ветру, так
же, как и обрывки полусъеденной червями одежды. Фигурка замерла на верхушке
снежного пригорка, ожидая, пока они приблизятся. И прежде, чем мать
заметила ее, фигурка заступила им путь, улыбаясь, как маленький мальчик,
протягивая вперед свою ледяную тонкую руку.
     - Мне холодно, - сказал шепотом Ивон Гриски, продолжая улыбаться... -
Я потерял дорогу к дому.
     Мама замерла, выставила, защищаясь, руку. На мгновение мальчик попал
под власть взгляда Ивона Гриски, и в сознании его послышалось как будто эхо
шепота: "Ты пойдешь играть со мной?". И он едва не ответил: "Да-да,
конечно?" Но тут Мама что-то крикнула, слова унес прочь ветер. Она дернула
мальчика за руку, и он оглянулся назад с привкусом какого-то сожаления в
душе. Ивон уже забыл о них, он медленно шагал в направлении занесенного
метелью села Крайек.

     Через некоторое время Мама уже не в состоянии была двигаться дальше.
Задрожав, она упала на снег. Ее вырвало, и мальчик отполз в сторону от
парящей лужи, глядя назад, туда, где за машущими ветвями сосен скрылся дом.
Лицо его обожгло морозом, и он подумал, останется ли в живых отец. Почему
Мама в него выстрелила? Папа так любил их, а она в него выстелила. Нет,
только нехороший человек мог поступить так!
     - Папа! - позвал мальчик, услышав в ответ лишь голос ветра, словно
издевательски копировавшего человеческий голос. Веки мальчика были тяжелы
от инея.
     - Папа! - Его детский усталый голос стал хриплым.
     Но тут мать с трудом поднялась на ноги, снова заставляя его идти, хотя
он и пытался вырваться. Она яростно тряхнула его - белые полосы замерших
слез окаймляли ее лицо, как белая оторочка на вышивке, и прокричала:
     - Он мертв! Ты понимаешь? Нам нужно бежать, Андре, чтобы спастись, мы
должны бежать!
     Услышав эти слова, мальчик понял, что она наверняка сошла с ума. Папа
серьезно ранен, это так, потому что она выстрелила в него, но Папа был еще
жив. Нет, нет! Он там, дома, ждет.
     И в это мгновение свет пронизал полог тьмы. Из трубы валил дым. Они
увидели придавленную снегом крышу. Они бросились бежать к этим огням,
спотыкаясь, с трудом переставляя окоченевшие ноги. Женщина что-то бормотала
про себя, истерически смеялась и все сильнее тащила мальчика за руку.
Мальчик из последних сил сопротивлялся ледяным пальцам мороза, сжимавшим
его горло.
     "Ложись, - шептал ему на ухо ветер, теперь дувший в затылок, - ложись
прямо здесь и спи, эта женщина ранила отца, и она может ранить тебя тоже.
Ложись в снег прямо здесь, полежи немного, и тебе будет тепло. А утром
придет Папа, да, спи, малыш, забудь обо всем остальном!"
     Над массивной дверью скрипела видавшая виды вывеска. Мальчик разобрал
смутно белевшие буквы: "Гостиница Доброго Пастуха". Мама яростно заколотила
в дверь, одновременно тряся мальчика за плечо, не давая ему заснуть.
     - Впустите, пожалуйста! Впустите нас! - кричала она, колотя в дверь
побелевшими окоченевшими кулаками, которые уже не чувствовали.
     Мальчик споткнулся и упал, голова его свесилась.
     Дверь вдруг отворилась, к ним протянулись чьи-то руки. Колени у
мальчика подогнулись, он услышал стон Мамы, и холод - словно запретный
любящий чужестранец - в последний раз поцеловал его. Сознание провалилось в
бездонную пучину сна.




     Часть первая


     ПЯТНИЦА 25 ОКТЯБРЯ

     " К О Т Е Л "


     1.

     Над шоссе 285, пересекавшем Техас от форта Стоктон до Пекоса, лежала
звездная ночь, черная, как асфальт шоссе, в полуденную жару едва не
кипевший, будто варево в котле. Темная ночь, погруженная в неподвижность,
подобная затишью в океане бури, оказалась как бы пойманной в промежуток
между закатом и рассветом. Во все стороны уходила плоская, как сковородка,
прерия, местами лишь однообразие нарушали кактусы и колючие кусты. Останки
старых автомобилей, обглоданные испепеляющим солнцем, и время от времени
случавшимися пылевыми бурями, давали убежище для случайных гремучих змей.
