к ней.  С  серьезным  лицом  он  вытянулся  по  стойке
смирно.
   - Я  должен  сообщить  вам,  мисс  Элеонора  Колетт  Виллар,  что  вы
арестованы. Прошу вас следовать за мной.
   - По какому обвинению? - резко спросил Луис.
   -  Государственная  измена.   Оказание   помощи   врагам   республики
Никарагуа.
   - Кто подписал приказ?
   - Если вам так надо знать, там стоит подпись генерала Уокера.
   - Когда он успел? Он же уехал из  Гранады,  -  процедил  Луис  сквозь
стиснутые зубы.
   - Я только выполняю приказ, - сказал майор Кроуфорд, и от  гнева  его
лицо залилось краской.
   - Восемь солдат - не слишком ли много для выполнения такого  приказа?
Вы что, полагали, что она нападет на вас? - Он бросил суровый взгляд  на
стоявших за спиной майора.
   У  майора  Кроуфорда  готового  ответа  не  было.  Он  обвел  глазами
госпитальную палату, в  которой  вдруг  стало  очень  тихо.  Раненые  из
кроватей беспокойно наблюдали  за  происходящим.  Паренек  с  пшеничными
волосами через три койки от них отбросил простыню и хотел  было  встать.
Майор проглотил слюну.
   - Извините, но, может, вы пройдете, Элеонора... Мисс Виллар?
   Другой  больной  принялся  выбираться  из  кровати,  потянувшись   за
самодельным костылем, прислоненным к стене. Элеонора не могла  допустить
стычки между больными безоружными людьми и вооруженными солдатами, слепо
подчиняющимися приказу. В сумеречной палате мертвенным блеском  сверкали
штыки.
   - Хорошо, - в горле пересохло. - Я иду.
   -  Постарайся  не  волноваться,  крошка,  -  ободряюще  сказал  Луис,
дотронувшись до ее плеча. - Что-то можно наверняка сделать,  и,  что  бы
это ни было, я это сделаю.
   Она благодарно улыбнулась, солдаты окружили  ее  и  быстро  повели  к
двери. Со всех сторон поднялся гул неодобрительных голосов.
   За дверями госпиталя дождь лил стеной, и казалось, это не струи воды,
а град копий, вонзающихся в грязь.  Не  останавливаясь  ни  на  секунду,
Элеонора и ее стражники вышли под потоки ливня.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 13

   Дверь камеры захлопнулась,  загремели  ключи.  Элеонора  нерешительно
ступила в зловонную  темноту.  Когда  ее  глаза  немного  привыкли,  она
разглядела  обшарпанные  стены,   изрисованные,   исписанные   скверными
стишками, низкий давящий потолок, облезлые нары, на голых досках которых
валялось одеяло.
   Сырость пробирала до костей, через  маленькое  оконце,  расположенное
высоко, почти под потолком, сеялся дождь, из угла, от бадьи  с  помоями,
исходил смрад.
   - Элеонора... - раздался из соседнего отсека дрожащий от ужаса шепот.
   Элеонора медленно повернулась в липнувших к щиколоткам мокрых юбках и
увидела брата. Тот поднялся, как старик, держась  за  цепь,  на  которой
крепились нары.
   - Почему? - спросил он, и его лицо исказилось от гнева. - За что?
   - Разве... Разве они тебе не сказали?
   Он отвел взгляд.
   - Не могу поверить. В конце концов, Хуанита и я... Не могу поверить.
   - Тогда почему еще?
   Она хоть и боролась с собой, но все равно голос прозвучал устало, и в
нем было признание собственного поражения.
   - Не знаю. Не знаю! Это как раз и сводит меня с  ума.  Все  пошло  не
так, все. С того самого момента, как мы выехали из  Нового  Орлеана.  Ты
была права, Элеонора. Тебе приятно, что ты была права?
