лать его к шерифу или  ко
мне? - грустно усмехнулся полковник.
   - Конечно, пришло. Джонни считал,  что  это  невозможно.  Он  не  мог
допустить, чтобы мать узнала, что  он  натворил,  и  пережила  публичное
унижение.
   - Еще он был уверен,  что,  если  бы  обратился  к  властям,  бандиты
немедленно убили бы его, - вставила Летти.
   - Он не называл имена?
   Летти покачала головой:
   - Он сказал, что знать их было бы для меня очень опасно.
   - Итак, вы договорились с Шипом, что он переправит Джонни в Техас.  А
вы не подумали, что с тем же успехом могли отдать его в руки палача?
   - Вы говорите ужасные вещи! - с негодованием  запротестовала  тетушка
Эм.
   - Совершено ужасное преступление, миссис Тайлер, - заметил полковник.
   - Его совершил не Шип. Если  Шип  сказал,  что  перевезет  его  через
границу в Техас, то он и перевез его через  границу.  Все,  что  я  могу
предположить, - Джонни зачем-то вернулся и  столкнулся  с  разбойниками.
Они поняли, что Джонни собирается сделать, и решили его убить.
   - А под рукой у них как раз оказалась саранча с шипом?
   - Может быть, Шип сам дал их Джонни еще  раньше...  как  своего  рода
памятный знак? Не знаю! Знаю только, что Шип не мог этого  сделать.  Это
лишено всякого смысла.
   - Если только он не главарь бандитов или не связан с ними.  Или  если
Ридену во время их поездки не стало известно, кто  такой  Шип  на  самом
деле.
   - Я не верю этому,  -  повторила  тетушка  Эм,  откидываясь  в  своем
кресле-качалке.
   Летти мысленно вернулась к той ночи в хижине, вновь  увидела  Шипа  в
старушечьем одеянии. Что же сказал тогда Джонни?  "Вы  знаете,  когда  я
смотрю на вас в этом обличье старой женщины, это мне напоминает..."  Ему
не дали закончить. А ведь  он,  возможно,  увидел  сходство  с  каким-то
конкретным человеком. Очень даже возможно...
   Голос полковника, негромкий и язвительный, прервал ее мысли:
   - Вы, кажется, намерены защищать этого человека, миссис Тайлер. Может
быть, вы с ним лично знакомы?
   - К сожалению, нет.
   - Неужели?
   Неожиданно заговорил Рэнни, который до сих пор следил  за  разговором
сосредоточенно и хмуро:
   - Полковник, я скажу вам то же, что сказал людям в простынях. Это мой
дом. И это моя тетушка.
   Полковник Уорд очень внимательно посмотрел  на  него,  потом  коротко
кивнул и вновь повернулся к пожилой женщине:
   - Простите, если я вас обидел. Я постараюсь закончить  это  поскорее.
Вполне очевидно, миссис Тайлер, если вы  и  незнакомы  с  Шипом,  то  по
меньшей мере знаете, как с ним связаться. Скажите, как вы это делаете?
   Летти понимала, что этот вопрос был неизбежным  с  самого  начала,  с
того момента, когда имя Шипа оказалось  связанным  с  Джонни  и  с  ними
двумя. Она была уверена, что тетушке Эм не удастся избежать  рассказа  о
передаче записки через дупло дерева. А это было равнозначно выдаче  Шипа
федеральным войскам. Но какое это имело значение теперь, когда  на  Шипа
пало такое страшное подозрение?..
   Однако пока шел спор, к тетушке Эм вновь  вернулись  самообладание  и
сообразительность. Она прямо  посмотрела  на  полковника  и  сказала  не
правду, за которую ей придется просить у бога прощения еще  до  вечерней
молитвы.
   - Это была чистая  случайность.  Неожиданная  встреча.  Один  из  тех
случаев, когда происходит то, чего ждешь, и как  раз  в  нужный  момент.
Разве так не бывает?
   - Что вы этим хотите сказать?
   - Что пути господни неисповедимы.
   - Вы очень хорошо понимаете, о чем я спрашиваю, -  покраснев,  сказал
полковник. - Если вы думаете, что, защищая  этого  человека,  совершаете
героический поступок, то вы  глубоко  заблуждаетесь.  На  каждый  добрый
поступок, который он совершил, приходится один  отвратительный,  который
перечеркивает все хорошее.
   - Но это было простое совпадение, я же говорю вам! Правда, Летти?
   Летти не могла не откликнуться на этот призыв, не могла в тот  момент
обвинить тетушку Эм во лжи, даже если  потом  ей  пришлось  бы  об  этом
сожалеть.
