нилось сорок, похожая на
хрупкую китайскую статуэтку, смотрела не него непроснувшимися голубыми
невидящими глазами. Потом она сказала сонно:
     - Уже пора вставать?
     - Нет, - успокоил он ее, - спи.
     - Что тебе приготовить на завтрак?
     Он наклонился в ее сторону и поцеловал в щеку, и жена тихо опустилась
обратно на подушку. Почти в то же мгновение ее дыхание стало более ровным и
тихим. Палатазин снова посмотрел в сторону окна, чувствуя, как стекают по
подбородку капли холодного пота.
     Кресло-качалка, стоявшее в углу, где оно всегда и стояло, было пустым.
На какую-то секунду ему показалось, что оно слегка покачивается, но
присмотревшись, он понял, что кресло неподвижно. И все время было
неподвижно. По улице промчался еще один автомобиль, бросая световой отблеск
и паутину танцующих теней на потолок спальни.
     Палатазин еще долго смотрел на кресло, потом расслабился и опустился в
кровать. Он натянул простыню до самой шеи. Мысли бешено вертелись в голове,
как рваные старые газеты на ветру.
     "Конечно, это все напряжение, поиски Таракана, но я на самом деле
видел ее, я уверен, что видел! Завтра снова допросы, много ходьбы,
телефонные звонки, поиски Таракана. Я видел, как Мама сидела в этом
кресле... День начинается рано... Нужно отдохнуть, поспать... Я видел ее...
Закрой глаза... Да-да, я видел ее!!!"
     Наконец тяжелые веки сомкнулись. И вместе со сном пришел ночной
кошмар, в котором за маленьким мальчиком и женщиной, бегущими по снежной
равнине, гнались какие-то ужасные тени. Последней связной мыслью Палатазина
было воспоминание о том, что мать умерла еще в первую неделю сентября,
потом он полностью погрузился в кошмар о побеге по снежному полю.


     3.

     Митчел Эверет Гидеон, сорока четырех лет, старший антрепренер, а ныне
- недавно избранный вице-президент Лос-Анжелесского Клуба Миллионеров,
закурил темно-коричневую двухдоларовую сигару "Джойа де Никарагуа", потом
погасил пламя золотой зажигалки "данхилл", с помощью которой он прикуривал
сигару. Это произошло примерно в то же время, когда Энди Палатазин сидел в
своей постели и смотрел на пустое неподвижное кресло-качалку. Гидеон,
невысокий полноватый мужчина с заметным брюшком и лицом таким же невинным,
как лицо Шолтай-Болтая, если бы не темные глубоко посаженные глаза и
тонкогубый рот, сидел в своем кабинете в Лауриэль-каньоне и смотрел на
полдесятка счетов, разложенных перед ним на антикварном столе из черного
дерева. Счета покрывали расходы на доставку и оплату обычных товаров: пару
грузовых составов необработанной дубовой планки требуемых размеров, которая
была уже доставлена на фабрику в район Хайлэд-парк, резервуары с лаком и
морильным раствором, несколько десятков рулонов шелка от Ли Вонга и
компании, обосновавшихся в Чайнтауне, тюки с хлопковой обивочной тканью,
шесть барабанов с бальзамом.
     - Грабители! - пробормотал Гидеон, выдавая акцентом свое нью-йоркское
происхождение и воспитание. - Грязные паршивые грабители! Особенно Ли Вонг.
И я с ним веду дела почти пятнадцать лет! - сказал сам себе Гидеон,
впиваясь зубами в кончик сигары. - И теперь старый паршивец третий раз за
этот год поднимает цены! Боже!
     "И так же с остальными. В эти дни дубовая планка чуть ли не на вес
золота, и только на прошлой неделе мне позвонил Винченто от братьев Гомес,
чтобы сообщить, чем он жертвует ради меня, продавая дуб так дешево!
Жертвует! Как же! - подумал Гидеон, жуя сигару. - Еще один проклятый
грабитель! Что ж, в следующем месяце срок возобновления контракта, - сказал
он сам себе. - Тогда и посмотрим, кто желает иметь со мной дело, а кто -
нет?"
     Он втянул в легкие дым, потом свирепо выпустил его в потолок, сметая
счета в сторону ладонью, пальцы которой украшало бриллиантовое кольцо.
"Нет, этот год меня буквально прикончит, - подумал он. - До сих пор только
бальзамические составы не повышались в цене, и вот, пожалуйста - люди из
лаборатории де Витта начинают поговаривать о повышении цен. Спрашивается,
разве может человек в наше время прилично прожить?"