     Как раз рядом с одной из таких темнеющих груд металлических корпусов,
с давно выбитыми стеклами, с выдранным двигателем, который унес какой-то
предприимчивый человек, нюхал землю кролик, надеясь отыскать признаки воды.
Почуяв далекую глубинную прохладу подземной воды, кролик принялся обеими
передними лапками рыть землю. Вдруг он замер, поведя носом в сторону днища
старой машины. Почуяв запах змеи, он насторожился. Из темноты донеслось
громыхание дюжины погремушек, и кролик отпрыгнул назад. Ничего не
произошло. Инстинкт подсказывал кролику, что под машиной выкопано змеиное
гнездо, и шум, который подняли детеныши, привлечет внимание матери, которая
отправилась на охоту. Нюхая воздух, чтобы не пропустить появление змеи,
кролик переместился ближе к шоссе, похрустывая гравием под лапками. Он
успел наполовину пересечь асфальтированную полосу, направляясь к
собственному жилищу, когда внезапная вибрация почвы заставила его замереть
на месте. Поводя длинными ушами, кролик повернул голову на юг, в сторону
звука.
     Над горбом шоссе медленно всходил сверкающий диск. Словно
загипнотизированный, кролик смотрел на него. Кролику иногда случалось, стоя
над своей норкой, наблюдать за медленно проплывающим над головой белым
диском ослепительного света. Тот диск был больше этого. Иногда диск был
желтым. Иногда его вообще не было там, наверху, а иногда вдоль диска
змеились какие-то полосы, словно щупальцы, и в воздухе оставался запах так
и не пролившегося дождя. И на этот раз кролик не испугался, потому что
возникший из темноты сверкающий диск напоминал тот, большой диск дневного
света. Но вибрация, которую он чувствовал, заставила шерсть на спине
приподняться. Диск становился все больше и больше, и приближающийся с ним
звук становился все громче, звук, похожий на раскаты грома. В следующее
мгновение кролик ослеп. Нервы послали панический сигнал опасности в мозг.
Кролик поспешил к безопасному краю шоссе, бросая вдоль полотна асфальта
длинную бегущую тень.
     Кролик находился всего лишь в трех футах от спасительного колючего
куста, когда черный, как ночь, мотоцикл"чоппер" марки "харли-дэвидсон" с
мотором в 750 кубических сантиметров, мчавшийся со скоростью почти 80 миль
в час, сделал небольшую дугу и протаранил позвоночник в точности
посередине. Кролик пискнул, послышался хруст кости, и маленькое тельце
забилось в смертельных судорогах. Огромный мотоцикл, амортизаторы которого
едва почувствовали толчок, понесся дальше на север.
     Несколько секунд спустя, извиваясь волнообразно по сухой земле, к
остывающему трупику кролика поспешила гремучая змея. А сидевший на
мотоцикле седок, закутанный в кокон ветра, насколько это позволяла мощность
луча фары, легким движением руля направил машину обратно на центральную
полосу шоссе. Он шевельнул рукой в черной коже перчатки, мотор взревел, как
хорошо накормленная пантера, и метнул мотоцикл вперед, пока стрелка
спидометра не зависла почти на девяноста милях. Укрытый за черным
предохранительным шлемом с опущенным забралом рот водителя улыбнулся. На
водителе была черная кожаная куртка, сидевшая очень плотно, и выцветшие
джинсы с кожаными латками на коленях. Куртка была старая, потертая, и на
спине флюоресцентными красками была нарисована вставшая на хвост кобра с
полностью расправленным капюшоном. Краска уже начала шелушиться и
осыпаться, словно кобра линяла, меняя кожу. Мотоцикл с грохотом уносился на
север, разрезая встающую впереди стену тишины, оставляя за собой
разбуженных дрожащих обитателей пустыни. Аляповато нарисованный плакат -
несколько голубых музыкальных нот, парящих над парой красных пивных
бутылок, показался справа от шоссе. Полотно плаката было, словно оспой,
испещрено старыми дырами от пистолетных выстрелов. Края дыр успели порыжеть
на солнце. Всадник мотоцикла бросил небрежный взгляд на плакат, где
значилось : "Прямо впереди! ВОДОПОЙ!" Ниже было добавлено: " Заправь ее как
следует, приятель ".
     "Да, - подумал человек на мотоцикле, - давно пора заправиться".
