и ум,  и  образование,  и
современное развитие. Она на все решилась, не остановилась  даже  перед  тою
мыслью, что может огорчить брата, единственного человека  в  мире,  которого
она любит; она пошла навстречу осуждению и  позору,  страданию  и  домашнему
горю, а он, он... на чем он запнулся? Стыдно сказать, а умалчивать  незачем.
На том, читатели, - что  его  жене  на  визитных  карточках  неудобно  будет
написать: m-me N., nee une telle. {Г-жа Н., урожденная такая-то (франц.).  -
Ред.}  На  том,  что  он  сам,  г.  Н.,  затруднится  отвечать   на   вопрос
какого-нибудь великосветского хлыща: "Как ваша супруга урожденная?" Потом он
после  двухдневной  борьбы  одолевает  это  препятствие,   но   эта   победа
оказывается не своевременною. Кроме того, читатель, подумайте сами, если  мы
будем  бороться  с  такими  плюгавыми  препятствиями,  как  с   каким-нибудь
действительно существующим колоссальным врагом, то, не  правда  ли,  как  мы
далеко уйдем вперед, как много сделаем дельного, а главное, как много успеем
насладиться  жизнью?  А  жизнь,  ей-богу,  коротка,  и  счастливые  стечения
обстоятельств бывают так редки, что ими  необходимо  пользоваться,  если  не
хочешь глупейшим образом прозевать жизнь. На личность г. Н. можно  взглянуть
еще с одной очень поучительной стороны. Он приходит на  свидание  с  твердым
намерением  объявить  Асе,  что  они   должны   расстаться.   "Жениться   на
семнадцатилетней  девочке  (прибавьте  еще,  г.  Н.,  на  незаконнорожденной
дочери), - говорит он сам себе, - с ее нравом (тут г. Н., очевидно,  боится,
чтобы у него, вследствие этого нрава, не выросли рога), как это можно?"  (Да
и не бойтесь, г, Н.: вам, конечно, нельзя, да вы  и  не  женитесь.  Это  вам
сказал уже и Гагин.) Твердое намерение г. Н. начинает колебаться,  когда  он
видит грустную, робкую и обаятельную в этой  грустной  робости  фигуру  Аси,
которая старается улыбнуться и не может, хочет сказать что-то и  не  находит
ни слов, ни голоса. Ему становится жаль  этой  милой,  любящей  девушки;  он
снисходит к ней и называет ее ласкательным полуименем.

     - Ася, - сказал я едва слышно.
     Она медленно подняла на меня свои глаза... О, взгляд  женщины,  которая
полюбила, -  кто  тебя  опишет?  Они  молили,  эти  глаза,  они  доверялись,
вопрошали, отдавались... Я не  мог  противиться  их  обаянию.  Тонкий  огонь
пробежал по мне жгучими иглами, я нагнулся и приник к ее руке...
     Послышался  трепетный  звук,  похожий  на  прерывистый   вздох,   и   я
почувствовал на моих волосах прикосновение слабой, как лист дрожавшей  руки.
Я поднял голову и увидал ее лицо. Как  оно  вдруг  преобразилось!  Выражение
страха исчезло с него, взор ушел куда-то далеко и  увлекал  меня  за  собою,
губы слегка раскрылись, лоб побледнел,  как  мрамор,  и  кудри  отодвинулись
назад, как будто ветер их откинул. Я забыл  все,  я  потянул  ее  к  себе  -
покорно повиновалась ее рука, все ее тело повлеклось вслед  за  рукою,  шаль
покатилась с плеч, и голова ее тихо  легла  на  мою  грудь,  легла  под  мои
загоревшиеся губы...
     - Ваша... - прошептала она едва слышно.
     Уже руки мои скользили вокруг ее стана...