     Гидеон поднялся и налил себе приличную порцию "Шива Регаль". На нем
были до хруста отутюженные свободные брюки желто-коричневого цвета, огненно
-красная рубашка, открытая на груди, с полудесятком свешивающихся золотых
шнуров. На ногах пара коричневых удобных туфель от Гуччи. На кармане
рубашки имелась монограмма - буквы МГ белым цветом. Вместе со стаканом и
сигаретой Гидеон через отодвинувшуюся дверь вышел на открытую террасу с
фигурным железным ограждением. Прямо из-под ног его уходила в темноту
кустов и деревьев пятидесятифутовая стена, а слева смутно виднелись из-за
зарослей сосен огни еще одного каньонного обиталища. Прямо перед Гидеоном,
будто многие пригоршни драгоценных камней, разбросанных щедрой рукой
ювелира на черном бархате, горели огни потрясающей многоцветной панорамы
ночного Лос-Анжелеса. Голливуд и Беверли-Хиллз. По Голливудскому,
Закатному бульварам, по авеню Санта-Моника двигались казавшиеся игрушечными
огоньки автомашин. Над барами и дискотеками в интимном ритме каждого
заведения пульсировали неоновые огни рекламы и вывесок. Посреди этого
электрического вытканного ковра темнели квадратами и прямоугольниками парки
и кладбища. Гидеон затянулся сигарой, наблюдая, как светофоры на авеню
Фонтана меняют цвет с красного на зеленый.
     "Миллионы людей там, внизу, - подумал Гидеон, - сейчас или спят, или
пьют, дерутся, разговаривают, любят друг друга, или ненавидят. И рано или
поздно им всем понадобится то, что я продаю. Эта мысль сразу привела его в
хорошее расположение духа. - Время идет, мир поворачивается, - сказал он
сам себе, - и каждый день кому-то не везет в последний раз. Автомобильные
катастрофы, самоубийства, просто убийства, или мать-природа берет, наконец,
свое. И я знаю, что тебе теперь понадобится, малыш. Тебе понадоблюсь я!"
     Иногда он сам себе казался Богом, когда вот так глядел сверху вниз на
Лос-Анжелес. Иногда ему казалось, что он может протянуть руки к черным
небесам и куском мела начертать на этой школьной доске - Митчел Гидеон.
Чтобы все видели все старые учителишки из его старой публичной школы.
Конечно, они уже давно все умерли. И похоронены, надеюсь, подумал он. Но
все-таки ему хотелось, чтобы все те, кто говорил, будто он кончит плохо,
знали теперь, что Гидеон кончил хорошо, и что он теперь наверху. Что теперь
он курит двухдолларовую сигару и пьет "Шива Регаль" из хрустального стакана
и смотрит, как суетятся внизу, в долине, маленькие человечки. Теперь он был
Митчел Гидеон - погребальный король Лос-Анжелеса.
     Вдоль каньона пронесся прохладный ветерок, сбив дюйм пепла с конца
сигары. В порыве ветра Гидеону почудился запах дуба, древесной морилки,
лака, шелка и воска, пыли и жевательного табака - запахи его юности, когда
он проходил период ученичества у старого Джекоба Ичвайна в Бруклине. Джекоб
делал гробы... Да, были времена...
     Он швырнул сигару за поручень, глядя вслед уносящимся вниз искрам, и
уже собирался вернуться в тепло кабинета, когда вдруг обнаружил, что
смотрит вправо, мимо световой пыли ночного города, в сторону темных холмов
почти прямо над валом Голливудской Чаши.
     Он снова чувствовал на себе магическое притяжение замка Кронстина,
словно сам превратился в стрелку компаса. Он знал, что глаза его устремлены
в точности к нему, через пространство в две мили, через сосны, каньон,
крыши зданий. Замок стоял там, как будто корка, нарост над тем местом, где
в теле земли образовалась ссадина, на вершине холма в конце Блэквуд Роуд,
где он стоял вот уже сорок лет. И в пятый раз за такое же количество дней
Митчел почувствовал желание покинуть дом, залезть в свой
шоколадно-коричневый "мерседес" и по старой, местами требующей ремонта,
дороге добраться к этому огромному готическому замку.