     Две минуты спустя показался первый отблеск голубого песка на черном
фоне ночного неба. Водитель начал снижать скорость. Стрелка спидометра
быстро опустилась до восьмидесяти, потом до семидесяти, шестидесяти...
Впереди уже были видны голубые неоновые буквы "Водопой", светившиеся над
входом в приземистое деревянное здание с плоской пыльной красной крышей.
Вокруг строения, словно усталые осы вокруг улья, сгрудились три автомашины,
джип и пикап-грузовик, большая часть голубоватой краски которого уже
облупилась до красной грунтовки.
     Водитель мотоцикла завернул на заросшую сорняком площадку стоянки и
выключил двигатель. Грохот мотоциклетного двигателя тотчас же сменился
носовым голосом Фрэдди Фендера, поющего о "растраченных днях и пропавших
ночах". Водитель опустил ножку подставки, позволяя черному "харли" легко
податься назад, словно присевшему отдохнуть зверю. Когда он отошел от
машины, мускулы его были напряжены, словно струны рояля, и в той точке, где
сходятся ноги, жарко пульсировало.
     Он отстегнул ремешок шлема под подбородком и снял его, обнажив лицо с
резкими хищными чертами, белое, как только что высеченное из мрамора. В
темневших на этом необыкновенно белом лице провалах глазниц скрывались
белые зрачки, чуть разбавленные розоватостью сосудов. На расстоянии они
казались розовыми, как у кролика, но вблизи было видно, что это глаза змеи
- холодные, блестящие, немигающие, гипнотизировавшие. Волосы у него были
желтовато-белые, коротко стриженные. Голубоватые вздутые вены на виске
пульсировали почти что в ритм с грохотом ударника из музыкального автомата
- джук-бокса. Он повесил шлем на ручку мотоцикла и направился к зданию,
бросив взгляд на стоявшие возле него машины. В кабине грузовика на полке
лежала винтовка, у одного автомобиля на заднем бампере была сделана
надпись: "Нацепи всем им рога!", над зеркальцем заднего вида в джипе
болталась пара зеленых игральных костей.
     Когда водитель мотоцикла вошел в обширную комнату, где в жарком
воздухе стлался сигаретный дым, все шестеро мужчин, находившиеся там - трое
играли в карты, двое у бильярдного стола, один за стойкой бара - подняли на
него глаза и замерли. Мотоциклист-альбинос по очереди ответил на каждый
взгляд, потом сел на один из табуретов у стойки, и кобра на его спине в
полумраке комнаты показалась цветовой вспышкой. После нескольких секунд
тишины один из игроков ударил кием по бильярдному шару. Удар прозвучал,
словно выстрел...
     - А, дерьмо! - воскликнул один из игроков, широкоплечий мужчина в
красной клетчатой рубашке и пыльных "левисах", которые не меньше сотни раз
побывали на колючей проволоке. У него был тягучий техасский выговор. - По
крайней мере, я подпортил тебе удар, а, Метти?
     - Ну, в самом деле, - согласился Метти. Ему было под сорок, и состоял
он, казалось, из одних ног и рук. Кроме того, у него были рыжие волосы и
нахмуренный лоб, блестевший от пота из-под грязной ковбойской шляпы. Он
медленно жевал зубочистку, стоя у самого стола и не спеша оценивал
положение шаров, одновременно поглядывая на этого странного белесого типа
углом глаза.
     Владелец бара, полный мексиканец с татуированными предплечьями и
черными глазами, которые словно были придавлены тяжелыми веками, двинулся
вдоль стойки бара, следуя за мокрой тряпкой, которую его ладонь толкала
вперед.
     - Чем могу? - спросил он альбиноса и взглянул ему в лицо. В то же
мгновение ему показалось, будто в позвоночник ему ткнули альпенштоком. Он
бросил взгляд в сторону Слима Хокинса, Бобби Хейзелтона и Рея Коупа, уже
третий час сидевших за своим регулярным покером, в который они всегда
играли в пятницу по вечерам. Он заметил, что Бобби ткнул Рея локтем в ребра
и ухмыльнулся, качнув головой в сторону бара.
     - Пиво, - тихо сказал альбинос.
     - Момент.
     Лучи, владелец бара, с облегчением отвернулся. У этого мотоциклиста
вид был уж слишком экстравагантный, грязноватый и нездоровый. Едва ли это
взрослый мужчина, скорее всего, ему лет девятнадцать или двадцать. Лучи
взял с полки пивную кружку, из стучащего холодильника бутылку "Одинокой
звезды". Из джук-бокса полился голос Долли Партон, которая начала петь о
том, как "горю я, малыш, горю". Лучи подтолкнул кружку вдоль стойки в
направлении альбиноса, и тут же быстро отодвинулся, натирая тряпкой
деревянный прилавок. У него было такое чувство, что он потеет в жарком
сиянии полуденного солнца.