     "Ахти, беда! - подумает сердобольный читатель. - Погубит  он,  озорник,
бедную девушку!"  Да,  действительно,  всякий  здоровый  и  крепкий  человек
увлекся бы до последних пределов и, конечно, в увлекающейся Асе не  встретил
бы ни малейшего сопротивления. Честный человек увлекся бы, и от  последствий
его увлечения не пострадал бы никто: он женился бы на  Асе  на  другой  день
после свидания, и самое свидание осталось бы в жизни обоих супругов светлым,
блестящим воспоминанием. Энергический негодяй,  вроде  Василия  Лучинова  (в
повести Тургенева "Три портрета"), также не отказался бы от плодов свидания,
воспользовался бы всеми наслаждениями, какие можно было бы добыть от Аси,  и
потом бросил  бы  ее,  как  прочитанную  записку.  Первый  поступил  бы  как
порядочный человек, второй - как отъявленный негодяй.  Что  же  касается  до
тестообразного г. Н., то он поступил так замысловато и вследствие этого  так
глупо, как может поступить только  существо,  лишенное  плоти  и  крови  или
одаренное весьма жалкою дозою крови плохого  достоинства.  Он  сначала  было
растаял, а потом спохватился. У него недостало мозгу, чтобы с первой  минуты
окатить девушку ушатом холодной воды, а потом недостало полнокровия,  чтобы,
не заботясь о последствиях,  дать  этой  девушке  и  самому  себе  несколько
мгновений жгучего наслаждения. У него все перепутано:  чувство  врывается  в
процесс мысли, мысль парализирует чувство. Воспитание ослабило  его  тело  и
набило мозг его идеями, которых тот не может осилить и  переварить.  У  него
нет физического  здоровья,  физической  силы,  физической  свежести;  это  -
ходячая теория, человеческая голова на  курьих  ножках,  выжатый  лимон  без
соку, без вкуса и без остроты. И таково большинство;  и  нам  этот  тип  так
привычен, что нас даже не поражают его вопиющие недостатки; многие читатели,
наверное, сказали по прочтении  "Аси",  что  Н.  -  очень  честный  человек,
которому не посчастливилось в жизни. Да, честный. Никто у него и не отнимает
этой  честности...  Ася  -  такая  личность,  в  которой  есть  все  задатки
счастливой, полной жизни; развившись помимо  условий  нашей  жизни,  она  не
заразилась ее нелепостями. Встреться она с свежим мужчиною, она бы  показала
нам, что значит  быть  счастливою,  и  дала  бы  нам  самый  спасительный  и
плодотворный урок, которого нам до сих пор никто не умел  дать.  Но  где  же
взять такого мужчину? У нас их нет. И вот свежее, молодое, здоровое существо
попало в лазарет, в котором стонут на разные лады субъекты, одержимые самыми
разнообразными болезнями. Ну,  конечно,  из  этого  не  могло  выйти  ничего
путного; поневоле ей пришлось зачахнуть от аптечного воздуха или  заразиться
от дыхания окружающих субъектов. Виновата ли в этом женщина?

V

     Наталья в "Рудине" похожа на Асю, или, вернее, в  основу  их  личностей
положена автором одна идея, разработанная различно в обоих  романах.  В  Асе
больше грации, в Наталье  больше  твердости;  Ася  отличается  подвижностью,
Наталья - сдержанностью и способностью глубоко вдумываться в предмет и долго
вынашивать в голове идею или  чувство.  В  Асе  огонь  вспыхивает  сильно  и
внезапно;  действие  этого  внутреннего  огня  тотчас   отражается   на   ее
физиономии, в ее поступках, во всем  ее  поведении;  в  Наталье  этот  огонь
разгорается медленно, и действие его долгое время скрывается от нее самой  и
от других; а потом, когда она сама отдает себе отчет в своем настроении, она
все-таки  скрывает  его  от  других  и  одна,  без  посторонних  свидетелей,
хозяйничает в своем внутреннем мире. Различий, как видите,  очень  много,  а
между тем сходство самое существенное:  обе  девушки  сохранили  свежесть  и
здоровье помимо обстановки, помимо тех людей, которые  считали  себя  вправе
распоряжаться их мыслями и чувствами. Наталье это было труднее сделать,  чем
Асе, и потому Наталья вышла из своей борьбы крепче и вынесла из нее  больший
запас сознанного опыта. Наталья - старшая дочь богатой барыни, окруженная  с
малолетства гувернантками,  французскими  грамматиками  и  душеспасительными
наставлениями, произносимыми  на  разных  европейских  языках.  Как  тут  не
опошлиться? Действительно мудрено,  но  тут  выручает  одно  обстоятельство,
именно  то,  что  матери  некогда  постоянно  наблюдать  за  воспитанием,  а
гувернантки большею частью довольно тупы.
     Воспитанию детей  посвящают  себя  обыкновенно  те  лица,  которые,  по
ограниченности ума, ни на что другое не способны, да иначе и быть не  может.