     Он подошел к самому концу террасы - дальше двигаться было уже некуда -
и остановился, сжимая в ладони холодный поручень ограждения. В лицо его
снова дунул порыв холодного ветра, вызывая во всем теле неприятные мурашки,
и вместе с этим дуновением до Гидеона как будто донеслось его собственное
имя. Как будто его позвали откуда-то издалека. Он почувствовал ритм пульса
в висках, словно невидимые руки медленно давили по бокам его головы. И на
мгновение Гидеону показалось, что он и в самом деле видит нависший над ним
стокомнатный замок Кронстина, с белой свечой луны над башней, несущейся
сквозь шелк летящих ночных облаков. Пальцы Гидеона крепче сжали поручень, и
теперь перед его глазами возник конвейер, по которому в его направлении
плыли рекой не полностью еще готовые гробовые крышки. Вокруг него стояли
люди: мужчины, женщины, даже дети, но освещение было плохим, повсюду лежали
густые тени, и словно толстая паутина, не давали ему увидеть лица этих
людей. Широкая черная конвейерная лента несла крышки к погрузочной
платформе, где ждали грузовики, рыча моторами. Казалось, что все здесь
хорошо знали друг друга, но почему-то все молчали. Длинные ряды
флюоресцентных ламп над головой горели в половину мощности, и люди вокруг
Гидеона двигались, словно сомнамбулы, подобно теням без лиц. Лента
конвейера жужжала все громче и громче, наращивая скорость, принося все
больше и больше гробов, которые нужно было грузить на машины. В руках у
Гидеона была лопата. Стоявший перед ним рабочий откидывал крышку очередного
гроба и Гидеон бросал внутрь полную лопату коричневой песчаной земли.
Следующий рабочий у конвейера делал то же самое, следующий - тоже. В конце
конвейера крышку закрывали и транспортер-погрузчик спешил установить
очередной гроб в кузов грузовика. Гидеон увидел, что рубашка у него впереди
вся грязная.
     Почти у самого уха чей-то голос произнес:
     - Митч!
     Он услышал стук падения на бетон какого-то предмета, и в первую
секунду подумал, что это его лопата. "Я отстану! Скорее!" - подумал он.
Потом он почувствовал запах "шанеля". Набросив свитер поверх своего халата
цвета серебра, который, к сожалению, не совсем скрывал ее живот и
раздавшиеся бедра, приобретенные за годы гурманского отношения к еде, рядом
стояла его жена, Эстелл Гидеон. Ее темно-коричневые глаза были слегка
припухшими после сна, лицо было покрыто бело-зелеными слоями специальных
кремов, поставляемых самой Элизабет Арден на Родео-драйв. Гидеон моргнул,
посмотрел себе под ноги. На полу террасы лежали осколки разбившегося
хрустального стакана. "Гм, - тихо сказал Гидеон. - Кажется, я его уронил".
     - Что ты здесь делаешь, дорогой? - спросила его жена.
- Так холодно!
     - Я... - Он замолчал. "Что же я тут делаю?" - Я работал, - вспомнил
он, - у себя в кабинете. - Он потер глаза, посмотрел туда, где тьма
скрывала взобравшийся на вершину холма замок Кронстина. По позвоночнику
пробежала холодная дрожь и он быстро отвел взгляд в сторону. - Я просто
вышел подышать свежим воздухом. Ты не можешь заснуть?
     - Я спала, но проснулась, - сказала она, зевнув. - Когда ты думаешь
ложиться?
     - Еще несколько минут. Я проверял кое-какие счета. Этот кровопивец
Вонг опять сидит на моей шее. - Он посмотрел на мерцающие ночные огни
города и подумал: "Там кто-то умирает как раз сейчас. И вот что я сделаю...
Я обслужу вас по специальной таксе... За тенистый участок на кладбище, за
дубовый гроб с шелковой обивкой в стиле "Конкистадор"..." Он почувствовал
запах воска, слабый, сладкий и одновременно кисловатый. Он посмотрел на
руку, которая только что сжимала рукоять лопаты.
     - Как ты здесь насорил, - сказала жена, неодобрительно цокая языком. -
Сколько стаканов ты выпил?
     - Что? А, всего один, не больше. Осторожней, дорогая, смотри под ноги.
Нет, оставь, пускай этим займется Натали утром. Ей все равно нечего делать,
кроме как вытряхивать пепельницы и смотреть оперы по телевизору.
     Эстелл молча смотрела на него несколько секунд:
     - Ты странно выглядишь, Митч. У тебя все в порядке?
     - Странно. В каком смысле?