   - Едва ли. - Взять и заплакать сейчас -  может,  это  и  принесло  бы
облегчение, но есть ли в этом  смысл?  Элеонора  осторожно  "ступала  по
маленькой  комнатушке.  Четыре  полки,  по   две   с   каждой   стороны,
предназначенные для четырех заключенных, но даже двое  не  могли  стоять
здесь свободно. Клетка, ни больше ни меньше. Клетка в конце  ряда  таких
же клеток. Всего таких отсеков-клеток три. За отсеком  ее  брата  -  еще
один, где виднелась фигура, закутавшаяся в одеяло и монотонно храпевшая.
Люди, которые ее здесь заперли, исчезли из поля зрения, но  она  слышала
их голоса снаружи, их отрывистые команды, потом - добродушное бормотание
людей, почувствовавших облегчение оттого, что  начальник  ушел.  До  нее
донесся звук шлепавшихся о стол игральных карт и запах кофе.
   Дождь не переставал, ветер задувал в ничем не защищенное окно, и вода
струйками стекала вниз по темным стенам. Когда Элеонора ходила по своему
отсеку, она старалась не ступать в увеличивающуюся лужу в дальнем  углу,
возле помойной бадьи.
   - Я не шпионил за  полковником,  Элеонора.  Мне  наплевать,  что  они
говорят. Я бы никогда не сделал ничего подобного, клянусь честью.
   - Я верю, - ответила она тихо,  тронутая  отчаянием,  прозвучавшим  в
голосе брата.
   - Я... не могу представить себе, чтобы ты...
   Ее охватил гнев, но она сдержалась.
   - Нет, -  ответила  она  как  можно  тверже.  -  Совесть  никогда  не
позволила бы мне пасть так низко.
   - Извини, я сам не знаю, что говорю. Это просто...
   И он опустился на нары, закрыв лицо руками.
   Но недоверие в его голосе не ускользнуло от внимания Элеоноры. Ей  бы
также хотелось поверить, что Грант не имел отношения к аресту Жан-Поля и
ее. Но она не могла. Ведь как удобно  -  внезапный  отъезд  и  тотчас  -
арест. Может быть, он не хотел оказаться с ней лицом к лицу, выслушивать
мольбы за Жан-Поля? Или он не доверял сам  себе?  Но  логика  неумолима.
Совершенно невозможно, чтобы такое событие, как арест двух шпионов,  был
задуман и выполнен без участия начальника  военной  полиции,  полковника
Гранта Фаррелла.
   Утомившись, Элеонора наконец села.  С  грязного  одеяла  ей  на  юбку
прыгнула блоха, и она быстро, с отвращением сбросила ее вместе с одеялом
на пол. Потом снова села на нары, подтянула колени и оперлась  спиной  о
стену. Дождь все так же  барабанил,  снаружи  слышались  голоса  мужчин,
что-то говорил ее брат в соседнем отсеке, но все это служило  фоном  для
размышлений.
   Одно было совершенно очевидно - кто-то  предал  подполковника  Льюиса
Шлезингера и его людей, устроив  им  засаду  в  Санта-Росе.  И  если  не
Жан-Поль и она сама - кто тогда? Кто-то, у кого есть  доступ  к  военным
документам. И этот кто-то или в  Доме  правительства,  или  в  особняке.
Генерал,  Грант,  Луис?  Похоже,  ни  один  из  них   не   способен   на
предательство. Но в особняке есть еще сеньора Паредес, хорошо знакомая с
Хуанитой.  Элеонора  не  могла  представить  себе,  чтобы  сеньора  сама
разработала такой  коварный  план.  Вполне  возможно,  что  она  помогла
Хуаните уже тем, что не рассказала о ее намерениях, действиях,  но  и  в
этом случае ее все равно нельзя считать абсолютно невиновной. У  Хуаниты
были и причины, и возможности. И она одна ответственна за арест, который
наилучшим  образом  обеспечивал  ей  защиту.  Что  бы  Жан-Поль  и  она,
Элеонора, ни сказали против Хуаниты,  это  вызовет  недоверие  из-за  их
положения, а она  сама,  взяв  Жан-Поля  в  любовники,  обеспечила  себе
прекрасное прикрытие.
