он так разошелся, что и мне это  рассказал,  когда  мы  с  ним  на
щепках сидели, спиной к лодке прислонившись, и сахарный песок из  пакета
сыпали в чашки с розовой ряженкой.
   - Представляешь... - Он перестал сыпать. -  Утро,  туман,  солнце,  и
вдруг появляется оттуда, где никого быть не может, фигура, молча, плавно
по воде скользит, гладкой-гладкой, которой никто  еще  в  этот  день  не
трогал... А когда ты посередине спать улегся и похрапывал - тут уж никто
глаз не мог отвести. А потом  ты  ворочаться  стал,  тянуться,  ну,  тут
вообще все сбежались: ты повернешься, плот накренится, и все  шестьдесят
человек - ах! Но не зря полежал,  лицо  горячее,  такой  у  тебя  сейчас
предзагар...
   Он покрутил свою чашку и выпил ряженку. Наши вытянутые ноги доставали
до воды. Хрустнув, мы встали.  Глухая  площадь,  окруженная  деревянными
домами с непривычной пропорцией стен и окон, небо не в той раме,  что  я
привык.
   В одном из домов зазвонил телефон, и кто-то позвал меня.  Никого  там
уже не было, и трубка лежала,  растянув  закрученный  пружиной  шнур,  и
отражалась в столе, и говорила голосом Сани, моего помощника.
   - Алло, - закричал я, - алло!
   - Алло, - сказал Санин голос совсем рядом. Мы помолчали, подышали.
   - Ну, как делишки?
   - Да пока неясно. Не совсем пока проходит наша штука.
   - Да ведь все верно.
   - Но, понимаешь, пока все так запутано. Люди-то  все  разные,  каждый
по-своему...
   - Значит, считай, не прошло, - сказал он.
   - Ну, если все так останется, как есть. Если приемщики приедут такие,
из белого мрамора, и все одинаковые.
   - То есть, думаешь, пройдет?
   - Ну...
   Я вышел, присел на скамейку.  Только  тут  я  почувствовал  бессонную
ночь. Голова разболелась. Зевота...
   Потом отвлечешься работой, и когда снова поднимешь глаза -  снова  их
нет, исчезли.
   Ветра все  не  было,  и  вдруг  подул  -  еле  успеваешь  прихлопнуть
вздувшиеся вдруг на столе листочки.

   ПАРАДИЗ

   Я дошел до кустов, обернулся и увидел сразу  весь  остров  -  ровный,
широкий, провисающий к середине. Длинные ограды для коров из двух жердей
- одна у земли, другая повыше - редкими  изогнутыми  линиями  пересекали
широкий луг.
   Я уже знал,  что  весь  ярко-зеленый,  изумрудный  покров  острова  -
мягкое, чавкающее болото, по которому может пройти  лишь  корова  на  ее
раздваивающихся, пружинистых, грязных копытах. Вся середина острова была
пустой, и только на высоких берегах рос лес, и  где-то  за  ним,  в  том
конце, сейчас был мой дом. Я  хотел  было  вернуться  назад  по  берегу,
вокруг, но сразу же оказался в  дебрях,  гнилых  зарослях,  перепутанных
кустах с серой свисшей бахромой, с осыпающейся трухой, вызывающей зуд на
коже.
   Значит, единственный путь - опять та  же  тропка  посреди  долины,  и
опять та же собака будет  лаять  на  ветру,  поднимая  хвост,  а  грудью
припадая к земле, а потом, когда я с покрасневшим напряженным лицом  все
же пройду, она поднимется  на  все  четыре  лапы  и  еще  несколько  раз
гавкнет, уже с большими промежутками, вопросительно.
   ... Когда я  вернулся  к  дому,  установилось  предвечернее  затишье,
впервые за весь день между серой водой и серым  небом  появилось  желтое
расплющенное солнце и в доме на втором этаже блестели желтые  стекла.  Я
сидел на мокром, холодном после дождя крыльце и  пил  теплое  молоко  из
кружки.

