лекать в качестве свидетелей!
   --  О   да!  Это  вы  действительно  хорошо  знаете!  --  вынужден  был
согласиться я.
   Впрочем, забегая вперед, скажу: единственный еврей из Ильинки, которого
следствие решило выпустить на суд в качестве свидетеля, предпочел не явиться
"по  состоянию  здоровья".  Это  не помешало суду включить  в  приговор наше
заявление об ильинских евреях как клеветническое...
   Следствие  переходит  к  другим  документам  Хельсинкской группы.  Меня
знакомят с  выписками  из уголовных  дел известных  правозащитников:  Сергея
Ковалева,  Андрея  Твердохлебова,  Владимира  Буковского  --  за  которых мы
заступались, когда их арестовывали и  сажали в тюрьму. Что ж,  сейчас пришла
наша очередь.
   -- Но разница  между  вами в том, Анатолий Борисович, -- напоминает мне
Солонченко, -- что их обвиняли  не по шестьдесят четвертой  статье, смертная
казнь им не грозила.
   Надо отдать  должное упорству КГБ: они все еще  не  теряют надежды -- а
вдруг этот аргумент подействует?
   Один  из  самых  пространных  и  подробных  документов,  подготовленных
Хельсинкской группой, -- исследование, посвященное условиям, в которых живут
политзаключенные в  тюрьмах и лагерях.  В нем  мы приводили нормы питания на
различных режимах, перечень  предусмотренных законом  наказаний и примеры их
применения  на  практике;  там  же перечислены  около  ста узников  совести,
готовых подтвердить преданные нами гласности сведения.
   КГБ  поработал над  опровержением этой  "клеветы" весьма  основательно:
были собраны официальные справки от администрации тюрем и лагерей о гуманном
отношении к особо опасным государственным преступникам, свидетельства врачей
о прекрасном медицинском обслуживании и о хорошем  питании в системе ГУЛАГа,
но главное  --  показания самих заключенных. Были опрошены от трех до десяти
зеков  из  каждой зоны, и все они в один голос говорили о том, как хорошо им
там живется, какая вкусная  еда, какое гуманное к ним отношение, и  что лишь
небольшое число сионистов и антисоветчиков специально провоцируют конфликты,
изображая себя жертвами с целью привлечь внимание Запада.
   Фамилии этих  людей мне не были  знакомы,  но я обратил внимание на то,
что  большинство  из  них  сидели  за "военные  преступления",  то  есть  за
сотрудничество с немцами  в дни войны.  Попадались, правда, и  осужденные по
семидесятой статье,  но,  как  правило,  это так  называемые  "парашютисты",
получившие ее во время отсидки за уголовные преступления. Я еще не знал, что
скоро  встречусь  со  многими из этих "полицаев"  и  "парашютистов",  услышу
жалобы раздавленных  морально, а часто и физически, людей, ненавидящих своих
тюремщиков, но готовых за пачку чая  или даже просто  за "хорошее отношение"
администрации подписать все что угодно. Но и сейчас я не сомневаюсь, что все
их показания -- ложь. Однако для следователя это -- документ.
   -- Вот видите, вы  не были  еще  в лагере,  не сидели в обычной тюрьме,
пишете о них понаслышке, а мы  вам зачитываем свидетельства  людей,  которые
там находятся. Какие еще нужны доказательства, что вы клеветали?
   Да,  придет  время,  когда я  буду  писать из  тюрьмы  заявления на имя
Генерального  прокурора  и  в  них  признавать: наш обзор не  соответствовал
действительности.  Реальность окажется  гораздо  более  страшной,  чем в том
документе.  Скажем, мы писали  о  том,  как  бесчеловечно держать  людей  по
тридцать  суток в  карцере.  Закон предусматривает, что  эта пытка голодом и
холодом должна продолжаться не более пятнадцати суток. Но что значит  терять
сознание после ста дней карцера  -- я узнаю на собственной шкуре. Узнаю, как
годами живут без свиданий и писем, что значит проявить в тюрьме солидарность
с товарищем по несчастью, написав в его защиту заявление; а самое главное --
узнаю,  как  планомерно  и  беспощадно  пытается  перемолоть  машина  ГУЛАГа
человека" старающегося  удержаться  в  своей  системе  моральных  ценностей,
сохранить национальные, религиозные  и политические  убеждения,  отличные от
тех, которые санкционированы свыше.