     На зеленом сукне бильярдного стола с хрустом столкнулись шары. Один из
них вкатился в боковую лузу.
     - Вот так, Вил, - протянул Метти. - Значит, должен ты мне теперь
тридцать пять, верно?
     - Верно-верно. Черт возьми, Лучи, выключи ты этот дерьмовый ящик.
Человек не может сосредоточиться на игре!
     Лучи пожал плечами и качнул головой в сторону стола, где играли в
покер.
     - Мне нравиться, чтобы громко! - сказал Бобби Хейзелтон ухмыляясь
поверх своих королей и десяток. Он был наездником в сезонном родео, с
короткой стрижкой и сверкающим золотым зубом. Три года назад он уже
нацелился на первое место по Техасу, когда черный зверь, а не лошадь, по
кличке Твистор, сбросил его и сломал в двух местах ключицу. - Музыка
помогает думать. Вил, иди-ка сюда, я должен помочь тебе носить тяжелый
бумажник, он тебе карман оттягивает.
     - Ну, нет! - Метти и так слишком хорошо над ним успел за сегодня
потрудиться.
     Вил положил свой кий на полку, бросил быстрый взгляд на альбиноса,
потом на Бобби. - Вы, парни, лучше присматривайте за стариной Бобби, -
предупредил он. - В прошлую пятницу он нагрел меня на полсотни зелененьких.
     - Просто мне везло, - сказал Бобби. Он раскрыл карты, разложил их на
столе, и Слим Хокинс сказал мрачно: "дерьмо-о".
     Бобби протянул руку к фишкам и забрал их.
     - Чтоб мне так везло! - сказал Рей Коуп, наваливаясь на стол. Слим
Хокинс опустошил бумажный стаканчик и снова сказал таким же мрачным
голосом:
     - Иисус Христос, ну и жара!
     Взгляд его упал на красную кобру, нарисованную на спине мотоциклиста.
"Чертов мальчишка, - подумал он, сузив свои голубые холодные глаза,
обрамленные усталыми морщинами. - Небось не знает, каково зарабатывать себе
на жизнь. Может, он из тех панков, что несколько дней назад грабанули
магазин у Джеффа Харди в Пекосе. - Он смотрел, как альбинос подносит к
губам кружку с пивом. - Ручки у него в перчатках, наверное такие же
беленькие и мягкие, как бедра у Мери Руф Кеннон". У него самого ладони были
большие и мозолистые, покрытые многочисленными ссадинами и шрамами после
десяти лет работы на ранчо.
     Голос Долли Партон постепенно затих. На диск опустилась новая
пластинка, некоторое время шипела, как будто горячий жир на сковородке,
потом Вейлон Дженнингс запел о том, как он отправится в Люкенбич, штат
Техас. Метти крикнул Лучи, заказывая новую бутылку "Одинокой звезды" и
свежую пачку "Мальборо".
     Альбинос выпил свое пиво и сидел, глядя некоторое время на кружку. Он
начал слегка улыбаться сам себе, словно вспомнил какой-то анекдот, но
улыбка была жуткой и холодной, и Лучи повел зябко плечами, когда случайно
взгляд его упал на лицо альбиноса, альбинос развернулся на своем табурете,
отвел назад руку с кружкой и запустил ею прямо в музыкальный автомат.
Цветное стекло и пластик полетели во все стороны с таким грохотом, словно
одновременно выпалила дюжина ружей. Голос Вейлона Дженнингса перешел в
пронзительный фальцет, потом прогрохотал басом, словно диск проигрывателя
сошел с ума. Замигали лампочки, пластинка окончательно остановилась. В баре
повисла мертвая тишина, нарушаемая лишь позвякиванием осколков стекла,
падавших на пол.
     Лучи поднял голову от кружки с пивом, которую он наполнил для Метти.
Он уставился на искалеченный джу-бокс. "Мадре де диос! - подумал он. - Эта
штука обошлась мне пять лет назад в триста долларов!". Потом он повернулся
к альбиносу, который наблюдал за барменом с улыбкой, не более веселой, чем
оскал черепа. Наконец Лучи обрел власть над своим голосом.
     - Ты ненормальный?! - завопил он. - Какого дьявола ты это сделал?