   ... Утро пришло тихое, теплое и туманное.
   Терраса на втором этаже,  на  столбах,  стоящих  внизу  в  малине,  в
крапиве. Широкий дубовый стол. Горизонт расплывчат и пуст,  и  поднимешь
глаза через час - стоит белый  строй  кораблей,  появившихся  незаметно,
беззвучно, непонятно когда.

   Обедая в кухне, я взглядывал через  маленькое  окошко  и  видел,  как
набираются тучи, все темнеет, крепчает ветер.
   И потом, хлопнув дверью, я вышел на обрыв и, открыв рот,  сразу  весь
наполнился ветром, словно надутая резиновая игрушка, и  упругие,  словно
накачанные руки даже не приблизить к бокам.
   По скользкой тропинке, цепляясь за кусты, я спускаюсь вниз. Перекинув
с животика на спинку, открываю ржавый замок, отталкиваю лодку  и  рывком
врубаю мотор. Сначала лодка падает, проваливается между волн, но  вот  я
нашел ритм, вернее, скорость, и лодка мчится по верхушкам  волн,  сшибая
их, сбивая. Вот так! Вот так!..
   Все в нашей власти, абсолютно!
   Только одно место - впереди - освещено солнцем,  волна  там  пестрая,
рыжая.
   Вот появляется вдали форт -  розовый,  словно  из  помадки,  особенно
розовый на фоне серого неба.  Обрыв,  взблескивающий  иногда  маленькими
острыми камнями, вереск, горячие цветы, пушки.
   Моторка,  лопоча  над  мелкими  беспорядочными  волнами,  качаясь  на
веревке, остается позади. Я взбираюсь вверх,  пролезаю  через  пролом  в
стене.
   До этого был словно оглохшим от ветра,  и  вдруг  -  после  простора,
волнения - жара, звон в ушах, тихое бубнение пчел.

   Обратно я плыл уже в полной темноте, только однажды  появился  берег,
дом, и раскачивался рядом единственный жестяной фонарь, и  тень  от  его
козырька раскачивалась по воде на много километров.
   Потом вдруг послышался стук мотора. "Эхо?" -  подумал  я...  И  вдруг
совсем рядом в темноте навстречу прошла лодка, человек на  корме  рукой,
заведенной за спину, держал руль.
   Лодка прошла, и через некоторое время волна от нее шлепнула подо мной
о борт.
   Остро, тяжело дыша, я поднялся на второй этаж,  сел  на  кровать,  но
спать не хотелось. Наоборот - давно уже во мне не было такой свежести  и
волнения.
   Я спускаю ноги, снова  надеваю  снятые  было  ботинки  -  сейчас  они
кажутся особенно мокрыми, тесными  -  и,  усиленно,  с  размаху  шаркая,
поглубже забивая в них ноги, из комнаты выхожу на крыльцо.
   На ощупь прохожу двор, захожу в сарай. Под  ногами  пружинит  толстый
слой опилок. Осторожно нащупываю на козлах маленькую  бутылку,  морщась,
делаю глоток.
   Различаю на полке светлый никелированный трубчатый  фонарик  и  сразу
беру его.
   Медленно иду обратно. Волна хлюпает внизу о мостки.  Только  в  такие
темные ночи и понимаешь, как мало, в сущности, людей на  земле!  Включаю
фонарик - и желтое, тусклое, рябое пятно появляется  на  дорожке  передо
мной. Как далеко  прыгает,  меняет  форму  его  свет  при  самом  легком
движении кисти руки! Вот  рассеялся  во  тьме  над  обрывом,  вот  снова
сплющился возле ног, а вот легко  взлетел  по  стенке  дома  -  и  какое
удовольствие доставляет эта маленькая, но наглядная власть!

   Потом я лежал на кровати, чувствуя всю тишину вокруг.  Мягко  бухнула
где-то размокшая, разбухшая фортка, и  я,  словно  дождавшись  какого-то
знака, счастливо вздохнул и уснул.

