  в  роль  сыщика,
Боб.
   - Да из триста шестой! Из последней парадной! - воскликнул я.
   - Так, кто там у нас? Валька вроде  в  триста  первой  живет?  -  Боб
повернулся к подручным.
   - На рыбалку уехал, - ответили ему.
   - Так... что  же  нам  делать?  -  Боб,  поигрывая  каким-то  ключом,
по-хозяйски расселся на скамье, но Казачонку это не слишком понравилось,
у него, видно, были и другие важные дела.
   - Так, слушай сюда! - легким нажимом тона давая все же понять кто тут
главный, произнес Казачонок. - Сходи с клиентом, куда  он  покажет...  и
если окажется - врет, веди обратно!
   Борис, слегка оскорбленный, лениво встал, пихнул меня в плечо: пошел!
   Он вывел меня на улицу. Еще двое подручных последовали за  нами.  Да,
жалко, что мы с  ним  не  сдружились  -  сейчас  бы  шли,  непринужденно
беседуя. А так меня явно вели - прохожие оборачивались, смотрели  вслед.
Да, предел падения - идти под конвоем Боба, который - что самое жуткое -
чувствует свое право командовать мной! А если мы так войдем  к  маме!  Я
рванулся... Боб сделал подсечку почти так же четко, как Казачонок, и так
же попытался накрутить мою  куртку  на  кулак,  но  то  ли  из-за  моего
отчаяния, то ли из-за ветхости ткани я  вырвался,  оставив  клок  в  его
кулаке. Пока я поднимался, оскальзываясь на осколках вара, они  окружили
меня с трех сторон. Сюда, на грязь, в своей модной обуви они не шли,  но
как только я выходил с этого пятачка, они били. Лениво и, я  бы  сказал,
беззлобно - просто разминались после долгого сидения, показывали права.
   Небольшая толпа с интересом наблюдала.
   - Чего это тут? - спросил тощий с сеткой у солидного с портфелем.
   - Да вот., ребятки диссидента бьют, - лениво пояснил толстый.
   - А ты почему знаешь,  что  диссидента?  -  въедливо  спросил  тощий,
оценив очередной удар.
   - Да кого же еще? - пояснил тот. - Видишь - он обороняться совсем  не
может. Был преступник бы или хулиган - он бы им наддал!
   - А... ну да,  -  удовлетворенно  проговорил  тощий.  -  А  Боря-боец
красиво работает, что ни говори!
   ... Именно это я почему-то вспомнил, преследуемый по  пыльной  пустой
улице пьяным рыбаком. Воспоминания распалили меня, нервы разыгрались.
   - Эй! Профсоюсс!
   ... Ну, все! Я развернулся и пошел к нему. Мы  сходились  все  ближе,
вплотную  остановились.  Смотрели  друг  на  друга.  Вдруг,  безжизненно
повесив татуированные мощные руки вдоль тела, он  стал  бить  чечетку  о
дощатый тротуар. Я посмотрел на  него,  повернулся  и  пошел.  Шагов  за
спиной не было - только чечетка. Но вот и она затихла. Я  шел  и  думал:
как сложится, интересно, жизнь этого человека? Победит ли в нем разум  -
или ярость затопит все?
   Я свернул, вышел на шоссе, подошел к остановке. В этот момент как раз
с шоссе на ухабистую  улицу  съезжала,  раскачиваясь,  желтая,  огромная
"хмелеуборочная" машина. Я поглядел ей  вслед...  не  за  ним  ли  едут?
Наверное, кто-то уже вызвал? Или просто так?
   Я  простоял  на  остановке  не  больше,  наверное,  десяти  минут   -
"хмелеуборочная",  переваливаясь,  уже  выезжала  обратно.  Ну,  ясно  -
профилактический заезд, просто на всякий случай, с  облегчением  подумал
я.
   И тут же в закрытом кузове ударила гулкая чечетка.
   - Эй! Профсоюсс! - послышался крик.
   ... Как он увидел меня?

ЛЮБОВЬ ТИГРА

   Я выскочил из лифта с ключом наперевес и в  ужасе  застыл:  двери  не
было! Вернее - она была мощным ударом вбита внутрь и  безвольно  висела,
припав  к  двери  ванной.  Я  бросился  ее  поднимать,   как   человека,
потерявшего сознание. Она прогнулась в моих руках, как  женщина:  чей-то
молодецкий удар сделал ее гибкой.
   - Так... видать, грабанули! Хорошо хоть, не гроба-нули!
   Пол в прихожей был  усыпан  известкой,  влетевшей  вместе  с  дверью.
Оставляя белые следы, я быстро вошел в кабинет, со скрипом вытянул  ящик
стола... Бумажник лежал наверху, распластав крылья, как раненая птица...
Так ли я его оставлял? Дрожащей  рукой  я  распахнул  его...  Деньги  на
месте. Ф-фу!