   Если бы Уильям Уокер был в городе, подумала  Элеонора,  он  наверняка
выслушал бы ее объяснения, несмотря  на  его  подпись  под  приказом  об
аресте. Может быть, ее письмо настигло бы его, если бы она нашла, кого с
ним послать. Но для этого нужны деньги. Луис,  конечно,  согласился  бы,
если бы она его попросила. А может, он уже и поехал?
   Но в эту схему могла быть включена и Нинья Мария. Конечно, у нее есть
возможность связаться с генералом. Она хотя и недолюбливает Элеонору, но
это не позволяет поставить под угрозу две человеческие жизни. Разве нет?
   Элеонора сцепила руки на коленях, она не могла сидеть и ждать,  когда
явятся за ней и Жан-Полем.  Должен  же  быть  какой-то  выход  из  этого
ужасного замкнутого круга! Невольно в ее голове  всплыл  пустынный  угол
площади, где совершались казни. А женщин расстреливают?  Она  не  знала.
Если стреляют, кто отдаст приказ об  этом  без  Гранта?  И  кто  сделает
последний выстрел - выстрел милосердия?
   Элеонора встряхнулась, почувствовав,  что  дрожит  в  мокрой  одежде.
Казалось, волосы прилипли к голове, и она, запустив в них пальцы, взбила
их, потом  глубоко  вдохнула,  чтобы  успокоить  нервы.  Надо  подумать.
Мечтать о том, что вернется Грант и  освободит  ее,  прижмет  к  себе  и
скажет, что, все это ошибка, бессмысленно. Она должна напрочь избавиться
от этих мыслей.

***

   Незаметно за темным занавесом дождя опустился вечер.
   Принесли еду - водянистый перец с мясом и твердую маисовую лепешку. И
хотя у Элеоноры живот подвело от  голода,  запах  пищи  даже  не  вызвал
желания есть. Она не завтракала утром, пропустила ленч,  который  давали
больным, а сюда, в караулку, их с Жан-Полем привели слишком поздно, и до
сих пор они оставались без еды.
   Человек, принесший ужин, поверх красной  рубашки  носил  подтяжки  из
кожи гремучей змеи. Глаза у него были маленькие, близко посаженные, а  к
небритым щекам прилепились ошметки жеванного табака. Когда  он  протянул
Элеоноре теплую миску, его пальцы дотронулись до  ее  пальцев,  сухие  и
шершавые,  покрытые  черными  завитками  волос.  После  того   как   она
пристроилась на нарах, он стоял, наблюдая за ней и вертя в руках ключ от
камеры. Только когда кто-то его окликнул из каморки стражников, он ушел,
очень неохотно, то и дело оглядываясь, и Элеонора съежилась.
   Свет от лампы, висевшей над входной дверью, почти не  доходил  до  ее
отсека. Элеонора сидела, глядя на пляску теней,  отбрасываемых  фигурами
караульных. С ее одежды перестало капать, снаружи дождь стих, и раздался
топот лошади, замедлившей бег. Карточная  игра  прекратилась,  и  только
двое остались на ночной вахте. До Элеоноры доносились их голоса и  едкий
дым коричневых мексиканских сигар. Ей хотелось окликнуть кого-нибудь  из
них, попросить вызвать Луиса или отнести записку к  Нинье  Марии  в  Дом
правительства. Но глубоко сидящий инстинкт самосохранения не позволил ей
привлекать к себе  внимание.  До  боли  прикусив  губу,  она  продолжала
молчать.
   Жан-Поль зашевелился в соседнем отсеке, затем позвал ее.