   ОШИБКА, КОТОРАЯ НАС ПОГУБИТ

   Все дни в командировке я был занят до  упора  и  только  перед  самым
отъездом  успел  зайти  в  знаменитое  местное  кафе.   Оно   называлось
"Молочное", однако, когда я спустился вниз,  в  полированный  темноватый
прохладный зал,  оказалось,  что  здесь  продают  и  джин,  горьковатый,
пахнущий хвоей, и зеленый итальянский вермут, и чешское пиво.
   Такая трактовка названия, не скрою, порадовала меня.
   Я сел  на  прохладную  деревянную  скамейку,  стал  приглядываться  в
полутьме. Сначала я моргал, ничего не видя, но уже через несколько минут
был поражен обилием прекрасных, молодых,  скромных,  серьезных  девушек,
тихо сидящих над глиняными кружками, в которых подавался, как я выяснил,
кофе со сливками.
   Если не сделать сразу - то не сделаешь уже никогда, и я, не дав  себе
опомниться, пересел за соседний столик, где сидела прекрасная  тоненькая
девушка с большим, толстым портфелем под боком.  Как  она  таскала  этот
портфель, такая тоненькая?
   Никогда в жизни я еще не говорил так складно. Незнакомый город, новое
место  -  все  это  действовало  на  меня,  взвинчивало.  Сомнения  мои,
печальный опыт - этого здесь не было, я  не  взял  этого  с  собой,  как
выяснилось.
   Больше всего я люблю таких девушек - серьезных и грустных (хотя среди
знакомых моих никогда таких не было), и  вот  эта  девушка  была  именно
такой.
   Кривляки, кокетки - пропади они пропадом!
   - ... Знаете, - уже через час, волнуясь, говорила она, -  я  не  могу
побороть ощущения, что, если вы уйдете, это  будет  какой-то  потерей  в
жизни.
   Ее лицо неясно розовело в полутьме, рядом со мной была только ее рука
- тонкая, с синеватыми прожилками на запястьях, с тоненьким  кольцом  на
безымянном пальце. Ее голос - чистый, дрожащий, иногда вдруг  с  усилием
насмешливый.
   - Каждый человек, который уходит, - потеря, - говорил я, дрожа. -  Но
сейчас я тоже чувствую что-то необыкновенное...
   Мы взялись вдруг за  руки,  испуганно  посмотрели  друг  на  друга...
Сидящий за нашим столом румяный яркоглазый человек вдруг  повернулся  ко
мне.
   - Простите, - чуть встревоженно сказал он,  -  вы...  Он  назвал  мою
незатейливую фамилию.
   - Да, - удиштенно сказал я. - А что?
   - Простите, что вмешиваюсь, - сказал он. - Но я не могу не сказать: я
читал ваши статьи, и они меня восхищают!
   Это был единственный человек в мире, который читал мои статьи!
   Я почти не верил. Я держал  за  руку  самую  прекрасную  девушку,  во
всяком случае, одну из самых  прекрасных  -  другой  такой  я  не  найду
никогда (ее ладонь от неподвижности  чуть  вспотела,  и  она,  рассеянно
улыбнувшись, перевернула руку в моем кулаке на спинку).
   И тут же сидел единственный человек, который читал мои статьи!
   И тут почему-то я испугался.
   - Знаете, мне нужно ехать! - сказал я, морщась, глядя на часы.
   - Ой! - испуганно сказала она. - Правда? А остаться  не  можете?  Ну,