   -  Да,  это  так.  Как-то  вечером  я  столкнулась  с  Шипом,   когда
возвращалась от пруда Динка. Ведь вы, полковник, кажется, сами  говорили
мне, что он иногда использует именно это место.
   - Вторая случайная встреча?
   В какой-то момент она  подумала,  что  полковник  знает  больше,  чем
говорит. Но потом сообразила, что он имеет в виду встречу в ее спальне в
ночь приезда в Сплендору.
   - Странно, правда?
   Ее  ровный,  лишенный  эмоций  голос,  казалось,  на  секунду  привел
полковника в замешательство. Но только на секунду.
   - Неужели вы тоже готовы выгораживать его, мисс Мейсон? Я  думал,  вы
убеждены, что этот человек убил  вашего  брата?  Что  же  изменило  ваше
мнение?
   В самом деле, что? Ей и самой хотелось бы знать.
   - Какое-то время я действительно была убеждена в этом.  Но  теперь  я
вижу, что это, как вы говорите, глубокое заблуждение.
   Рэнсом чувствовал, как дрожит  рука  Летти,  которую  он  сжимал,  но
вынужден был сидеть и слушать, почти не  вмешиваясь.  Нельзя  было  себе
позволить проявить больший интерес, хотя в эти  мгновения  решалась  его
судьба. Впрочем, он думал сейчас не о своей судьбе,  его  мучила  смерть
Джонни - Джонни, которого он благополучно переправил в Техас. Когда  они
виделись в последний  раз,  Джонни  смеялся...  А  еще  Рэнсом  думал  о
женщине, сидящей рядом. Сдержанность Летти удивляла и беспокоила его. Он
ожидал, что она тут же с горечью изобличит Шипа, окажет полную поддержку
офицеру федеральной армии, укажет  дерево  и  тайник.  То,  что  она  не
сделала ни того ни другого, вызвало у него какую-то странную,  радостную
тревогу. Он отдал бы все, что у него  есть,  лишь  бы  узнать,  что  она
думает, что чувствует, что означает ее дрожь...
   Летти изо всех сил старалась  хоть  немного  успокоиться,  но  у  нее
ничего не получалось. Она сознавала,  что  слаба  -  слаба  нравственно,
умственно и физически. Она  оказалась  распутной,  отдала  себя  в  руки
убийцы! Не нужно винить климат, обстоятельства или даже  Шипа.  Виновата
она одна, и никто другой. Она опозорена. Надежды на спасение нет. Жалкое
существо, порабощенное собственной чувственностью...
   Боже!  Но  как  же  могло  случиться,  что  человек,  обнимавший  ее,
слившийся с ней в такой страсти,  оказался  хладнокровным  убийцей?  Как
могла она этого не почувствовать? Он явился к ней, а  руки  его  были  в
крови. Какое это было для него восхитительное развлечение -  догнать  ее
на пароме и получить плату за спасение Джонни, зная все это  время,  что
Джонни уже нет в живых. Ее возлюбленный убийца!
   Но ведь он был так ласков, так удивительно нежен с ней...
   Нежный и жестокий. Ласковый и свирепый. Добрый и злой. Должно же быть
какое-то объяснение этому! А может, их и в самом деле двое?  Два  ночных
всадника, именующих себя Шипом?..
   Летти понимала, что ищет оправданий, чтобы  успокоить  свою  совесть.
Оправданий не было. Существовал только один Шип.
   А тетушка Эм была так уверена,  что  он  невиновен.  Она  -  чудесная
женщина, но ее обманули. Обманули так же,  как  Летти,  когда  заставили
поверить в благородного борца за справедливость. Все это только легенды,
милые старые сказки о рыцарях и чести, о великих  подвигах,  совершенных
при невероятных обстоятельствах. Может, это когда-то и было,  но  теперь
люди совершают подвиги, только если вынуждены  спасаться  или  если  они
рассчитывают чего-то добиться - например, милости женщины.
   "Все, что я делал, все, что пытаюсь делать, - лишь  для  того,  чтобы
меньше людей пострадало..." Слова! Пустые слова!
   Рэнни крепче  сжал  ее  руку,  и  это  заставило  Летти  вернуться  к
действительности. Полковник как будто  собирался  уходить  -  он  держал
шляпу в руке. Стараясь выглядеть спокойной, Летти вежливо  кивнула  ему.
Уже спускаясь по лестнице, Уорд обернулся:
   - Ах да, я  забыл  сказать.  Похороны  состоятся  сегодня  во  второй
половине дня. Когда и где, я пока не знаю. Думаю, примерно через час эти
будет известно, а может,  и  сейчас  уже  решено.  Уверен,  вы  захотите
приехать.