   Ей понадобилось время, чтобы собраться с силами ответить  ему,  и  ее
голос прозвучал как шепот:
   - Да?
   - А как ты думаешь, твой друг, испанец,  он  будет  защищать  нас  на
суде?
   - Я уверена, что будет, если дело до этого  дойдет.  -  Она  не  была
абсолютно уверена, но пусть Жан-Поль утешается этой маленькой надеждой.
   - Он имеет влияние в Доме правительства  и  мог  бы  для  нас  многое
сделать.
   Элеонора согласилась. К тому же Луис зная о Хуаните  гораздо  больше,
чем говорил. Так что, вполне возможно, он  разоблачил  бы  ее  версию  и
добился бы их освобождения. Однако не стоит слишком полагаться и на это.
Офицеры, служившие под началом Уильяма Уокера, не знали  пощады.  Обычно
арест означал смертный приговор.
   Мысленно  она  представила  себе,  как  Грант  и  генерал  по   грязи
пробираются вперед, не зная, что происходит с ней и ее братом. Удушливая
боль в груди на какой-то миг охватила ее так сильно, что  она  не  могла
вздохнуть. Когда она  подняла  подбородок,  ее  зубы  стучали;  растирая
холодную гусиную кожу рук и плеч под мокрой одеждой, Элеонора  поднялась
на ноги. Может быть, если она будет двигаться,  станет  теплее?  Но  что
могло растопить холод, сковавший ее сердце?
   Когда она проходила мимо открытого отсека Жан-Поля,  он  выступил  из
тени, ухватившись за перекладину.
   - Что я такого сделал, - протестующе закричал он, -  чтобы  заслужить
все это? Все, чего я хотел, это на новом месте  попытаться  восстановить
потерянное. Что в этом плохого?
   Она не могла смотреть на  его  лицо,  видеть,  как  он  усилием  воли
пытается сдержать слезы. Она подошла ближе, накрыла ладонями его  сжатые
кулаки на перекладине.
   - Не надо, - прошептала она. - Не надо!
   - Я этого не вынесу. Только не Хуанита! Только не моя  Хуанита!  Боже
мой, она была такая милая. Она...  Она  танцевала  для  меня,  смеялась,
завлекала... Бог мой!
   Он опустил лоб на сцепленные руки, зажмурил глаза, такой беспомощный.
Элеонора коснулась рукой его волос, стала гладить мокрые кудри.
   - Не верю... Не могу заставить себя поверить, что она  так  поступила
со мной. Использовала меня. А сама  в  это  время  строила  козни,  даже
когда... когда...
   Он оттолкнулся от перекладины, откинулся на нары с такой  силой,  что
цепь, на которой они висели, загремела. Сердце  Элеоноры  снова  заныло.
Неужели и Грант, держа ее в прощальных объятиях, знал, что с ней  должно
случиться? "Мне следовало любить  тебя  еще  крепче..."  Она  глубоко  в
сердце хранила эти слова, воспринимая их как  обещание.  Сейчас  же  они
звучали для нее, как погребальный звон.
   В камере воцарилась тишина. Дождь прекратился, и только редкие  капли
шлепались о карниз.  Скрипнул  стул  в  каморке  охранников,  закачалась
лампа, один из стражников начал поздний обход. Он медленно шел по узкому
коридору,  держа  лампу  над  головой.  Остановившись,   он   пристально
посмотрел на Жан-Поля, завернувшегося в  одеяло  и  лежавшего  спиной  к
двери. В отличие  от  того,  в  подтяжках  из  змеиной  кожи,  этот  был
худощавый, высокий, с серыми, как у моржа, усами.  Когда  он  подошел  к
отсеку Элеоноры, она отвела взгляд в дальний темный угол и замерла, пока
он стоял и не мигая смотрел на нее.
   Она выдохнула, когда он наконец отошел,  и  затылком  прислонилась  к
стене. Глаза жгло, голова гудела, но она не могла заставить себя лечь на
жесткую доску. Часы ее жизни сейчас были слишком драгоценны для сна.
