зия, университет, департамент или
полк, маскарад, трактир, редакция журнала, прилавок торговой конторы -  ведь
это все школы  жизни;  положим,  что  каждая  из  этих  школ  сама  по  себе
неудовлетворительна, но зато их довольно много, и каждая из  них  более  или
менее дает материалы для критики остальных. Если  даже  мы  видим  уродливые
явления, то они оказывают на  нашу  мыслительную  деятельность  возбуждающее
влияние,   лишь    бы    только    эти    уродливые    явления    не    были
утомительно-однообразны. Мужчине есть на чем  развиться;  что  это  развитие
пойдет вкривь и вкось - в этом нет почти ни малейшего сомнения;  но  тем  не
менее первобытный сон ребенка будет нарушен,  придется  не  раз  задуматься,
"рассердиться, опечалиться, явятся  столкновения  с  разными  личностями,  с
разными сферами; явится борьба, и эта борьба так или иначе начнет обтесывать
личность молодого индивидуума, вступающего в жизнь. Те задатки  способностей
и страстей, которые лежали в темпераменте мальчика, разовьются в дурную  или
хорошую сторону, смотря по обстоятельствам;  сделавшись  молодым  человеком,
этот мальчик помирится с жизнью или  восстанет  против  нее,  но  во  всяком
случае он обозначится, по-своему поймет самого себя и  станет  к  окружающей
его жизни в какие-нибудь отношения. Личность сложится так  или  иначе,  а  у
женщины в большей части случаев и этого не бывает. Мужчину  жизнь  вертит  и
колышет круче, но женщину она давит сильнее. Для  того  чтобы  одна  женщина
выделилась своим образом  жизни  из  тысячеголовой  массы  необозначившихся,
недоразвившихся и ничем не затронутых  индивидуумов,  необходимо  соблюдение
нескольких  условий,  которые  в  нашем  обществе,  при  теперешнем   складе
воспитания и понятий, встречаются чрезвычайно редко.
     Необходимо, во-первых, чтобы что-нибудь вызвало  на  размышления  и  на
критику.  Необходим  какой-нибудь  толчок,  который  нарушил  бы  ребяческую
полудремоту девушки или женщины. Мужчина  встречает  такие  толчки  довольно
часто; каждый из нас помнит, вероятно, теплое  слово  какого-нибудь  учителя
или профессора, старшего товарища или случайного знакомого, которого светлая
личность  рельефно  вырисовывается  на  темном  фоне   будничных   житейских
воспоминаний; каждый испытал, вероятно, электрическое действие такого слова,
после которого приходилось оглянуться на свою прежнюю жизнь, перебрать в уме
свои  неясные,  неперебродившие  чаяния  и  стремления  и  положить   первый
краеугольный камень будущим мужским убеждениям. -  К  таким  словам  женщины
восприимчивее, чем вы думаете: такие слова для них не пропадают  даром,  они
запоминают  их  чувством,  они  вырастают  и  развертываются  мгновенно  под
живительным влиянием такого слова, они привязываются всеми силами молодой  и
пылкой души - и к этому слову и к тому, кто его произносит;  но  посмотрите,
где, когда, от кого приходится им слышать такое слово? Много ли у нас  таких
людей, которые способны заговорить  с  женщиною  по-человечески?  а  из  тех
людей, которые на это способны, много  ли  таких,  которые  достойны  этого?
Много ли таких, повторяю я, которые, вызвав  доверие  и  сочувствие  женщины
смелою, вдохновенною  тирадою,  не  обманут  этого  доверия  и  не  окажутся
мыльными  пузырями  и  ничтожными  фразерами?  Оглянемся  на   самих   себя;
посмотрим, каковы мы сами; посмотрим, что мы, люди дела, люди мысли, дали  и
даем нашим женщинам? Посмотрим - и покраснеем от стыда!  Порисоваться  перед
женщиною  изяществом  чувств,   огорошить   ее   блестящею   оригинальностью
вычитанной мысли, очаровать ее красивою смелостью честного порыва - это наше
дело, на это мы мастера. А дальше, дальше, когда надо эту же  самую  женщину
поддержать, защитить, ободрить, - мы на попятный двор, мы начинаем  делаться
благоразумными, мы пугаемся того, что мы сделали, мы  стараемся  залить  тот
пожар, который сами, сдуру, не спросясь броду, раздули; мы говорим и себе, и
другим, и даже женщине: вольно ж было так горячо принимать  к  сердцу!  Надо
помириться, надо покориться! Да,  вот  мы  каковы,  и  туда  же  требуем  от
женщины, чтобы она была мыслящим существом. И смешно и досадно!