хотя бы на час?
   Но я был уже во власти приступа идиотизма.
   - Да нет, - тупо бормотал я. - Билет, понимаете, куплен...
   Она грустно смотрела на меня.
   - Ну все! - Я с ужасом  слышал  свой  голос.  -  Еще  надо  в  камеру
хранения забежать. Два узла, сундучок такой небольшой...
   Я бормотал, пятился задом, мелко кланялся.
   Яркий свет на улице ослепил меня.
   Я стоял, покачиваясь, тяжело дыша.
   "Что это было, а?"
   Я хотел вернуться, но возвращаться не положено почему-то.
   Дальше все понеслось, как в фильме, в котором все  знаешь  наперед  и
поэтому ничего не чувствуешь.
   Ну, что полагается  делать  в  поезде?  Пить  чай?  Ну,  я  и  выпил,
восемнадцать стаканов. Выбегать на станциях?  Я  выбегал,  хотя  не  мог
точно объяснить - зачем?
   С поезда я ринулся прямо на работу.
   - Что, приехал? - почему-то удивленно говорили мне все.
   - Приехал! - злобно говорил я. - Прекрасно ведь знаете, что сегодня я
и должен приехать!
   - Ну, это понятно... -  говорили  все  с  непонятным  разочарованием,
словно ждали от меня какого-то чуда, а его не случилось.
   - Не понимаю, чего вы ждали-то? - в ярости  спрашивал  я.  -  Обычная
командировка. Суточные - два шестьдесят. Вы что?!
   - Ничего... - со вздохом раздавалось в ответ.
   В полной прострации я пошел на прием к директору. Он-то  уж  похвалит
меня за точность, тут-то я пойму, что счастье, конечно, счастьем...
   - Приехал?! - удивленно воскликнул директор.
   - Приехал! - закричал я. - Представьте! На что вы намекаете все  тут?
Вы хотите сказать, что я дурак?
   - Нет, ну почему же? - ответил он. - Все правильно. Я просто...
   - Что просто?! - вцепился я.
   - Ну просто... мало ли что?
   - Что мало? Что - мало ли что? Вы  ж  сами  велели  мне  приехать  во
вторник!
   - Ну... мало ли что я велел, - сказал он, окончательно добивая меня.
   Вечером я пошел в театр, на спектакль, на который все тогда  рвались.
Стиснутый со всех сторон толпой,  я  медленно  продвигался  вперед.  Все
двигались туда, один только рвался оттуда, крича:
   - Ну, пропустите же! Вы что?! Семь часов уже, магазин закрывается!
   Я посмотрел на него и тоже стал проталкиваться обратно.
   Я приехал на вокзал. Я даже сделал попытку пролезть без  очереди,  но
при первом же окрике: "Гражданин! Все хотят ехать!" - вернулся назад.
   Ночь в поезде я провел без сна.
   И вот я вышел на вокзальную площадь, сел в трамвай.
   Показалась та улица, черные обрезанные ветки на белом небе.
   Я был холоден абсолютно. Я знал уже - момент тот  канул  безвозвратно
(хотя я мог его и не отпускать).
   Я вошел в здание, начал спускаться по лестнице. Лестница была  та.  Я
открыл дверь...
   Подвал. Капают капли.  Толстые  трубы,  обмотанные  стекловатой.  Два
человека в серых робах играли на деревянном верстаке в домино.
   - Забьем? - поворачиваясь ко мне, предложил один...