   Спустя какое-то время она услышала лошадиный  топот.  Судя  по  шуму,
всадников было семь или восемь. Они остановились снаружи у  караулки,  и
через оконце Элеонора услышала  скрип  кожаных  седел,  звон  уздечек  -
мужчины спешились. Одна лошадь  захрапела,  забила  копытом.  Звон  шпор
раздался во влажной тишине ночи, словно музыка.
   Элеонора услышала оклик часового и ответ.
   В  караулку  вошла  небольшая  группа  мужчин,   они   обменялись   с
охранниками какими-то словами, потом вдруг  донесся  шум  драки.  Голоса
быстро стихли. И только один голос слышался совершенно ясно, и,  услышав
его, Элеонора вскочила на ноги. Легкий испанский акцент принес  надежду,
смешанную со страхом. Что задумал Луис?
   - Ну-ка лицом к стенке, вы, сукины дети! - услышала она его  крик.  -
Одно движение - и я лично отправлю вас к праотцам!
   По стене скользнул свет. Луис  широкими  шагами  шел  по  коридору  с
пистолетом в одной руке и связкой  ключей  в  другой.  За  ним  следовал
человек с лампой, и в ее свете Элеонора разглядела беспечную  улыбку  на
лице испанца и возбужденный блеск в глазах.
   - Что такое? - полусонно спросил Жан-Поль, поднимаясь на ноги.
   - Освобождение, - ответил  Луис,  вставляя  ключ  в  замок  и  рывком
открывая дверь.
   Элеонора двинулась к выходу из своего отсека.
   - Луис, вы не можете этого сделать.  Я  не  могу  позволить...  чтобы
из-за меня...
   - Слишком поздно, крошка, - сказал он, легко пожав  плечами.  -  Дело
сделано.
   - Вы не понимаете...
   Он широко распахнул дверь.
   - Я все понимаю лучше, чем вы, дорогая. Это единственный путь.
   Может, он прав? В тот момент она не могла собраться с мыслями  и  все
обдумать, но и не могла  подвергать  их  опасности  своими  колебаниями.
Приняв решение, Элеонора переступила через порог и  дала  быстро  увести
себя за Жан-Полем. Она отвела глаза  от  охранников,  связанных  друг  с
другом, как цыплята на рынке, и шагнула к черному проему двери.
   Ночной воздух был свеж, пропитан запахом разогретого лошадиного пота.
Когда-то, еще девочкой, она брала уроки верховой езды и, шагнув к лошади
с громоздким мужским седлом, помолилась, чтобы вспомнить все те уроки.
   Луис подсадил ее и вручил поводья. Шестеро,  не  считая  Луиса  и  ее
брата, вскочили на лошадей. Элеонора подобрала юбки, пытаясь  устроиться
поудобнее. Крики, донесшиеся издалека, ударили по нервам, и она чуть  не
выпала из  седла.  Посмотрев  вдоль  улицы,  Элеонора  увидела  офицера,
бегущего к ним и на ходу пытающегося вытащить из-за пояса револьвер.
   Мужчина рядом с ней вскинул ружье и выстрелил.  Офицер  спрятался  за
угол здания перед караулкой и под защитой стены принялся стрелять в них.
   Мужчина выругался, свалившись с седла, и торопливо отполз в  сторону,
опасаясь удара копыт. Луис, успевший вставить ногу  в  стремя,  проверил
седло,  затем  вскочил  на  лошадь  и,  пришпорив  ее,  хлестнул  лошадь
Элеоноры. Низко склонившись к лошадиным шеям, они  помчались  по  улице,
стремясь как можно скорее уйти  от  стрелка  с  его  револьвером.  Через
несколько сот ярдов им это удалось. Как только тюрьма пропала  из  вида,
они свернули с главной  улицы  в  переулок,  провожаемые  настороженными
взглядами из-за приоткрытых дверей.