     Вот видите ли: стало быть, если даже толчок дан, если даже  мышление  и
критика пробудились, этого еще недостаточно. Женщина во всяком  возрасте  до
такой степени  лишена  самостоятельности,  что  первые  же  проявления  этой
критики очень легко могут быть задавлены  теми  людьми,  которые  составляют
обстановку.  Молодое  существо  шевельнется,  рванется  к  какой-то   новой,
незнакомой жизни, его круто осадят назад; оно заговорит -  его  осмеют;  оно
начнет протестовать - ему велят молчать; чтобы победить в  неравной  борьбе,
которая завяжется между  молодою  женщиною  и  обстановкою,  необходимы  или
особенно благоприятные обстоятельства, или огромная сила характера. Осуждать
ту молодую девушку или женщину, которая начнет борьбу и не  выдержит  ее  до
конца, - я не решаюсь. Сил у нее мало - да что же делать? Где было развиться
этим силам? На что  им  опереться?  Да  и  наконец,  разве  ей  самой,  этой
побежденной  личности,  склонившей  голову  и  смирившейся  перед  тем,  что
вызывает в ней глубокое отвращение, разве ей  самой  легко  жить  на  свете?
Обличать страдалицу,  осуждать  женщину,  сломленную  и  изнывающую  под  ее
бременем, - это, может быть, высоконравственно и глубоко справедливо,  но  я
предоставлю  подобные  подвиги  другим,  тем  более,  что  охотники   всегда
найдутся.
     Итак, получивши расшевеливающий толчок,  женщина  должна  еще  получить
извне или развить в самой себе силы для  протеста  и  борьбы.  Борьба  будет
самая разнообразная; сначала внутренняя борьба, ломка  прежних  убеждений  и
созидание  новых;  потом  борьба  с  семейными  властями,  с  маменьками,  с
тетушками,   с   их   матримониальными   планами,   с   их   великосветскими
предрассудками, с их мещанскою посредственностью и окоченевшею  рутинностью;
наконец - борьба с общественным мнением, с насмешками, намеками и сплетнями.
Возьмем самую простую вещь - труд женщины. Мы знаем внешний факт:  некоторые
девушки  ходили  на  лекции  в  университет   и   ходят   до   сих   пор   в
Медико-хирургическую академию. {15} Но знаем ли мы  внутреннюю,  закулисную,
семейную сторону этого факта? Сколько домашних споров вызывало, быть  может,
желание девушки учиться серьезно, сколько раз это желание бывало подавляемо,
сколько слез тут было пролито, и  какие  святые  слезы!  Если  вы,  положим,
видите сегодня десять девушек на лекции, то почему вы знаете, чего им стоило
прийти? И почему вы знаете что на эту  лекцию  не  пришло  бы  еще  двадцать
девушек, если бы их не задержали... доводами, насмешками, силою? Теперь идет
речь о том, что женщины желают быть допущены к медицинской практике. Вопрос,
как вы видите, поднят свежий, но какие иногда  встречаются  отзывы,  -  хоть
святых вон неси! Например, киевская газета "Современная  медицина"  в  своем
фельетоне  вздумала  позубоскалить  на  эту  тему;  {16}  она  говорит,  что
женщины-медики будут поставлены в щекотливое  положение,  если  им  придется
лечить специально-мужские болезни, и потом предлагает этим  женщинам-медикам
называться докториссами. Это  только  плоско  и,  конечно,  не  может  иметь
никакого влияния на разрешение поставленного вопроса, но  вы  посмотрите  на
дело вот с какой точки зрения: если такие шутки откалываются в печати людьми
грамотными, чуть ли даже не  учеными,  то  что  же  говорится  на  эту  тему
конфиденциально,  в  своих  кружках,   людьми   темными   и   употребляющими
прилагательное ученый не иначе, как с прибавлением существительного  гусь...