     У покерного стола заскрежетали отодвигающиеся стулья. В баре тут же,
словно озоном, запахло опасностью и натянутыми нервами.
     Глядя на мужчин своими ледяными, как цельные куски льда глазами,
альбинос сказал:
     - Мне не по вкусу ваша дерьмовая музыка.
     - Ты ненормальный, да? - снова запричитал Лучи, на лице которого
выступили капли пота.
     Бобби Хейелтон, сжав кулаки, процедил сквозь зубы:
     - За эту шутку ты заплатишь, урод.
     - Черт меня побери, если нет, - добавил Рей Коуп.
     Альбинос очень медленно развернул свой табурет. Теперь он сидел лицом
к мужчинам. Его улыбка буквально заморозила всех, кроме Вила Джекса,
отступившего на шаг.
     - Нет денег, - сказал альбинос.
     - Я вызову шерифа, ты, бастардо! - сказал Лучи, сунув руку под
прилавок бара, где стоял телефон, но альбинос вдруг тихо и жутко сказал:
     - Нет!
     Лучи вернулся на место, где стоял, чувствуя, как колотится сердце.
     - Нет, звонить не надо, - сказал Метти и взял с полки бильярдный кий.
- Мы мирные люди.
     - Были, - добавил Бобби. - Слушай, выродок, чего ты здесь ошиваешься?
Думаешь кого-нибудь ограбить, да? Или позабавиться с чьей-то дочкой или
женой, пока парень в отлучке? Ну?
     - Я здесь проездом, еду в Лос-Анжелес.
     Альбинос продолжал сидеть, улыбнулся каждому из них по очереди. Его
взгляд заставил кровь в жилах Рея заледенеть, у Вила запульсировали виски,
по позвоночнику у Слима пробежала дрожь.
     - Я подумал, что неплохо заехать к вам и заправиться, как сказано на
плакате.
     - Будешь платить, - пригрозил Лучи, но в голосе его не было
уверенности. Под стойкой лежало ружье с обрезанным стволом, но чтобы
достать обрез, ему нужно было подойти ближе к альбиносу, а какой-то
внутренний голос предостерегал его от этого.
     - Тебя сюда никто не звал, уродина! - сказал Рей Коуп, успокоив себя и
двинувшись в обход бильярдного стола к альбиносу. - Мы таких
уродин-мотоциклистов не очень жалуем в наших краях.
     - Я тоже не очень люблю г...едов! - заметил альбинос.
     Сказано это было почти походя, словно мотоциклист имел в виду, что не
слишком любит специфического привкуса пива "Одинокая звезда", но в то же
мгновение по комнате словно пробежала струя электричества. Глаза Бобби
Хейзелтона от гнева едва не выскочили из орбит, а полукружия пота на
рубашке под мышками увеличились в радиусе. Альбинос начал медленно
расстегивать молнию своей кожаной обтягивающей куртки.
     - Что ты сказал, урод? - прошипел Бобби.
     Альбинос, бесстрастно глядя ему в глаза, прошептал:
     - Г...еды.
     - Сукин сын! - завопил Бобби и прыгнул на мотоциклиста, размахиваясь
для удара. Но в следующее мгновение молния куртки альбиноса расстегнулась.
Последовал ужасный гром, взлетел голубой дым, и в том месте, где был правый
глаз Бобби, появилась дыра. Бобби вскрикнул, схватившись за лицо. Тем
временем пуля, проломив заднюю стенку его черепа, вышла, обдав остальных
мужчин мелкими осколками кости и мозга. Закрутившись на месте, Бобби рухнул
на покерный столик, прикрыв разложенные карты, и медленно сполз на пол.
Ноги трупа Бобби продолжали судорожно дергаться, как будто он пытался
убежать.
     Альбинос, отделенный от остальных мужчин облачком медленно
расплывающегося голубого дыма, вытащил из внутреннего кармана куртки черный
пистолет с длинным тонким стволом, квадратным магазином и рукояткой,
похожей на отпиленную ручку метлы. Из смертоносного дула тянулась дымовая
струйка. Слегка расширившимися глазами альбинос смотрел на корчившийся на
полу труп.
     - Он его убил! - тихо сказал Слим Хокинс, как будто не веря своим
глазам, машинально стряхивая капли крови Бобби со своей серой ковбойки с
жемчужными декоративными пуговицами. - Боже милостивый! Он его убил... - Он
поперхнулся, захрипел и начал поднимать вверх руки.
     - Иисус Христос! - сказал Вил. У него словно от