   Извещения о похоронах были расклеены на столбах и деревьях повсюду  в
Накитоше и кое-где за городом,  вдоль  уходящих  в  обе  стороны  дорог.
Листки  с  соответствующими  соболезнованиями  на  фоне   плакучей   ивы
окаймляли черные рамки. Время и место прощания  были  вписаны  от  руки.
Панихида по Джонни должна была состояться в маленькой церкви  к  югу  от
города.
   Тетушка Эм, как требовал обычай, с утра отвезла провизию в дом миссис
Риден. Вернулась она довольно скоро. Лицо было бледное, с  покрасневшими
от слез глазами она сказала, что мать Джонни слегла и  никого  не  хочет
видеть.
   Белая  дощатая  церковь  стояла  у  извилистой  проселочной   дороги.
Узенькая, с покатой крышей, она походила на тысячи таких же  церквей  от
Нью-Гэмпшира до Техаса, хотя кровельная дранка была из кипариса, который
мог появиться только из  луизианских  болот.  Приход  был  методистский.
Священник - высокий худой мужчина с руками,  слишком  длинными  для  его
рукавов, и выступающим кадыком - занял место за простенькой кафедрой,  у
которой стоял покрытый цветами гроб.
   Прихожане обмахивались платками, шляпами и веерами,  терпеливо  снося
духоту. День был слишком жаркий, а в церквушке собралось  слишком  много
народу. Воздух был плотно насыщен запахами перегретых человеческих  тел,
выходных нарядов, извлеченных из глубины  шкафов,  и  пыльных  церковных
книг. Но самым сильным был  тяжелый  аромат  увядающих  цветов  жасмина,
призванный заглушить еле уловимый запах, который невозможно было спутать
ни с каким другим, - запах смерти.
   Священник, то и дело вытиравший лицо  платком,  был  краток  в  своем
надгробном слове. Закончив речь, он подал знак, гроб подняли на плечи  и
вынесли его на церковный двор. Могила была вырыта в ряду  других  могил,
на каждой  лежал  могильный  камень  цвета  ржавчины,  изготовленный  из
железняка. Гроб поставили рядом с могилой.
   Мать Джонни едва могла идти, ее приходилось поддерживать. За  матерью
к гробу подошли другие родственники  и  соседи  покойного.  Они  шаркали
ногами и покашливали; время от времени какая-нибудь женщина  всхлипывала
и прижимала к глазам платок,  чтобы  не  зарыдать.  Рядом  с  Летти,  не
стесняясь, плакала  и  размазывала  по  щекам  слезы  тетушка  Эм.  Чуть
подальше стоял Мартин Иден с зажатой под мышкой шляпой,  он,  не  мигая,
смотрел прямо перед собой. За ним, ближе к краю, стояли полковник  Уорд,
Салли Энн и все ее семейство.
   Священник подошел к гробу, поправил  цветы,  достал  Библию  и  начал
читать:
   - Всему на этом свете есть свой  срок,  на  все  время  отмерено  под
небесами...
   Закончив читать молитву, священник произнес: "Аминь", которое как эхо
повторили глухими голосами собравшиеся, и закрыл Библию.  Он  подошел  к
осиротевшей матери Джонни и произнес несколько слов утешения. Короткая и
простая церемония закончилась. Вернее, почти закончилась - Рэнни  достал
из кармана губную гармошку. Ни на кого не глядя, не спрашивая ни у  кого
разрешения, он поднес ее губам, глубоко  вдохнул,  выдохнул  -  и  начал
играть.
   Чистые печальные звуки поднялись и поплыли в теплом  воздухе.  Каждая
нота  была  точна  и  тщательно  выверена.  Ясная  и   простая   мелодия
рассказывала о дружбе, веселье, боевом братстве, сражениях и одиночестве
военных лагерей. Она пела о Джонни, о его рыжих волосах и веснушках, его
любви к жизни, широкой и доброй улыбке, беззлобном  юморе  и  готовности
понять другого. Эта невообразимо горькая мелодия  без  слов  была  данью
Джонни, реквиемом, криком боли.
   Слушая, Летти вспоминала, как после того памятного разговора  тревога
на лице Джонни сменилась облегчением и доверием. А она подвела его, сама
передала в руки убийцы. Она одной из последних видела его живым.  Джонни
сказал ей: "Не знаю, увижу ли я вас снова". Он не увидел.