   К югу от Гранады были Ривас, транзитная линия и армии Уокера и  Мора.
Когда они выехали  за  город,  Луис  взял  курс  на  север.  Там  лежали
Гондурас, не отмеченные на карте  леса  и  джунгли  за  озером  Манагуа,
провинции древних индейских племен кукра и тоакас,  манящие  высоты  гор
Нуэво-Сеговии.
   Время  от  времени  Элеонора,  вспоминая,  как   близко   раздавались
выстрелы, смотрела на Луиса. Но не видела ничего, кроме темного  прямого
силуэта в седле.
   Преследователи, неорганизованные и, похоже, не очень-то  настойчивые,
вскоре отстали, но несмотря на это никарагуанец из группы Луиса  вел  их
по узким тропкам, которые с трудом  можно  было  назвать  дорогами.  Они
проезжали мимо безмолвных полей  сахарного  тростника  и  пшеницы,  мимо
гасиенд, заколоченных и  безлюдных,  окруженных  банановыми  и  хлебными
деревьями и зарослями  авокадо.  Лес  становился  все  гуще,  иногда  он
походил на джунгли, время от времени встречались дубы и сосны.  Всадники
продолжали свой путь без остановки, хотя уже занималась  заря.  Элеоноре
казалось, что ее пульс бьется в такт топоту лошадиных копыт.
   Серый от тумана день застал их в небольшой рощице. Подняв руку,  Луис
подал знак остановиться. Они достаточно  далеко  отъехали  от  дороги  и
спешились. Когда все собрались в тесную группу под  деревьями,  Элеонора
обратила внимание на какой-то громоздкий тюк,  привязанный  к  одной  из
лошадей. В темноте она решила, что это провизия.  А  теперь,  когда  тюк
отвязали и опустили на землю, увидела женщину  с  кляпом  во  рту  и  со
связанными руками. Волосы ее спутались, лицо  побагровело,  но  Элеонора
сразу узнала Хуаниту, скорее разъяренную, чем испуганную.
   Жан-Поль, помогая Элеоноре спуститься с седла, вдруг отпустил руку  и
сдавленно вскрикнул, отчего она едва не упала.
   С немым вопросом в глазах Элеонора взглянула на Луиса. В этот  момент
он ногой коснулся земли  и,  покачнувшись,  ухватился  за  седло,  чтобы
удержаться. Шляпа с широкими полями сползла на спину,  но  держалась  на
завязанных тесемках и все равно закрывала лицо. Кровь, уже почерневшая и
залившая сапог, струйками сбегала поверх голенища и собиралась в  мягких
складках бриджей.
   Другие члены группы - три никарагуанца, а  также  высокий  иссушенный
солнцем блондин, с волосами песочного цвета, со шрамом на лице от  удара
саблей и гортанным голосом, напоминавший ей  солдата  из  Великих  долин
Соединенных Штатов, суетились вокруг Хуаниты. Элеонора подошла к Луису.
   Когда она дотронулась до него, он повернул голову и улыбнулся, хотя в
глазах стояла боль.
   - Все во имя героического  спасения,  -  произнес  Луис  и  упал  без
сознания.
   Она положила его на лошадиную попону под деревом. Блондин дал понять,
что сам позаботится о Луисе. Элеонора не протестовала, но не согласилась
уйти. Пока с Луиса  снимали  бриджи  и  вытирали  кровь,  она  стояла  в
стороне, но когда пруссак попросил нож, чтобы заняться раной, она больше
не могла сдерживаться, вынырнула у него из-под руки и  упала  на  колени
рядом с человеком, который так рисковал, спасая ее.
   Пуля пробила мускулистое бедро под углом и застряла в  паху.  Похоже,
рана была глубокая, но не очень опасная. И раз он все еще жив, значит ни
одна из главных артери