НАКОНЕЦ-ТО!

1. Она говорила

Первый

   Первый жених -  грузин  был,  Джемал.  Все  ходил  за  мной,  глазами
сверкая.
   Однажды, когда я плохо еще его знала, пригласил как-то меня к себе  в
гости.
   Ну, я тогда дура дурой была, поехала.
   Сначала все красиво было,  даже  чересчур:  виски  "Блэк  энд  уайт",
пластинка "Данс ин де дак". Потом вдруг говорит:
   - Сегодня ты не уйдешь!
   - Почему?
   - Я сказал - да, значит - да! Выскочила я в прихожую, гляжу: один мой
туфель куда-то  спрятал.  Стала  всюду  искать,  нигде  нет.  Он  только
усмехается:
   - Ищи, ищи!
   Наконец словно осенило  меня:  открываю  морозильник  -  туфель  там!
Быстро надела его, выскочила на улицу. Там  жара  -  а  туфель  пушистым
инеем покрыт.
   Все смотрят изумленно: что еще за Снегурочка на одну шестнадцатую?
   ... И при этом он был как бы фанатическим приверженцем чести! Смотрел
как-то мой спектакль, потом говорит:
   - Как ты можешь так танцевать? Зых!..
   -  Знаешь  что,  -  говорю  ему,  -  устала  я  от  твоих  требований
взаимоисключающих. Требуешь,  чтобы  я  была  твоей  и  в  то  же  время
абсолютно недоступной и гордой! Отсутствие  любого  из  этих  пунктов  в
ярость тебя приводит. Представляю, как бы ты  меня  запрезирал,  как  бы
разговаривал, если бы я  что-то  тебе  позволила.  А  ведь  пристаешь...
Парадокс какой-то - башка трещит!
   Правильно мне Наташка про него сказала:
   - Знаешь, он, по-моему, из тех, что бешено  ревнуют,  но  никогда  не
женятся! Однажды заявляет:
   - Ну, хорошо, я согласен.
   - На что согласен?
   - На тебе жениться. Только условие -  поедем  ко  мне  домой.  Ходить
будешь всегда в длинном платье. Что мать моя тебе скажет -  закон!  Зых!
Смотри у меня!
   - Нет, - говорю, - пожалуй, предложение твое мне не годится.
   Изумился - вообще довольно наивный такой человек.  Не  понимает,  как
можно не соглашаться, когда он - сам он! - предлагает.
   - Плохая твоя совесть! - говорит. - Ну ладно, я все равно поеду. Мать
нельзя одну оставлять! Это вы тут такие... А мы родителей уважаем!
   - Конечно, - говорю, - поезжай. Раз тебе все  тут  так  не  нравится,
зачем тебе мучиться? Поезжай!
   Уехал. Полгода примерно его не видела.
   Недавно иду я мимо Думы, вижу: стоит величественно, кого-то ждет.
   - Привет! - говорю.
   Кивнул так снисходительно - и все.

