Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
пускала крыло их последняя греза.
***
Она набросала несколько строк Якобусу, в которых благодарила его и
говорила, что они были правы, когда хотели друг друга, принадлежали друг
другу и боролись Друг с другом. "Это творение доказывает нашу правоту -
и все, что было - благо".
Из передней визгливо доносились фальшивые звуки надгробной речи,
которую Тамбурини произносил заранее. Он с силой декламировал
вступление:
- Я хотел бы, чтобы все отдалившиеся от бога души, чтобы все те,
которые внушили себе, что нельзя преодолеть себя и сохранить стойкость
среди борьбы и страданий - словом, чтобы все, кто сомневается в своем
обращении или его продолжительности, присутствовали при смерти этой
женщины!..
- Поди сюда, Проспер, вот тебе чек на Французский банк. Там ты без
всяких затруднений получишь столько, сколько нужно вам всем, тебе, Нана
и остальным. Ты распределишь деньги по заслугам... А теперь дай мне
руку, я должна отпустить тебя.
Старик пробормотал:
- Ваша светлость сказали однажды, когда дон Саверио прогнал меня, что
вы никогда не сделаете этого - никогда не отпустите меня.
- И вот теперь я все-таки делаю это. Но ждала я до последней четверти
часа, это ты должен принять во внимание.
- Но последняя четверть часа вашей светлости не должна была бы
наступать совсем, - сказал егерь расстроенный прерывающимся голосом. -
Где же я буду теперь?
- Ты можешь остаться, пока я еще буду здесь. Скажи, ты вернешься
теперь на родину, купишь себе хуторок?
- Простите, ваша светлость, я уж и не знаю, куда мне деваться, когда
ваша светлость не будете больше приказывать мне следовать за вами.
- Это правда, ты делаешь это так давно. У тебя нет друзей?
- Дома, в Далмации, у меня был друг. Мы очень любили друг друга, он
спас мне жизнь. Но он принадлежал к врагам вашей светлости, поэтому я
сказал ему, что между нами все кончено.
- У тебя не было желания жениться?
- Одна женщина в Заре хотела меня, я взял бы ее. Но у нее была
харчевня, и она требовала, чтобы я остался там. Как я мог - ведь ваша
светлость уезжали.
Она оглядела его - он был прекрасен, этот старик, своей долгой
преданностью. Она сказала ему:
- И все твои жертвы принесли тебе только одно вознаграждение - что
твоей госпоже жилось от этого немного лучше. Достаточно ли этого для
тебя?
Он опустился на колени; она протянула ему обе руки, он поцеловал их
медленно, тихо, благоговейно. Сквозь запертую дверь доносился зычный
голос викария:
- ...Ее смерть была точно священное деяние... Ибо как вода гасит
огонь, так милостыня искупает грех! И ее грех искуплен всецело!..
- Проспер, - сонливо сказала она, - погаси огонь, он мешает мне.
Зажги три свечи в канделябре возле меня.
Она слышала собственный голос, как в тумане, и ей казалось, что она
погружается во что-то мягкое, тонкое, где чувства бодрствуют лишь
наполовину, и мимо, на бархатных подошвах, торопливо проносятся грезы.
Она закрыла глаза. В полудремоте ей чудилось, что она возвращается из
путешествия - из черной страны, где страдают. Дикие ландшафты страданий
остались позади. Камни, трещавшие под колесами ее экипажа, мучившие ее и
отнимавшие у нее дыхание, исчезли. Они мягко катились по влажному берегу
моря, вздымавшего широкие, плоские волны; и они вышли из экипажа, - Нино
и Иолла.
Они стояли, прижавшись друг к другу, у моря, устремив свои души к
кроваво-дымящейся вечерней заре. Им приходили мысли, с которых не
снимало печати слово и которые были только глубоким трепетом их
несказанной гордости.
Где-то вдали напрягался грубый голос:
- ...Всю славу своих предков она превзошла тем, что покорилась и
страдала в смирении...
За далью моря они видели поле с длинными линиями разрушенных арок, в
которых пылало вечернее зарево, - с крепкими памятниками, кипарисами с
золотыми краями и множеством скачущих всадников.
Голос опять зазвучал:
- ...Могила великих людей - весь мир, - говорит один язычник. Мы же
скажем со святым епископом Амвросием: пусть плачут те, кто не надеется
на новую жизнь!..
Они вместе поднялись по ступеням сверкающих террас. Их венчали белые
храмы и многочисленные статуи, немые, неумолимо прекрасные. Между
бледными колоннами, окруженными шелестящим лавром, из глубины
заглядывало вверх желто-серое море. Они едва дышали.
Где-то сзади раздавалось крикливо:
- ...Ее последний час был посвящен размышлению о заблуждениях
человеческой жизни. Вечность предстала перед ее глазами, как
единственный достойный человеческого сердца предмет...
Они находились на краю старого ржаво-красного сада, где прятались
пылкие звери, звенели злобные флейты, а из больших ядовитых цветов
брызгал кровавый сок.
- ...Лишь того, кто не оставляет после себя наследия любви, не радует
его урна! - восклицает поэт. Соединитесь вы все, христиане, любившие ее,
здешние и пришельцы: помогите мне завершить ее хвалу. Пусть каждый из
вас расскажет про какую-нибудь из ее добродетелей и остановится на
какой-нибудь трогательной черте из ее жизни.
Умирающая очнулась. Она была одна, что-то душило ее. Она пришла в
себя; это была спазма, последняя, сжавшая ее грудь. Она собрала остаток
своих сил, приподняла голову, осмотрелась. Проспер стоял у двери,
выпятив грудь, вытянув руки по швам, готовый еще раз приветствовать ее,
если она еще раз пройдет мимо.
Напротив нее белела картина, на которой она умирала.
Она схватила канделябр с тремя свечами. Сквозь первое пламя, казалось
ей, пробежала стройная женщина в коротком хитоне, с серебряным луком у
бедра. Пламя умерло между пальцами герцогини. Во втором, чудилось ей,
стояла, выпрямившись, другая, в падающей прямыми складками одежде, в
шлеме, с дротиком. Герцогиня погасила второе пламя. Ее пальцы медленно
окружили последнее. В нем, откинув голову в огонь, с волнующейся грудью
лежала третья и открывала могучие члены.
И вдруг с потолка и стен быстро побежали широкие тени.
Герцогиня упала на подушки, лицом на правую сторону, открыв рот и
хрипя. Дыхание у нее совершенно захватило. И вдруг в темноте она ясно
увидела юношу. Он прислонился к колонне и закинул за голову скрещенные
руки. Одну ногу он небрежно поставил на погасший факел. Он был наг. Он
показался ей прекрасным. У него были крупные, загнутые кверху локоны,
глаза его сверкали синевой, рот с короткой красной губой от смелости
имел почти безумное выражение.
За дверью прогремели слова:
- Дочь Бьерна Иерсиде, взойди на небо!
Герцогиня в последний раз перевела дыхание. С влажным, холодным лбом
и помутившимся взором она послала улыбку туда, в тень. И она
почувствовала в тени ответную улыбку.