   Последние чистые звуки гармошки затихли. Мать Джонни плакала,  другие
женщины вытирали глаза. Мужчины подходили к Рэнни и пожимали  ему  руку.
Постепенно все стали расходиться, тетушка Эм пошла  поговорить  с  Салли
Энн и ее семейством, а Летти все никак не могла  отойти  от  заваленного
цветами гроба.
   Джонни был мертв, и она помогла  убить  его.  И,  словно  этого  было
недостаточно,  теперь  она  покрывала  своим  молчанием  человека,   его
убившего. Ей нет прощения.  Можно  сказать,  что  она  делает  это  ради
тетушки Эм, но от правды не скроешься. Она ничего не  сказала  Уорду  по
той самой  преступной  слабости  духа  и  плоти,  которая  позволила  ей
отдаться Шипу.
   Глядя на Рэнни,  слушая,  как  он  играет  для  своего  друга,  Летти
окончательно поняла, что она падшая женщина. Рэнни был таким  простым  и
добрым. То, что она с ним сделала, преступно. Всем будет лучше, если она
уедет.
   Она вернется в Бостон,  где  будет  знать,  чего  от  нее  ждут,  что
разрешено, а за что осудят. Она уедет сейчас, пока еще возможно  вернуть
осознание того, кто она, для чего живет и что  ей  делать  в  оставшиеся
годы ее загубленной жизни. Но в первую очередь, если она хочет хотя бы в
будущем уважать саму себя, ей необходимо кое-что сделать -  то,  что  ей
следовало сделать еще несколько недель назад.  Тогда  это  послужило  бы
благой цели, спасению человеческой жизни.
   К собственному стыду, Летти почувствовала, что ей  не  хочется  этого
делать даже сейчас. Слезы хлынули у нее из глаз и потекли по щекам.
   Решение, если оно принято, надо выполнять как можно скорее. Так Летти
учили, так  она  обычно  и  поступала.  Вернувшись  вместе  со  всеми  в
Сплендору, она пошла в свою комнату, сняла шляпу и перчатки  и  села  за
стол, за которым всегда писала письма. Перо  громко  скрипело  в  тишине
комнаты - Летти не нужно было сидеть и раздумывать, она  продумала  все,
что должна сказать, по дороге с похорон. Да и раньше она думала об  этом
в долгие сумеречные  часы  на  веранде,  бессонными  ночами,  засыпая  и
просыпаясь, снова и снова, в течение нескольких недель.
   Ощущение, что наконец она хоть что-то делает правильно, придавало  ей
силы. Она не  отрывала  перо  от  бумаги,  пока  не  написала  последнюю
строчку. Слеза - и откуда она только взялась? - упала на страницу. Летти
быстро взяла промокательную бумагу и прижала ее к прозрачной капле, пока
та не высохла. Слово, на которое упала слеза, расплылось.  Ну  и  пусть.
Она не может все снова переписывать.
   Летти аккуратно сложила листок, взяла другой и опять обмакнула перо в
чернильницу. Так она и сидела с-пером в руке над чистым листом. Слова не
приходили. Наконец Летти положила перо и  убрала  бумагу.  Будет  лучше,
если это послание она передаст на словах, лично. Она сделает это  утром,
пораньше.
   Солнце опустилось, и в комнате сгущались  тени.  Это  был  тот  самый
сумеречный час,  когда  летняя  жара  начинает  уходить,  уступая  место
прохладе. Через раскрытые окна она слышала звук голосов на веранде - там
сидели Рэнни и тетушка Эм,  наслаждаясь  дуновением  вечернего  ветерка.
Где-то в полях за домом заворковала пара  голубей.  Звук  был  жалобным,
почти отчаянным.
   Летти взяла сложенное письмо, положила его в карман и  направилась  к
двери. Проходя мимо туалетного столика, она машинально бросила взгляд на
свое  отражение  в  зеркале   и   остановилась,   пораженная.   Бледная,
сосредоточенная, со сжатыми губами, она была похожа на свою  бабушку  на
портрете, который висел в гостиной  их  дома  в  Бостоне.  Нахмурившись,
Летти отвернулась и быстро вышла.
   Запах жарящейся курицы с чесноком, луком и разными травами висел  над
задним двором и кухней. Было слышно, как Мама  Тэсс  стучит  кастрюлями,
помешивая  что-то  на  плите.  Скоро  позовут  к  ужину,   ей   придется
поторопиться.