   Я медленно опустился на стул, утер запястьем лоб,  потом  слегка  уже
насмешливо оглянулся на выбитую дверь: что ж это за гости меня посетили,
не сообразившие, где деньги лежат?
   Я, уже не спеша, пошел на кухню. Фанерная  дверка  возле  умывальника
была зверски выдрана, в полутьме маячили ржавые трубы и вентили,  вокруг
валялись клочья пеньки. Ну, ясно: опять прорвало этот проклятый вентиль,
хлынула вода, и водопроводчики, ненавидящие воду больше всего на  свете,
таким вот образом выразили свою ярость: надо было перекрыть воду, а  они
заодно еще и  разгромили  квартиру.  Я  открыл  кран  -  вода  булькнула
перекрученной струйкой и иссякла. Все ясно! И ничего не  докажешь  и  не
объяснишь: можно  только,  если  есть  желание,  обменяться  несколькими
ударами по лицу, но такого желания у меня не было.
   Вздыхая, я собрал с пола мусор и отнес его в мусоропровод - доступ  к
нему теперь был свободен, дверь не мешала. Потом  я  сел  к  телефону  -
благо, он остался цел и невредим, и позвонил своему деловому другу.
   - Ясно... тут тебе нужен Фил! - проговорил мой друг.
   - Фил?.. Что-то такое помню...
   - Ну... тогда еще... вместе с Крохой ходил!
   - Но они вроде... тогда же еще... вместе и загремели?
   - Ну да, и он все Крохины дела на себя взял - у Крохи уже  сын  тогда
был!
   - Мгм...
   - Да сейчас он уже крепко стоит  -  зам  по  капстроительству  одного
крупного объединения!.. Да он отлично помнит тебя: недавно керосинили  с
ним - он все расспрашивал! Все тебе сделает.
   Заманчиво, конечно, сделать все - но какою ценой?
   - А больше никого у тебя нет? - поинтересовался я.
   - У меня есть  кто  угодно,  -  усмехнулся  друг.  -  И  скрипачи,  и
оперативники, и даже могильщики... но сейчас тебе нужен именно Фил!
   - Ладно... диктуй координаты, - сломался я.
   ... В приемной  стоял  стол  с  машинкой,  за  ним  сидела  роскошная
блондинка с горделивой прической... такая могла сидеть в приемной  любой
конторы... впрочем, без  удивления  я  встречал  теперь  таких  и  среди
учителей, и в учреждениях, управляющих искусством...  названия  места  в
наши дни не имеют решающего значения;  дело  в  возможностях  -  не  так
существенно, в какой сфере.
   - Простите, нельзя ли вас попросить... - начал я.
   - Нельзя, - мгновенно отрезала она.
   - Но... будьте все же так любезны... - настаивал я.
   - Я буду к вам любезна в другом месте! - произнесла  она  грубую,  но
довольно таинственную фразу и,  резко  встав,  с  треском  вывинтила  из
машинки лист и, покачивая бедрами, пошла к главной двери.
   Я втиснулся вслед за  ней.  В  большой  пустоватой  комнате  в  конце
длинного стола под портретом  сидел  человек  с  бледным  покатым  лбом,
заканчивающимся на затылке седым  пушком.  Вдруг  на  лице  его,  сильно
выдвинутом вперед, появилась улыбка - полумесяц из железных зубов.
   - Ну что, зверюга, и ты, наконец, обо мне вспомнил?  -  ласково-сипло
проговорил он.
   Я решительно  не  помнил  его  -  сколько  всего  за  последние  годы
произошло! - но он, видно, все помнил  ясно...  говорят,  что  у  людей,
находящихся  там,  память  консервируется  -  им  все   ярче   и   милее
представляются все подробности жизни их дотюремного существования. Такой
же дорогой подробностью оказался, видно, и я.
   - Ну, здорово... - не совсем уверенно поприветствовал я его.
   - Помнишь, как у Боба ураганили с тобою? - Улыбка его стала еще шире.
- Да-а... нехорош ты стал... но джазмен джазмена через полвека узнает!
   - Ну! - воскликнул я.
   Его я, честно, не помнил, но "ураганы" у Боба - как можно их  забыть?
Отличное было времечко - уже лет  тридцать  тому  назад,  когда  мы  все
вместе играли джаз и  называли  друг  друга  сокращенно  на  заграничный
манер: Ник, Фред, Боб. Все исчезло, развеялось, в  хозяева  жизни  вышли
совсем другие люди... но что делать? Хотя бы ностальгия теперь связывает
нас!
   - Ну, ты знаешь, конечно, - доверительно тихо проговорил  он,  -  Вэл
снова сел, Джага уехал...
   Я почувствовал ностальгическую связь и с  севшим  Вэлом,  и  уехавшим
Джагой, хотя конкретно не помнил их.
   - А за тобой я давно слежу, - имея в виду, очевидно, мои литературные
опыты, произнес Фил, растроганно глядя мне в глаза.