Во-первых, материальное положение наставника всегда зависимо и всегда скудно
обеспечено. Во-вторых, обречь себя на то, чтобы постоянно передавать другому
то,  что  знаешь,  значит  отказаться  от  возможности  идти  дальше.  Когда
начинаешь  учить  другого,  тогда   уже   интересы   собственного   развития
отодвигаются на задний план. Кто хочет денег,  тот  не  пойдет  в  педагоги,
потому что место не хлебное. Кто хочет  идей,  тот  не  пойдет  в  педагоги,
потому что занятия с детьми отнимают  у  человека  время,  не  обогащая  его
внутренним содержанием. Стало быть, в  педагоги  идет,  даже  по  призванию,
только трудолюбивая посредственность; в гувернантки идут те девушки, которым
не удалось выйти замуж. То обстоятельство, что место педагога не  пользуется
почетом и что вследствие этого на эти места идут люди, обиженные  богом,  не
раз возбуждало в нашей педагогической литературе жалобные вопли; я  осмелюсь
самым скромным  тоном  выразить  сомнение  в  основательности  этих  воплей.
Осмелюсь даже предложить вопрос: велика ли та услуга, которую  мы  оказываем
детям,  занимаясь  их  нравственным  воспитанием?   Воспитывать   -   значит
приготовлять к жизни; спрашивается, может ли готовить к жизни кого бы то  ни
было такой человек, который сам не умеет жить? А что мы  не  умеем  жить,  в
этом, кажется, не усомнится благосклонный читатель. Воспитывая наших  детей,
мы втискиваем молодую жизнь в те уродливые формы, которые тяготели над нами;
мы поступаем таким образом с такими личностями, которые сами не могут еще ни
подать голоса, ни заявить протеста, ни оказать сопротивления; мы без  спросу
мнем чужие личности и чужие силы; когда владельцы этих сил и этих  личностей
начинают вступать в свои человеческие  права,  то  они  находят,  что  в  их
владениях все перепутано; мысль загромождена разными кошмарами и кикиморами;
чувство извращено  и  болезненно  нацарапано  или  насильственно  притуплено
педагогическими внушениями о долге, о чести, о нравственности; молодое  тело
изнурено бесплодною, одностороннею мозговою работою, отсутствием правильного
моциона, чистого воздуха, часто даже недостатком здоровой  пищи.  Физическое
здоровье подорвано, а что дано взамен? Насажен в мозгу по разным грядкам,  с
немецкою тщательностью и возмутительною аккуратностью, бурьян и  чертополох,
который надо вырывать с корнем, чтобы он не истощил всю умственную почву.  И
вот молодой хозяин поневоле посылает ко всем чертям услужливых  огородников,
вскопавших  и  засеявших  ему  мозг;  он  исподволь  или  вдруг,  смотря  по
обстоятельствам, эмансипирует себя от их непрошенной опеки я  начинает  жить
по-своему и думать по-своему. Но на борьбу с сорными  травами  уходит  много
хороших сил, и часто человек оказывается освобожденным от бурьяна уже тогда,
когда телесное развитие достигло полной зрелости и стоит уже  на  поворотном
пункте.
     Чем раньше молодая личность становится в скептические отношения к своим
наставникам, тем лучше, потому что тем меньше последние успеют  напортить  и
тем больше времени останется на  поправление  или,  вернее,  на  радикальное
уничтожение их работы. Стать в скептические отношения легче к дураку, чем  к
умному человеку, и  потому  я  решаюсь  признать  положительно  полезным  то
обстоятельство, что нашим воспитанием занимались и занимаются большею частью
недалекие  люди.  Развиваться  под  руководством  наставника,  мне  кажется,
положительно невозможно, а развиваться помимо наставника  тем  удобнее,  чем
ограниченнее наставник. Но отчего же,  однако,  спросит  читатель,  умный  и
широко развитый человек не может принести своему  воспитаннику  существенной
пользы? Оттого, любезный читатель,  что  умный  и  широко  развитый  человек
никогда  не  решится  воспитывать  ребенка;  он  поймет,  что  врываться   в
интеллектуальный мир другого человека с  своею  инициативой  -  бесчестно  и
нелепо; он будет хорошо кормить ребенка, удалять от него  вредные  предметы,
вроде бешеной собаки, каленого железа, сырой комнаты, угарного  воздуха.  На
том он и остановится; если ребенок предложит ему  вопрос,  он  ему  ответит;
если ребенок принесет на его суд какое-нибудь сомнение, он ему выскажет свое
убеждение. Зрелый ум старшего будет иметь влияние на  формирование  суждений
ребенка, но это влияние будет независимо от воли обоих действующих лиц;  его
не будут  втискивать  силою  или  всучивать  педагогическою  хитростью.  Кто
попытается сделать больше этого, тот, стало быть, не настолько умен  или  не
настолько широко развит, чтобы быть безвредным  сознательно  и  добровольно.