   Но все это мне еще предстоит. А пока я отвечаю Солонченко:
   -- Я лично беседовал со многими, вернувшимися из тюрем и лагерей, или с
их родственниками и доверяю их рассказам больше, чем этим показаниям. К тому
же и мой, пусть еще  небольшой, опыт местного карцера опровергает то, что вы
мне прочли. Один  из ваших свидетелей заявляет,  что, просидев в карцере сто
пятьдесят суток, он не страдал ни от голода, ни от  холода; я же, пробыв там
всего десять дней, стал объектом настоящей пытки холодом. А ведь мне не  раз
говорили  работники тюрьмы,  что  Лефортово -- это  еще курорт в сравнении с
остальными местами ГУЛАГа!
   -- Да, конечно, это курорт, -- охотно подтверждает Солонченко. --
   Вы просто не представляете себе, что вас ждет после суда, даже если вам
повезет и вас не расстреляют. Не представляете, а потому и храбритесь.
   Моего следователя ничуть не смущает противоречие между  этими словами и
показаниями, которые  он  мне  сейчас  читал.  Но  Илюхин  начеку и поспешно
добавляет:
   -- Однако  и там все  делается  в соответствии с законом! Имейте  это в
виду.
   Наступила   очередь   документов   Хельсинкской    группы   по   поводу
психиатрических репрессий  против инакомыслящих. Подписывая их, я никогда не
считал  себя знатоком проблемы -- полагался  на опыт моих  товарищей так же,
как и  те, в свою  очередь, полагались  на меня, когда  подписывали письма и
заявления  на  тему эмиграции.  Теперь  я  получил возможность углубить свои
знания, ибо  мне зачитывали  эпикризы тех  людей, о которых мы  писали. Вот,
например,  выписка из медицинской  карточки  Леонида Плюща: "Навязчивая идея
необходимости  восстановления  ленинских  норм  в партийной  жизни.  Лечить.
Галоперидол,   психотерапия...   Продолжает   настаивать  на   необходимости
проведения  чисток  в  партии  и  комсомоле с целью восстановления ленинских
норм. Лечить. Галоперидол, психотерапия".
   --  Что же, я готов согласиться: мечтать  о возврате к нормам ленинской
демократии -- плохое доказательство  нормальности человека. Но  является  ли
это достаточным основанием для помещения  его в психушку? -- спрашиваю я, но
Солонченко на этот раз глух к иронии.
   -- Врачам виднее, -- лаконично отвечает он.
   Интересно, что  когда благодаря усилиям диссидентов России  и  давлению
западной  общественности  Плюща  освободили,  в  медицинской  карточке  была
сделана следующая запись: "Перестал говорить о политике партии  и  проявляет
беспокойство о жене. Можно временно освободить под ее ответственность"...
   На  одном  из  допросов  мне   предъявляется  заявление  нашей  группы,
направленное   против   уголовных   преследований   христиан-баптистов.   За
преподавание  детям  Библии  --  это "преступление"  карается  по  советским
законам тюремным заключением сроком до пяти лет --  была осуждена  Екатерина
Барин, и мы выступили  в  ее защиту. Солонченко зачитывает мне отрывки из ее
уголовного дела.
   Вот показания девятилетней школьницы: "Папа и мама приводили меня после
школы к  тете Кате. Тетя  Катя  говорила нам, что Иисус  Христос учил любить
всех  людей:  и  хороших, и  плохих.  Она давала  нам книжки и картинки. Мне
нравилось  у тети Кати  больше,  чем  в  школе.  У  нее никто не кричит,  не
дерется, все любят друг друга..."
   Бедная   девочка,   рассказывающая   дядям-следователям  в  присутствии
школьного учителя --  чтобы  все  было по закону! -- о  тете Кате...  Она не
понимает, что дает на  добрую тетю свидетельские показания, которые  помогут
этим  дядям  посадить  тетю  Катю в  тюрьму.  А что  чувствуют  следователи,
допрашивающие таких малышей?
   -- Кого же вы из  детей делаете? -- не выдерживаю я. -- Новых пав-ликов
Морозовых?..  -- А чем  это  вам  не угодил Павлик  Морозов?  --  удивляется
Солонченко. -- Он герой, образец нового человека.
   --  Религия,  как сказал Маркс,  -- опиум  для народа,  --  вмешивается
Илюхин. -- Травить детей никому не позволим.