   - Да ну... ерунда! - Я смущенно отмахнулся.
   Спрашивать, как он, я пока что стеснялся: во-первых, при его  трудной
жизни вопрос может быть неприятным, во-вторых, он может тут усечь  намек
на дела, с которыми я к нему пришел.
   Мы, не отрываясь, смотрели друг  на  друга  -  наверное,  от  долгого
напряжения глаза наши стали слезиться.
   - Может, Филипп Клементьич, вы все же взглянете на бумаги? -  ревниво
произнесла секретарша.
   - Да не тренди ты - видишь, друг пришел! - отмахнулся он.
   Он явно досадовал  на  присутствие  здесь  человека  из  чуждого  нам
поколения и даже - чуждого пола. Но она решила, видно,  что  если  друг,
так и не стоит с ним церемониться!
   - Слушай, Фил, ты совсем, что ли, озверел? - Она глянула на часики. -
Нам полчаса уже у Зойки надо быть!
   - ... Тафайте, тафайте!  -  Фил  холодно,  даже  несколько  враждебно
помахал ей ручкой.
   - Разорвать бы тебя на части и выбросить! - резко проговорила она  и,
повернувшись, направилась к выходу.
   Такой накал чувств - тем более из-за меня - несколько смущал.
   - Ко мне можно пойти, - неожиданно для себя пробормотал я.
   Она, повернувшись, застыла у двери, но не глядела ни на меня,  ни  на
него, а в сторону окна.
   Фил, словно не слыша моей последней реплики,  продолжал  с  застывшей
улыбкой глядеть на меня. Немая эта сцена тянулась довольно долго,  потом
он вдруг медленно пошел  к  вешалке  в  углу,  надел  плоскую  клетчатую
кепочку, которая как бы еще крепче вдавила его огромную птичью голову  в
грудь, потом он надел длинный черный плащ и направился к  выходу.  Мы  в
некоторой растерянности следили за ним... Видимо, следовало считать, что
мое приглашение принято: объяснять что-то дополнительно он  считал  явно
излишним.
   На улице я сделал движение к винному магазину.
   - Взять что-нибудь?
   - Ну, возьми конины, что ли? - небрежно проговорил он.
   ..."Конины"? Это значит - коньяка... Да - круто начинается это  дело,
но хорошо, что хоть как-то начинается!
   От моей выбитой двери он почему-то пришел в полное восхищение.
   - Вот так вот, Ирина Евгеньевна, настоящие  люди  живут!  -  поучающе
обратился он к подруге. - Не то  что  вы,  нынешние  жлобы,  понаставили
дверей!
   Она презрительно дернула плечом... черт!  Вряд  ли  после  этого  она
особенно будет меня любить, а от женщин на практике зависит очень много.
   Фил вошел в мою пустую, слегка ободранную квартиру (давно я собирался
сделать ремонт!) и то ли изумленно, то ли восхищенно покачал головой.
   - Вот так  вот!  -  снова  обратился  он  к  Ирише.  -  Никаких  тебе
стенок-гарнитуров, ковров и прочей лабуды! У людей все дела здесь! -  Он
шлепнул себя по бледному покатому лбу.
   - Мне как раз не очень нравится  моя  квартира,  -  слегка  смущенный
таким успехом, проговорил я. - Она такая не специально у меня!  А  дверь
вообще - только сегодня, наверное, выбита или вчера...
   - Ясно? - Он снова строго обратился к ней. - Человек даже  не  знает,
сколько дней без двери живет! - Для него я был дорогим  воспоминанием  о
давних, святых временах бескорыстной  дружбы.  В  глазах  Ирины  я  явно
становился все большим идиотом, но в оценке Фила  все  поднимался  -  во
всяком случае, на этот вечер.
   Он взялся за ручку ванной, но я с испугом удержал его:
   - Постой... там, понимаешь... раковина разбита!
   Дело в том, что мне на день рождения один  приятель  подарил  пузатый
пузырек английского одеколона,  и  это  проклятое  орудие  империализма,
выскользнув  у  меня  из  рук,  стукнулось  о  раковину.  С   ужасом   я
сожмурился... услышал треск... все, накрылся подарочек! Когда я  наконец
решился разожмуриться, изумлению моему не было предела -  пузырек  лежал
целый и невредимый, раковина же была расколота на крупные куски!
   Я рассказал это Филу  -  он  посмотрел  на  меня  со  снисходительной
усмешкой.
   - Ну, ладно - ты  лучше  историю  эту  в  какой-нибудь  рассказ  свой
вставь, а мне мозги не пудри - я все же инженер!
   Я давно  уже  замечал,  что  люди,  сами  живущие  по  фантастическим
законам, от искусства требуют строгости и поучительности - так же и  мой
друг.
   - Ну, хорошо! - Я вытащил на середину комнаты мой "журнальный столик"
- старый испорченный приемник, расставил рюмочки.
   - Ну,