     - Обеспокоенный, встревоженный... не знаю. Если вдруг плохо будет с
делами, ты же мне скажешь, правда?
     - Конечно, скажу...
     "Черта лысого я скажу, - подумал при этом Гидеон. - В последний раз,
когда я пытался рассказать тебе о положении дел, ты заснула и только
продолжала для вида кивать головой".
     Казалось, теперь никакие проблемы Гидеона больше не интересуют, за
исключением Карен, его двадцатилетней любовницы, которая жила на Маринадель
Рей. С ней он снова чувствовал себя молодым, хотя многие ночи они проводили
только разговаривая, вместо того, чтобы заниматься любовью. У Эстелл тоже
любовники. Митчел всегда мог определить, когда у нее вспыхивало новое
увлечение, потому что тогда она снова принималась усердно посещать занятия
в клубе здоровья Беверли-Хиллз. Как правило, это были здоровенные молодые
парни с загаром. Теннисисты, телохранители, пляжные завсегдатаи. Он ничего
не имел против, потому что знал Эстелл достаточно хорошо. Она была умна,
чтобы не допустить не одного из них слишком близко к своему кошельку. Это
было нечто вроде твердого соглашения. У него свои, у нее - свои. Но
по-своему они друг друга любили, пусть и не физически. Они были хорошими
друзьями. И развод бы обошелся Митчелу дорого - ведь он построил свое дело
на те средства, что получил от отца Эстелл еще тогда, в Нью-Йорке.
     - Здесь так холодно, - сказала Эстелл, - пойдем спать.
     - Да-да, сейчас. - Он стоял неподвижно, ощущая спиной массу замка
Кронстина, который притягивал его, будто магнит. - Что-то потустороннее, -
прошептал он.
     - Что потустороннее, Митч? Ты услышал что-то по радио о новом
преступлении этого ужасного Таракана?
     - Нет, не это. Проклятье, что произошло с Митци? Нам уже давно должны
были что-то сообщить.
     Она пожала плечами:
     - Иногда собаки просто убегают от хозяев.
     - Сторожевые собаки не должны убегать просто так. За эту суку я
выложил три сотни зеленых. И ты говоришь, что четыре года спустя она может
просто сбежать?
     - Может, кто-то ее украл? Я уже слышала о таких случаях. Похищение
собак. Они особо охотятся за доберманами.
     - Как же, похищение! Попробовал бы только кто-нибудь сунуть Митци в
машину! Она бы ему обе руки откусила! Просто, в проклятом городе нет больше
безопасного места. В дома врываются квартирные воры, по всему каньону
всякий ненормальный, вроде Таракана, гуляет на свободе, и полиция не знает,
в какую сторону смотреть. - Его взгляд потемнел. - А ты помнишь, что
случилось в замке Кронстина?
     - Это было одиннадцать лет назад, - напомнила ему жена.
     - Одиннадцать лет или одиннадцать дней, все равно это произошло,
верно? Боже, мне-то положено знать! Я видел тело бедного старика... то, что
от него осталось. - Во рту у Гидеона стало сухо, вдруг появился привкус
чего-то напоминающего бальзамирующую жидкость. Эх, зря он разбил тот
стакан, сейчас ему срочно необходим еще один глоток "Шива". Он подавил
желание повернуть голову и посмотреть в ночь, туда, где огромной горой
камня и бетона поднимался в двух милях от него замок. Если здесь и есть
место с лучшим видом на Лос-Анжелес, чем его терраса, подумал Митч Гидеон,
то это замок. Копы так и не нашли тех маньяков, которые совершили
преступление. Наверное, никогда уже не найдут.
     - Вот тебе и Калифорния, - тихо и назидательно сказала Эстелл. - Край
экзотических фруктов.
     - Край маньяков и убийц. Не знаю, дорогая, что происходит, но в
последние дни я страшно необычно чувствую себя. Я словно напуган или что-то
в этом роде. - Он провел ладонью по лбу и волосам. Кончики пальцев были
совершенно онемевшими, как в той игре в "руку мертвеца", когда ты сжимаешь
большой палец до тех пор, пока не побелеет полностью, не станет холодным и
словно мертвым. Как будто совсем не человеческим. - С нами может случиться
примерно то же, что случилось со стариком Кронстином. Что-либо подобное
может случиться с кем угодно в любой момент.
     - Но он был ненормальный, - сказала жена и зябко поежилась. - Какой-то
ненормальный убил другого ненормального. Пойдем в дом. Сильный ветер.