Второй

   А тут сам начальник отдела кадров своим вниманием осчастливил!
   В столовой подходит, жарко шепчет:
   - Умоляю, когда мы можем встретиться? Я удивленно:
   - Вы что-то сказали, Сидор Иванович? Он громко:
   - Я?! Нет, ничего.
   И снова - сел поблизости, шепчет:
   - Умоляю о встрече!
   Мне Наташка потом сказала:
   - Смотри, наложит он на тебя руки... И вот однажды поздним вечером  -
звонок! Открываю - он.
   - Разрешите? Решил полюбопытствовать, как вы живете.
   Гляжу с изумлением, какой-то странный  он  выбрал  туалет:  резиновые
сапоги, ватник, треух, за плечами мешок.
   - Сидор Иванович, - не удержалась, - а почему вы так странно  ко  мне
оделись?
   - Я уважаю свою жену, - строго говорит.
   - Понятно.
   - Подчеркиваю, я уважаю свою жену!
   - Зачем же, - говорю, - еще подчеркивать. Но вы не ответили...
   - Мне не хотелось ее ранить. Я сказал ей, что уезжаю на охоту.
   - Понятно.
   - Я уважаю свою жену, но я люблю вас, люблю до безумия!
   На колени упал, начал за ноги хватать.
   - Сидор Иванович, -  говорю,  -  успокойтесь.  Вы  же  уважаете  свою
жену...
   Уселся. Стал душу передо мной раскрывать.
   - Конечно, теперь я только чиновник...
   Я так понимающе кивала, хотя, признаться,  не  подозревала,  что  он,
оказывается, мог быть еще и кем-то другим.
   - А я ведь тоже когда-то играл на сцене.
   - Когда? - дисциплинированно спрашиваю.
   - Ну-у-у... давно! В  школе  еще!  Помнится,  ставилась  "Сказка  про
козла", и я играл в ней заглавную роль.
   - А-а-а... помню, - говорю. - Ну и умница козел, он и комнату подмел!
   Кивает снисходительно.
   - ... Ну и умница козел, он и дров нам наколол! Вообще чем  больше  я
живу, тем яснее я понимаю, что только прекрасное  -  искусство,  хорошее
вино,  женщины  -  помогает  нам  сохранять  бодрость  духа,  оставаться
молодыми, к такому я пришел выводу.
   "Ну и умница, - думаю, - козел, он и к выводу пришел!"
   Раскрыл мне всю свою душу и неожиданно прямо в кресле уснул.
   "Да-а, - думаю, - замечательные у меня кавалеры!"
   Часа через четыре просыпается, обводит комнату испуганным взглядом.
   - Где я?
   - Не знаю... - говорю. - Видимо,  на  охоте.  Тут  вспомнил  он  все,
встал.
   - Жена моя, которую я безгранично уважаю, мучается, может быть,  даже
не спит, а я тут с...
   Расстегивает вдруг мешок, вынимает половинки ружья, составляет...
   - Сидор Иванович, - говорю, - за что?
   Он бросил на меня взгляд - и скрылся в ванной.
   "Господи, - думаю, - не права Наташка, он не на меня, на  себя  может
руки наложить!"
   Подбегаю, стучу. Распахивается дверь величественно.
   - В чем дело?
   - Сидор Иванович, - говорю, - вы что... Собираетесь выстрелить?
   - Да!
   - В... кого?
   - Это абсолютно несущественно.
   - Как?
   - Я уважаю свою жену...
   - Это я уже знаю...
   - Если она обнаружит отсутствие пороховой гари на стволах - это может
больно ее задеть. Где тут у вас можно выстрелить?
   - Не знаю, - говорю, - как-то тут еще никто не стрелял... Может быть,
в ванной?
   - В ванной? - оскорбленно. - Ну хорошо.
   Снова закрылся, а я уселась в ужасе в кресло, уши  ладонями  закрыла.
Тишина... Тишина... Вдруг щелкает запор, Сидор Иванович вываливается.
   - Ну почему, почему должен я перед ней отчитываться?
   - Сидор Иванович! Ну вы же уважаете свою жену...
   - Я-то ее уважаю, а она-то меня - нет! Постоял,  потом  снова  понуро
побрел, ружье волоча, закрылся... Снова вываливается:
   - Ну почему, почему?
   Честно, утомлять стала меня эта драма. Полвторого  уже,  а  завтра  к
восьми на репетицию.
   Стала в кресле дремать, вдруг: "БАМММ!!!"  -  я  чуть  в  обморок  не
свалилась... Распахивается  дверь,  в  клубах  дыма  вываливается  Сидор
Иванович, идет зигзагами  по  коридору,  с  блаженной  улыбкой  глядя  в
стволы.
   - Ну, теперь все нормально... все хорошо!
   Упал. Звонки начались - соседи стали ломиться. Вызвали ему  "скорую".
А на меня с тех пор как на какую-то злодейку  стали  смотреть.  А  Сидор
Иванович появился через два дня. Снова шептал чуть слышно:
   - Когда встретимся-то?

Третий

   А недавно уже - вообще!
   Стою на платформе, встречаю одну свою приятельницу. Поезда  еще  нет.
Вдруг вдали на рельсах  появляется  человек.  Идет  так  упорно,  голову
набычив. Под навес вокзальный вошел, не заметил. Просто решил,  наверно,
что это ночь его в дороге застала. Дошел до тупика, где красные цветочки
растут, встал удивленно, потом понял наконец!  Голову  поднял,  забросил
чемодан на платформу - и ко мне:
   - Скажи, девушка, прописка у тебя постоянная?
   - Не знаю, -  растерялась,  -  кажется,  постоянная.  Осмотрел  меня,
вздохнул.
   - ... Ну что ж, - рассудительно говорит. - С лица не воду  пить!  Дай
адресок твой, может, зайду!
   Я в растерянности и в испуге сказала ему адресок. И все! Каждый  день
- прихожу вечером после спектакля - на ступеньках сидит. Встанет,  штаны
сзади отряхнет.
   - Зайду, девушка? (Именем так и не поинтересовался.)
   И вообще на слова