Если он не может быть безвреден сознательно и добровольно, то  пускай  будет
безвреден невольно, вследствие бессилия. Если нельзя  найти  человека  очень
умного, возьмите человека очень глупого. Результат получится почти  в  такой
же мере удовлетворительный, а людей глупых много, особенно между педагогами.
Стало быть, выдет и дешево и сердито.
     Наталья,  как  умный  ребенок,  рано  заявила  свою  умственную   жизнь
каким-нибудь озадачивающим вопросом, метким замечанием, вспышкою  своеволия;
это заявление, благодаря тупости воспитательницы,  встретило  себе  холодный
или даже недоброжелательный прием. На вопрос отвечали  вскользь;  на  меткое
замечание воспоследовало со стороны гувернантки не менее  меткое  замечание:
"Маленькие девочки не должны  так  говорить".  Маленькая  девочка  спросила:
почему? Ей приказали молчать. Вспышку своеволия назвали капризом и  подавили
силою. Словом, так или иначе, воспитывающая сторона уронила  себя  в  глазах
воспитывающейся стороны, а это, как известно всем, занимавшимся когда-нибудь
воспитанием, вовсе не трудно сделать, когда имеешь дело  с  умным  ребенком.
Маленькая девочка широко раскрыла свои умные глаза, с удивлением  посмотрела
на старших недоумевающим взором и подумала про себя: какие они  странные!  А
через несколько времени она подумала: а, так вот они какие! Вот  и  вошел  в
воспитание новый элемент, которого существование не подозревают  воспитатели
и который между тем постоянно путает алгебраические выкладки  педагогических
соображений. Приказания их исполняются, но "формировать ум и сердце" ребенка
им не удается; приказания их не прохватывают вглубь; маленькая девочка,  как
улитка, ушла в себя и начинает строить себе свой мирок, в который она ни  за
какие  коврижки  не  пустит  ни  мамашу,   ни   гувернантку;   откровенность
откладывается в сторону, и чем умнее ребенок,  тем  безуспешнее  оказываются
попытки старших разбить раковину  улитки  и  подсмотреть  нескромным  взором
тайну внутреннего развития.
     Дети, начинающие развиваться помимо руководства  наставников,  выбирают
обыкновенно один из двух путей: или они вступают в  ожесточенную,  отчаянную
борьбу о посягательствами взрослых, или они, отказываясь от  всякой  борьбы,
повинуются  чисто  внешним  образом  и  уже  постоянно  держатся  настороже,
постоянно относятся к  распоряжениям  педагогов  критически  в  скептически.
Первые - будущие Дон-Кихоты жизни, всегда готовые ломать копье за свои идеи,
всегда действующие открыто в смело и часто погибающие за доброе дело. Другие
- те люди, о которых говорит наш  народ:  "в  тихом  омуте  черти  водятся".
Невозмутимо спокойные по наружности, глубоко страстные в душе, непоколебимые
и  неподкупные,  эти  люди  действуют  медленно,  бьют  наверняка  и   редко
промахиваются.  Наталья  принадлежала  ко  второй  категории,  а  между  тем
промахнулась. Она полюбила Рудина и ошиблась в нем; но кто же бы и не ошибся
в Рудине? Кого бы не подкупили его речи, если даже  они  подкупили  Лежнева,
мужчину,  одаренного  значительною  дозою  скептицизма  и  здравого  смысла?
Причины  ошибки  Натальи  лежат  не  в  ней  самой,  а   в   окружавших   ее
обстоятельствах. Рудин был  лучшим  из  окружавших  ее  мужчин,  она  его  и
выбрала; что же делать, если и лучший оказался никуда не годным? И Лежнев  и
Волынцев крепче Рудина, - в этом спору нет; но ни  Волынцев,  ни  Лежнев  не
могли шевельнуть молодую девушку, находящуюся в той  поре  жизни,  когда  ум
требует яркости идей и когда весь организм просит  сильных  ощущений.  Роман
Натальи очень похож на роман Аси: и та и другая искала  в  любимом  человеке
жизни и силы; и та и другая наткнулась на вялое резонерство  и  на  позорную
робость. И опять приходится закончить главу вопросом:  в  чем  тут  виновата
женщина?