     - Митци, - прошептал Гидеон. - Что за дьявол, что случилось с моей
собакой?
     - Ты можешь купить себе другую. - Жена протянула руку и взяла его за
локоть. - Пойдем, ляжем спать.
     Ее рука показалась Гидеону восхитительно теплой. Он взглянул на нее,
открыл было рот, чтобы рассказать о том странном чувстве, которое испытывал
в последнее время... о жутком видении, в котором он сам работал лопатой у
конвейера, по которому один за другим двигались гробы... о том, как ему
показалось, будто бы его имя прошептал холодный ветер, воющий в каньоне,
или о том, что даже днем, находясь в одном из своих шести моргов,
разбросанных по всему Лос-Анжелесу, он вдруг ловил себя на том, что, стоя
у окна, не отрывал глаз от холма, где молча и бесстрастно в лучах осеннего
солнца стоял замок известного актера, исполнителя ролей в фильмах ужасов.
Он хотел рассказать жене о том, как он напуган, больше, чем когда-либо за
всю свою жизнь, больше...
     Но глаза Эстелл уже почти закрывались, веки опустились, словно
мясистые дверки. Она сонно улыбнулась и сказала бледным на фоне
бело-зеленого лица ртом:
     - Пойдем, дорогой, давно пора спать.
     - Ага, - сказал он, кивая. - Ладно.
     Когда он вошел обратно в комнату и, повернувшись, начал запирать
скользящую по направляющим стеклянную дверь, он подумал: "Представить
только - я, погребальный король Митчел Гидеон, порчу добрый товар,
собственноручно швыряя в него лопатами грязь. Боже, это же грех!"
     Он задернул шторы и последовал за женой в дом. Золотые цепочки у нее
на шее поблескивали, словно высохшие кости.
     Темная фигура, которая сидела на корточках точно над тем местом, где
стоял на террасе Митчел Гидеон, взлетела в струях ветра, развернув большие
глянцевые кожаные крылья.


     4.

     - О-о-о-о-х, - простонала Гейл Кларк, глядя прямо вверх, на потолок,
ощущая, как бурлит в ее жилах сладостный огонь. - Это было о-о-очень
хорошо!
     - Я знал, что тебе понравится, - сказал мужчина, лежавший на
пересечении двух сторон буквы "Y", которую образовывали бедра лежавшей на
спине Гейл. Он некоторое время ласкал ее живот, потом наклонился вперед и
продолжил то, что делал до этого. Его язык нападал, дразнил, отступал и
ласкал. Гейл все крепче и крепче сжимала его плечи, ногти ее впились в
кожу. Он в буквальном смысле слова кончил ее, выписав потрясающую медленную
восьмерку. Она задрожала в судороге чистейшего наслаждения, когда третий за
эту ночь оргазм, подобный приливной волне, прогремел сквозь каждую клетку
ее тела.
     - Боже... - прошептала она. - Это... это... - и в следующую секунду она
уже ничего не могла больше сказать, потому что по всему ее телу разлилась
слабость усталости, и она почувствовала себя сорванной с ветки, осенним
листком, который порывом ветра занесен в эту постель.
     Секунду спустя рядом с ней опустился на простыни Джек Кидд и заключил
Гейл в крепкие объятия своих сильных худощавых рук. Гейл уткнулась носом
ему в грудь, пододвинулась поближе, как это она всегда делала после того,
как их занятие любовью пройдет свой пик. Теплые жесткие волосы щекотали ей
нос.
     Джек поцеловал ее в лоб, потом перегнулся через край кровати,
потянувшись к бутылке "Шабли" в пластиковом охладителе. Он налил в стакан
вино, отпил, потом начал тихо лизать ухо Гейл, пока она не зашевелилась.
     - Что ты задумал?
     - Вино и мочка уха. Грандиозная комбинация!
     - Не сомневаюсь. - Она протянула руку за стаканом и отпила. - Ух, я
устала. Большое спасибо.
     - К вашим услугам. Всегда готов.
     - Отмечено, зарегистрировано, отклонено. - Она зевнула и потянулась до
хруста в суставах. У нее было гибкое податливое тело, хотя ее можно было
назвать маленькой - ростом всего пять футов - к тому же она иногда
испытывала непреодолимое влечение к пирожным "Ореко" и шоколадкам "Марс".
Она много играла в теннис, нерегулярно бегала трусцой и, будучи в
оди