Каково тут будут острить и потешаться над тою  женщиною,  которая  у  нас  в
России первая решится объявить себя практикующим медиком? И ведь эти остроты
и потехи будут раздаваться в тех самых семейных  кружках,  в  которых  будут
подрастать молодые существа, способные проникнуться до глубины души идеею  о
пользе и необходимости женского труда. Какова  будет  борьба!  Каково  будет
слабой  женщине  с  нежною,  тонкою  кожею  проходить  сквозь  строй  грубых
насмешек,  наглых  взглядов  в  упор,  благонамеренных  советов   и   крупно
посоленных острот и намеков! Подумайте-ка об этом, поставьте на  место  этой
пробивающейся личности образ дорогой для вас женщины, и тогда найдите в себе
силы бросить камнем в ту, которая ослабеет и спасует на половине дороги. Мне
кажется, вы тогда согласитесь со мною в том, что женщина находится у  нас  в
таком положении, при котором она не отвечает ни за что; когда она изнемогает
и падает, мы должны ей  сочувствовать  как  мученице;  когда  она  одолевает
препятствия, мы должны прославлять ее как героиню.
     Если что-нибудь дурно в женщине, так дурна форма, в которую  отлиты  ее
понятия, чувства  и  действия;  а  форму  эту  изготовили  мы;  изменить  ее
собственными силами женщина не может; а материал в ней так хорош, так  свеж,
несмотря на уродливую форму, в которую он втиснут,  что  он  заставляет  все
забывать; любовь матери, сестры, любовницы, жены  разливает  на  нашу  серую
жизнь светлые полосы счастья  и  поэзии.  И  за  что  нас  любят  эти  милые
существа? И чем мы это заслужили? На этот вопрос  мы  затруднимся  ответить,
если не захотим ответить фразой; но в этом избытке любви, которая вырывается
из  меры  и  тратится  без  разбора,  в  этой  кипучей  полноте  покуда   не
осмысленного  чувства,   в   этом   отсутствии   нравственной   экономии   и
рассудочности -  заключаются  именно  задатки  будущего  богатого  развития,
будущей широкой, разносторонней, размашистой  жизни,  будущей  плодотворной,
любвеобильной деятельности. Что сделает женщина, если она будет  развиваться
наравне с мужчиною? - это вопрос великий и покуда неразрешимый.

II

     Из предыдущих общих рассуждений читатель может заметить две  выдающиеся
черты: во-первых, то, что я во всех случаях, безусловно оправдываю  женщину;
во-вторых, то, что я считаю теперешнее положение женщины  крайне  тяжелым  и
неутешительным. С этими двумя основными идеями я приступлю теперь к  анализу
женских типов, встречающихся в романах и  повестях  Гончарова,  Тургенева  и
Писемского. Я буду выбирать только те личности, которые еще борются с жизнью
и чего-нибудь от нее требуют. Женщины, уже помирившиеся с  известною  долею,
не войдут в мой обзор потому, что  они,  собственно  говоря,  уже  перестали
жить.
     Те конечные результаты, к которым приводит жизнь, не  лишены  интереса;
их можно изучать как определившиеся факты, как памятники прошедшего; но дело
в том, что мы теперь живем тревожною жизнью настоящей минуты;  мы  чувствуем
неотразимую потребность отвернуться от прошедшего, забыть, похоронить его  и
с  любовью  устремить  взоры  в  далекое,  манящее,   неизвестное   будущее.