VI

     Но не всем же девушкам удается развиться помимо обстановки;  многие,  и
очень многие, даже  большинство,  пропитываются  насквозь  атмосферою  нашей
жизни, в  детстве  принимают  в  себя  зародыши  разложения,  живыми  тенями
проходят свое земное странствие и, как неизлечимые  больные,  рано  начинают
увядать и клониться к могиле.
     К этому чрезвычайно  многочисленному  типу,  допускающему  внутри  себя
почти  бесконечное  разнообразие,  принадлежат  два  замечательные   женские
характера: Вера (из "Фауста") и Лиза (из "Дворянского гнезда").
     Первая искусственно заморожена воспитанием; вторая заражена  с  детства
миазмами нашей домашней атмосферы. Разберу отдельно ту и другую личность.
     Вера воспитывается под руководством своей матери, женщины очень  умной,
очень энергичной, испытавшей много  несчастий  и  сосредоточившей  всю  силу
своей любви на единственной дочери. Сказать по правде,  трудно  найти  более
невыгодные условия развития. Любящая мать, да еще к тому же  энергичная,  да
еще к тому же умная, да еще к тому же испытавшая несчастья,  наверное  будет
следить за каждым движением дочери, будет прокрадываться в ее  мысли,  будет
решать за нее все представляющиеся вопросы  жизни,  будет  оберегать  ее  от
впечатлений так же заботливо, как от сквозного ветра. Вместо того чтобы жить
в жизни, дочь будет  обретаться  в  какой-то  восковой  ячейке,  состроенной
вокруг нее любящею рукою матери. Любить человека и не мешать ему в жизни, не
отравлять его существования непрошенными заботами и  навязчивым  участием  -
это такой фокус, который немногим  по  силам.  Родителям  он  совершенно  не
доступен. Они хотят во что бы то ни стало, чтобы их опытность шла на  пользу
детям;  того  они  не  понимают  и  не  хотят  понять,  что  самый   процесс
приобретения опытности чрезвычайно приятен и что этот процесс никак не может
быть заменен чужим рассказом или описанием; когда вы голодны, вам надо есть,
а не читать описания лакомых блюд и даже не смотреть на эти блюда; когда  вы
любите женщину, чтение  самых  разнообразных  романов  и  рассказы  о  самых
замысловатых любовных похождениях вашего папеньки не заменят вам двух  минут
разговора, созерцания, непосредственной близости; когда вы молоды, когда  вы
вступаете в жизнь, вам надо жить, а никак не слушать  рассказы  о  том,  как
жили ваши родители.
     Мать Веры вообразила себе, что она пожила за себя и  за  свою  дочь,  и
решилась, во что бы то ни  стало,  избавить  Веру  от  ошибок  и  страданий,
выпавших на долю ее матери. Для этого нужно было обработать по-своему мягкий
материал, попавшийся в руки, и г-жа Ельцова  принялась  за  работу  довольно
ловко; она успела приготовить из дочери своей такую консерву, которая  могла
бы десятки лет плавать по морю житейскому, постоянно сохраняя под  свинцовою
крышкою свою нетронутую, детскую невинность;  борьба  между  умною,  опытною
женщиною, с одной стороны, и  непробудившимися  силами  бедного  ребенка,  с
другой стороны, была слишком неравна; мать победила без труда, и живые  силы
почти без сопротивления отправились под свинцовую крышку; и свинцовая крышка
эта придавила их так рано, что они замерли, не заявив протеста; девочка даже
не заметила существования этой  крышки  и  выросла,  считая  свое  положение
нормальным или, вернее, не думая подвергать его анализу.
     Во-первых, г-жа Ельцова приобрела полное доверие своей дочери и внушила
ей страстную, доходящую до благоговения любовь к своей особе. Есть личности,
которым очень приятна подобная любовь,  исключающая  критику.  Мне  кажется,
существование такого чувства унижает человеческое достоинство того, кто  его
испытывает, и того, к  кому  оно  обращено.  Обожающее  лицо  теряет  всякую
самостоятельность, обожаемое  -  ставится  в  об