   Следствие   переходит  к   уголовному  делу  баптиста   Серебрянникова,
глубокого старика, который сидит за свои проповеди уже в четвертый или пятый
раз.  Каждый  раз  на  суде  он  заявляет:  "Я  исполнял  волю  Божию и буду
продолжать нести слово Божие людям". Серебрянников отсиживает несколько лет,
выходит на волю -- и снова за свое.
   -- Ну хорошо, --  говорю я, -- пусть у нас с вами разные взгляды, в том
числе  и  на  религию. Но  неужели  у  вас чисто  по-человечески не вызывает
уважения этот старик, так твердо стоящий на своем?
   Следователь удивленно смотрит на меня, потом усмехается:
   --  Ну  ладно,  Анатолий  Борисович,  к  чему   этот   пафос!  Не  надо
притворяться, будто вы не понимаете, что это шизик!
   -- Да почему же? Только потому что он верующий?
   -- Слушайте, мы же с вами  не дети!  Сейчас  даже специалисты-психиатры
признают,  что религиозность -- не что иное как психическое отклонение. Пока
такой ненормальный не  мешает  окружающим,  мы терпим, а начинает мешать  --
приходится изолировать его в тюрьме или больнице.
   Солонченко говорит все это совершенно искренне,  и  я с особой остротой
осознаю: мы с ними -- из  разных миров, и как  бы КГБ не  пытался отгородить
меня от  моего мира и вовлечь в свой,  ничего из  этого не выйдет, ибо между
нами -- стена, и нам никогда не понять друг друга.

   * * *

   В  первые  дни  нового,  семьдесят  восьмого года  мне  вновь  довелось
побывать  в  карцере. На этот раз,  правда, у  администрации тюрьмы  нашлась
причина  посерьезней,  чем  заточенная зубная щетка. Как-то, когда мой сосед
был  на  допросе,  вдруг заговорила  одна  из  стен  камеры:  кто-то пытался
связаться со мной с помощью "бестужевки"  -- кода, изобретенного  знаменитым
декабристом  для перестукивания между  камерами. Мне кажется,  азбука Морзе,
которой я  пользовался впоследствии в политических тюрьмах, гораздо удобней,
однако  бытовики  почему-то  предпочитают  "бестужевку".  Морзянку они,  как
правило, не  знают, а "бестужевка"  проста: заполняешь прямоугольник  в пять
квадратов  в ширину и  шесть в высоту буквами в алфавитном порядке, и каждой
из них  будут соответствовать две цифры: номера квадратов  по  горизонтали и
вертикали.
   Зеком я был зеленым, азбуки Морзе  еще не знал, а о "бестужевке" слышал
и сразу же занялся расшифровкой. Получилось следующее: "Я москвич. Кто  вы?"
Я составил  краткий  ответ, перевел его на язык цифр,  выбрал момент, когда,
как мне казалось, вертухая у моей двери не было, и начал стучать. Немедленно
открылась кормушка:
   -- Прекратите перестукивание!
   Через  день  пришло постановление: десять суток карцера. Моя  первая  и
самая неудачная попытка межкамерной связи, первый "заслуженный" карцер.
   В первый раз я сидел в карцере летом, а сейчас была зима. Теплее там от
этого,  естественно, не стало. Опять все  то  же: бессонные ночи,  отчаянные
попытки  как-то  согреться,  еда  через  день...  Но у  меня  уже  накопился
некоторый опыт, я знал,  как "качать права",  и на первом  же допросе заявил
Илюхину протест:
   -- Условия в карцере противоречат тому,  что утверждают ваши свидетели.
Где те восемнадцать градусов, о которых они говорят?
   -- У вас там температура не ниже, -- хладнокровно ответил прокуpop.
   -- Вы  уверены?  Даже надзиратели,  которые сидят  не  в карцере,  а  в
коридоре у теплой батареи, не снимают тулупы. Требую, чтобы при мне замерили
температуру!
   Когда  я через несколько часов вернулся в  подвал,  вертухаи сидели без
тулупов и, притоптывая, матерились. Но мне от этого теплее не стало...
   К вечеру  я почувствовал,  что  заболеваю,  и написал  заявление:  "Мое
состояние сейчас таково, что я не могу участвовать в допросах и не смогу  до
тех пор, пока не выйду из карцера и не восстановлю полностью свое здоровье".
   На  следующий день в кабинете следователя  я лишь  повторил сказанное в
заявлении.
   -- Но мы не можем затягивать следствие из-за вас!