Поддаваясь этой потребности, мы сосредоточиваем все наше внимание на том,  в
чем видна  молодость,  свежесть  и  протестующая  энергия,  на  том,  в  чем
вырабатываются  и  зреют  задатки   новой   жизни,   представляющей   резкую
противоположность с  нашим  теперешним  прозябанием.  Наши  романисты  также
поддаются этой потребности, изображая своих героинь  именно  в  тот  момент,
когда они, под влиянием чувства  к  мужчине,  развертывают  все  силы  своей
природы и поворачивают свою жизнь в ту или другую сторону.  Этот  поворотный
пункт в жизни женщины особенно важен; редко удается  женщине  пойти  по  той
дороге, которая обещает полное удовлетворение ее потребностям и стремлениям;
большею частью ей  приходится,  споткнувшись  об  какое-нибудь  препятствие,
свернуть куда-нибудь в сторону и потом,  убедившись  в  невозможности  выйти
снова на прежний широкий, светлый и ровный путь,  жить  день  за  днем,  без
цели, без определенных желаний, без живого наслаждения. Кто видит женщину  в
этой фазе развития, тот видит существо больное, слабое, увядающее, способное
молча покоряться, но уже потерявшее силы и желание работать  и  бороться.  В
такой отживающей женщине вы не найдете следов той энергии, которая кипела  в
молодой девушке;  в  энергии  этой  заключаются  залоги  будущего  развития,
следовательно, чтобы составить себе понятие о том, на что способна  женщина,
какие силы таятся в ее мозгу, в ее нервах, изучайте ее тогда, когда она  еще
полна жизни и свежести, а не тогда, когда она измята, избита  и  обесцвечена
влиянием пошлых людей и пошлой обстановки. Берите ее  именно  в  ту  минуту,
когда она любит и когда, подавая руку избранному человеку, она готова с  ним
рядом  весело  идти  навстречу  труду,   лишениям,   суду   света,   упрекам
родственников, словом - всем тем передрягам,  которые  закаляют  человека  и
которые на нашем бесцветном и неточном разговорном языке называются горем  и
неприятностями.
     Роман большей части наших женщин непродолжителен и нерадостен благодаря
тому обстоятельству, что наши мужчины из рук вон плохи; а почему плохи  наши
мужчины, это я, насколько возможно, старался объяснить в предыдущей  статье.
{17} Большею частью  мужчина  влюбляется  в  женщину  или  тогда,  когда  он
находится в положении неоперившегося птенца,  или  тогда,  когда  жуирование
жизнью, мелкие  дрязги  и  постоянный  разлад  между  миром  мысли  и  миром
действительности измучили и утомили его до крайности. Свежести и силы нет  у
наших мужчин; они становятся  стариками  на  другой  день  после  того,  как
перестают быть ребятами; мало того, старческая дряблость живет в них рядом с
ребяческою наивностью и неразвитостью; не  умея  ни  одним  серьезным  делом
заняться серьезно, они уже начинают чувствовать себя лишними на белом  свете
в  том  возрасте,  в  котором  при  нормальном  образе  жизни   должно   еще
продолжаться физическое  и  умственное  развитие.  Делать  нечего,  заняться
нечем, болтать вдохновенную чепуху надоедает - и человек мечется из  угла  в
угол, привязывается к разным искусственным интересам, чтобы хоть  чем-нибудь
заинтересоваться, и наконец, встретив на своей дороге женщину,  которая  ему
нравится и способна понимать то, что он ей будет говорить, воображает  себе,
что он в пристани, что цель жизни найдена, что  его  счастье  в  руках  этой
любимой им особы. Но дело  в  том,  что  особа  и  ее  обожатель  совершенно
различными глазами смотрят на жизнь.
     Женщину заинтересовывает то, что мужчина говорит ей о жизни;  она  сама
не жила, а покуда только росла или прозябала в родительском  доме;  а  между
тем сил пожить и желания пожить в ней набралось много, вот она и  слушает  с
напряженным и постоянно возрастающим любопытством  и  участием  то,  что  ей
говорит ее собеседник о новом для нее процессе, о самостоятельной  жизни,  в
которой человек сам пожинает посеянные плоды и сам несет ответственность  за
свои хорошие и дурные поступки. Она не  замечает  того,  что  ее  собеседник
устал жить, хотя в сущности очень мало жил; она не  замечает  того,  что  ее
собеседник  постоянно  оставался  школьником,   хотя   давно   уже   покинул
университетскую скамью; она воображает себе, что деятельность ее собеседника
действительно широка и плодотворна, что жизнь его полна и разнообразна;  она
готова была бы завидовать ему, если бы она его  не  любила  и  не  надеялась
разделить с ним все наслаждение  и  всю  обаятельную  тревогу  этой,  по  ее
мнению, деятельной жизни. Она не знает  и  не  понимает,  что  ее  обожатель
никогда в жизни  не  являлся  и  не  явится  полноправною,  самостоятельною,
всесторонне  развитою  человеческою  личностью;  она  не  видит  того,   что
избранник ее сердца бегает  как  белка  в  колесе  и  будет  продолжать  это
общеполезное занятие до тех пор, пока не откажутся служить его руки и  ноги;
заглядывая из спертой атмосферы своей девической каморки в  рабочий  кабинет
того человека, которого она желает назвать своим мужем, девушка не  замечает
того, что она только из одной клетки хочет  перейти  в  другую;  эта  другая
будет, пожалуй, попросторнее первой, да  что  же  в  этом  толку?  -  клетка
все-таки останется клеткою.