   Небо на западе становилось бледно-лиловым и золотым, в эти  же  цвета
окрасилась блестящая поверхность пруда Динка. От воды шел  легкий  запах
рыбы и гниющих водорослей. Поверхность казалась неподвижной, но это было
обманчивое впечатление - по водной глади скользили насекомые,  время  от
времени раздавался шлепок, и по воде расходились круги от хвоста крупной
рыбы. Неподвижный силуэт в прибрежных кустах  оказался  голубой  цаплей,
застывшей на одной ноге в ожидании ужина.
   Везде рядом с жизнью  таилась  смерть,  это  неизбежно.  Но  ни  один
человек не имел права навлекать смерть на другого человека. Ни один!
   Вот и дерево  с  дуплом.  Летти  положила  письмо  и  вытащила  руку,
чувствуя, как сердце сжимает боль. Шип придет сюда и будет стоять на том
же месте, где сейчас  стоит  она.  Он  достанет  письмо,  прикоснется  к
бумаге, которая была в ее руках. Он прочтет то,  что  там  написано,  и,
может быть, улыбнется.
   Летти прислонилась лбом к живой коре. Она знала, что будет трудно, но
не ожидала, что так трудно.
   Предательство... Он предал ее. Он взял ее тело и душу и  так  странно
изменил их, что  она  едва  узнавала  себя.  Он  разбудил  в  ней  такие
первобытные инстинкты, которые глубоко спят у большинства цивилизованных
людей. С помощью влажного и жаркого климата этих мест,  где  жизнь  бьет
ключом, он превратил ее в какую-то шлюху. Только такая  и  может  любить
убийцу. Любить? Нет, это невозможно! Ведь она почти  не  знала  его.  Он
появлялся и исчезал в сотне разных обликов и каждый раз  был  совсем  не
похож на себя, такого, каким был в предыдущую встречу. Но он  прикасался
к ней, обнимал ее, укрывал от  бури...  Было  в  нем  нечто  такое,  что
заставляло ее искать новых встреч. Это было выше, чем просто  физическое
влечение, и Летти знала для этого только одно слово - "любовь".
   Ведь если она не любит его, почему его предательство  вызывает  такую
боль? Почему она чувствует, что, выдавая его, разрушает себя?
   Летти  не  могла  стоять  здесь  бесконечно.  Становилось  темно,  ее
наверняка уже хватились.  Она  не  хотела,  чтобы  тетушка  Эм  и  Рэнни
обнаружили ее здесь. Они все узнают, разумеется, когда  все  закончится,
но тут ничего не поделаешь. Они тоже подумают, что она их предала... Она
очень сожалела об этом, ужасно сожалела,  но  другого  выхода  не  было.
Решение,  единственно  возможное,  было  принято.   Теперь   ей   только
оставалось пройти через все это - если она сможет.
   Летти выпрямилась и, подобрав юбки, пошла назад, в Сплендору.
   Рэнсом  вышел  из-за  ив  у  дальнего  берега  пруда.  Он  стоял   и,
прищурившись, смотрел вслед  Летти.  Когда  она  скрылась  из  вида,  он
направился к дереву с дуплом.

16.

   Одни сумерки очень  похожи  на  другие:  солнце  село,  свет  померк,
наступила  ночь.  Так  было  на  протяжении  тысячелетий  и  будет   еще
тысячелетия. Единственным  отличием  этого  вечера  от  всех  других  за
прошедшие недели - ив том числе от вечера накануне, когда Летти оставила
записку в дупле, - было то, что ветер дул с юго-запада. Горячий, сухой и
порывистый, он шелестел листьями деревьев, пока они не  начали  стучать,
как маленькие бумажные тарелки. Именно этот ветер Летти считала причиной
своей головной боли.
   Они с тетушкой Эм сидели  на  веранде  после  ужина.  Летти  усиленно
делала вид, что читает,  а  тетушка  Эм  обметывала  наволочку,  заменяя
кружевную оборку, которая оторвалась во время стирки.  Рэнни  и  Лайонел
были на кухне с Мамой Тэсс, которая решила испечь пирожные, подслащенные
черной патокой. Она собиралась подать их с молоком,  что  охлаждалось  в
ведерке, опущенном в колодец.
   - Утром я заезжала  в  Элм  Гроув  и  разговаривала  с  Питером.  Он,
кажется, примирился с тем, что отцом  у  него  будет  янки,  -  заметила
тетушка Эм. - Томас пообещал ему  маленькую  тележку  и  пони.  Конечно,
нехорошо покупать благосклонность ребенка, но я полагаю, в  любви  и  на
войне все средства хороши.
   - Боюсь, добиться благосклонности Салли Энн ему будет не так  просто,
- усмехнулась Летти. Тетушка Эм пожала плечами:
   - Салли Эн