   Да, я  понимал, что следствие шло  к концу и  они торопились, но мне-то
куда было спешить?  Я положил голову на руки  и задремал. Солонченко  что-то
там читал мне, пытаясь  выполнить свою программу, но  я в  разговор с ним не
вступал и подписывать что-либо отказался.
   Меня снова  отвели  в карцер,  но поздно  вечером  вернули в камеру "по
состоянию здоровья".
   В  последующие годы  мне  придется провести в карцерах более четырехсот
суток; будут головокружения,  воспаление  легких,  потери сознания --  но по
состоянию здоровья меня оттуда больше никогда не выведут.

   * * *

   В начале февраля я  уже не сомневался:  следствие  завершилось ? Именно
тогда состоялся допрос, на котором на стол были выложены главные  козыри  --
последние,   самые   серьезные,   по   мнению   КГБ,   доказательства   моей
"изменнической" деятельности.
   Мне  были  предъявлены  индивидуальные  характеристики на  американских
дипломатов:  Левицкого,  Прессела,  Натансон,  Белусовича,   --  подписанные
начальником   спецуправления   КГБ   СССР   генерал-майором   Расщеповым   и
составленные примерно по такой форме: "N родился тогда-то, еврей (все, кроме
Белусовича),  образование  получил там-то,  владеет  такими-то  языками,  до
приезда в СССР работал в таких-то странах.  В посольстве США в СССР занимает
такую-то  должность  с  такого-то   года.  N  --  разоблаченный  агент  ЦРУ,
занимается  сбором  подрывной  информации.   Одним  из  основных  преступных
контактов  N   был  гражданин  СССР  Щаранский   А.Б.".   Далее  описывались
обстоятельства наших встреч.
   В  характеристике  на  Прессела  говорилось: "Тайные  встречи проходили
обычно на квартире Прессела, а также у станции метро "Краснопресненская" или
на  Калининском  проспекте".  Чистая  правда, между прочим. Я  звонил Джо на
работу, прекрасно  зная, что телефон его прослушивается,  и мы встречались с
ним то  у станции метро,  то напротив  ресторана "Арбат" -- в зависимости от
того, откуда я ехал.
   Бывал  я у Прессела и  дома.  Но что  значит  "тайно"? Чтобы попасть  к
дипломату, надо  пройти  с  ним  под  ручку  мимо  хмуро смотрящих  на  тебя
милиционеров и  людей в штатском. Если ты рискуешь  идти один, тебя попросту
задержат и отведут, в ближайшее отделение милиции.
   Об  Элен  Натансон  была  такая фраза: "Одна  из  конспиративных встреч
состоялась  поздно вечером  такого-то  числа  в  ноябре 1976 года  у  нее на
квартире  и продолжалась  более  четырех  часов". Мне  не  пришлось особенно
напрягаться, чтобы вспомнить, о  чем  идет  речь:  Натансон пригласила  нас,
человек  пятнадцать друзей-отказников, на просмотр  американского фильма  по
мемуарам Хрущева.
   Пожалуй,   единственное  конкретное   обвинение,   упомянутое  в   этих
характеристиках, было  выдвинуто  против  Мелвина  Левицкого:  "Левицкий  на
квартире Рубина завербовал Липавского для  работы на  ЦРУ". Предположим, что
это так, но какое отношение это имеет ко мне?
   Далее шли  характеристики  на  корреспондентов, "с  которыми  Щаранский
поддерживал преступную связь", подготовленные оперативным отделом КГБ Москвы
и Московской области и подписанные его начальником -- полковником  Новицким:
на  Альфреда  Френдли,  Джорджа  Крымски, Кристофера  Рена,  Дэвида Шиплера,
Филиппа  Торта,  Филиппа  Капутто.  Завершались   эти  характеристики   так:
"Пользуясь информацией, полученной от  Щаранского, N опубликовывал на Западе
клеветнические антисоветские  статьи,  наносившие  ущерб  интересам СССР.  В
советской прессе публиковались данные, свидетельствующие о  принадлежности N
к спецслужбам США".
   О каких данных идет речь, оставалось пока  неясным, но содержание одной
из  характеристик было  куда более конкретным.  Это  был материал на Роберта
Тота. Его подготовили не  осенью семьдесят седьмого, как на остальных, -- на
нем  стояла  гораздо   более  ранняя  дата:  одиннадцатое  марта.  То   есть
характеристика  была  составлена за четыре  дня  до моего  ареста и  в  день
официального начала дела.