     Ошибаясь насчет размеров и  значения  деятельности,  девушка  ошибается
точно так же насчет самой личности  того  человека,  который,  поразивши  ее
воображение, начинает мало-помалу возбуждать в ней любовь. Она  слушает  его
рассуждения о жизни с страстным воодушевлением и придает его личности  часть
того огня, который горит в ней самой: она воображает  себе,  что  рассказчик
чувствует то же самое, что чувствует она, слушательница; ведь  случается  же
иногда, что человек, с которым произошло  какое-нибудь  счастливое  событие,
выходит на улицу и  воображает  себе  под  влиянием  своего  господствующего
настроения, что все  окружающие  предметы,  одушевленные  и  неодушевленные,
смотрят на него как-то особенно весело, дружелюбно и доверчиво.  Если  такой
человек одарен значительною долею впечатлительности и  фантазии,  то  с  ним
может случиться то, что он подойдет к цепной собаке, чтобы приласкать ее, и,
конечно,  очень  быстро  печальным  опытом  убедится  в  ошибочности   своих
оптимистических воззрений. Для молодой девушки, воспитывающей в груди  своей
первое чувство любви, такого рода  ошибка  почти  неизбежна.  Идеализировать
личность нравящегося  человека  гораздо  легче,  чем  идеализировать  цепную
собаку, а последствия от того и другого могут выйти одинаково скверные, хотя
и существенно различные по внешним проявлениям.
     Молодой человек, рассказывающий девушке о том, как он  развивался,  как
боролся с обстоятельствами, что перенес и выстрадал,  гальванизирует  самого
себя процессом рассказа  и  близостью  нравящейся  ему  женщины;  глаза  его
блестят,  давно  поблекшие  щеки  загораются  ярким  румянцем;  дикция   его
оживляется по мере того, как он замечает впечатление, производимое его речью
на  свою  собеседницу;  он  сам  наслаждается  своим   торжеством:   чувство
удовлетворяемого самолюбия доставляет ему более  сильное  удовольствие,  чем
чувство разделенной любви: в самой пылкой сцене любви  он  является  в  одно
время и актером и зрителем, и эта несчастная способность смотреть на  самого
себя со стороны в то время,  когда  существо  свежее  безраздельно  отдается
обаятельному впечатлению минуты, эта  несчастная  способность,  повторяю  я,
есть верный  симптом  вялости  и  дряблости;  мозг  постоянно  бодрствует  и
господствует над всеми отправлениями организма потому, что  остальные  нервы
притупились и ослабели. А между тем девушка вся находится под  обаянием:  ни
одно слово в рассказе, ни одна нота в голосе рассказчика, ни одно  изменение
в мускулах его лица или в выражении его глаз  не  пропадает  для  нее  и  не
ускользает от ее напряженного, благоговеющего внимания. Новые,  неиспытанные
и  неожиданные  ощущения  проходят  через  ее  нервную   систему   с   такою
непостижимою быстротою, что она в течение получасового разговора  переживает
чуть ли не два-три года и почти внезапно из взрослого ребенка превращается в
любящую женщину. И как она хороша в эту минуту перерождения! И как она,  при
всей своей  чуткости,  при  всей  напряженной  силе  внимания,  не  способна
отнестись критически к своему  собеседнику!  Как  она  горячо  верит  и  как
жестоко ошибается! В ней вспыхивает энергия, и в нем вспыхивает энергия;  но
в ней это первые проблески разгорающегося пламени, а  в  нем  это  последние
искры потухающего огня.  Она  после  двух-трех  теплых  разговоров  способна
решиться на все, а он после двух-трех таких разговоров уже ровно ни  на  что
не способен; она подойдет  к  нему  и  скажет:  "Ну,  что  же!  мы  довольно
говорили; пора действовать, пора жить; если  между  нами  есть  препятствия,
опрокинем их, перешагнем через них. Пойдем навстречу  трудам,  опасностям  и
наслаждению".  А  он,  потративши  остатки  энергии  на  восторженную  речь,
чистосердечно удивится тому, что от него еще чего-то  требуют;  она  д