   Она гласила:  "Роберт  Ч.Тот,  1938  года рождения,  еврей  венгерского
происхождения (Боб был не единственным неевреем, "обращенным" КГБ в иудаизм,
--  и   он,  и  Шиплер,  и   Френдли,  и  Крымски,  и  Капутто  должны  были
иллюстрировать  сионистский   характер  антисоветского   заговора).  Получил
дипломы  таких-то  университетов по  таким-то  специальностям.  В  1948 году
служил  в  армии.  Был корреспондентом  "Лос  Анджелес  Таймс" в  Лондоне  и
Вашингтоне, а также в Москве, куда  приезжал во время визитов Никсона в СССР
в 1972-м и 1974-м годах. Постоянно работает в СССР в качестве корреспондента
этой газеты с августа 1974 года. Владеет методом визуальной  разведки. ("Что
это такое?" -- спросил  я Солонченко. "А это вам надо было у своего приятеля
узнать".) "Постоянно проявляет интерес  к местам, закрытым  для иностранцев.
Осведомлен в вопросах оборонного и экономического характера. Проводит опросы
советских  граждан по закрытой тематике.  В этих  преступных  контактах Тоту
особую помощь оказывает  гражданин СССР Щаранский А. Б.  Компетентные органы
располагают  инструктивным  письмом  Тоту от  руководства РУМО  США,  где  в
частности  говорится, что руководитель РУМО генерал  Вильяме  на оперативных
совещаниях  рекомендует  своим  сотрудникам  обратить  особое   внимание  на
материалы Роберта Тота. Из письма также следует,  что у  Тота были встречи с
командующим  объединенными  вооруженными силами НАТО генералом Хейгом и  что
очередные такие встречи должны состояться в будущем".
   Тут же оглашается справка КГБ о том, кто такой Хейг и что такое НАТО.
   --  Как  видите,  ниточка  тянется  от  вас  к  командованию  НАТО.  На
юридическом языке это называется шпионажем.
   Да, это  уже  любопытно. Я еще раз  перечитал характеристику  на То-та,
вспомнил,  что  с  Хейгом  Боб  хорошо  знаком  по  работе:   когда  он  был
корреспондентом своей газеты в Вашингтоне, то часто посещал Белый  дом,  где
Хейг возглавлял  штат  президента Никсона. А что это еще  за  РУМО?  О такой
организации  я вообще  слышал впервые.  В  характеристике,  впрочем, сказано
весьма неопределенно, о каких материалах То-та идет речь. Об отчетах в РУМО?
Тогда  он,  должно  быть,  действительно  шпион.  А может,  имеются  в  виду
просто-напросто   его  статьи,  которые   безусловно   заслуживают  внимания
специалистов по  СССР? Я сказал себе: если бы речь шла о чем-то большем, чем
статьи, они бы наверняка объяснили, что имеют в виду. А главное -- меня-то в
чем КГБ может обвинить? Какие материалы я передавал для Хейга?
   Ответ не заставил себя ждать:  мне предъявили краткий список отказников
с указанием мест их работы. Это один из документов, "найденных" Захаровым. Я
стал внимательно изучать его. Вроде бы  здесь приведены  те  самые  примеры,
которые  Боб  использовал для своей статьи. Или нет? Их  для него  подбирала
Дина, но  отпечатала ли она этот список на машинке, я не помню. А может, это
вообще липа -- фальшивка КГБ, куда включены какие-то действительно секретные
сведения?
   Тут до меня, наконец, дошло, что я снова иду у них на поводу, путаясь в
предположениях и играя в угадайку. Не было в наших списках никаких секретов!
   Так  я и заявил следователю в ответ на его вопрос, знаком  ли  мне этот
документ.  И тут  последовал решающий удар: мне прочли заключение экспертной
комиссии,  гласящее,  что в наших списках  отказников "содержатся сведения о
дислокации   и   ведомственной  принадлежности  ряда  предприятий  оборонных
отраслей  промышленности, об  их режимах  секретности, о иных  предприятиях,
связанных    с   оборонными   объектами,   что   в   совокупности   является
государственными  секретами  и  в  целом  составляет  государственную  тайну
Советского Союза".
   "В  совокупности  является..,  в целом  составляет..."  -- формулировки
малоубедительные. Что  ж, если суд  будет открытым, постараюсь эту демагогию
опров