й рукой, в убогой, но чистой мужицкой одежде. Пришел Иван Родионов  -
публицист,  близкий  к  "Союзу  русского   народа",   почитатель   Илиодора,
помогавший ему писать  памфлет  "Гришка".  Сам  Илиодор,  которого  Распутин
продолжал считать своим другом, должен был к 11 утра привезти Григория.
   "Распутин  встретил  меня  очень  ласково.  Я  его  пригласил  поехать  к
Гермогену: "Ждет тебя. Так и сказал мне: поезжай  и  привези...  да  скорее,
хочу с ним повидаться", - вспоминал Илиодор.  Сели  на  извозчика,  поехали.
Удивительно, но у Распутина, этого интуитивного человека,  не  было  никаких
дурных предчувствий  (как  впоследствии  их  не  будет,  когда  повезут  его
убивать). Видимо, он бесконечно доверял Илиодору, и это доверие усыпило  его
звериную чуткость... По дороге Григорий с наивным изумлением  рассказывал  о
роскоши нового царского дворца в Ливадии, "как  "папа"  сам  меня  водил  по
дворцу... потом вышли мы с ним на крыльцо, и долго на небо смотрели... "
   Наконец приехали. Участники  действа  ждали  их  с  нетерпением...  Когда
Распутин раздевался в  передней,  Илиодор  саркастически  сказал  Родионову:
"Посмотрите, Иван Александрович, на старческое рубище!" "Ого! Шапка стоит по
меньшей мере 300 рублей, а за шубу здесь  надо  отдать  тысячи  две.  Вполне
подвижническая одежда!" - ответил Родионов. И только тут Распутин заподозрил
неладное. Но было поздно...
   "Исторический час наступил. Гермоген,  я  и  все  свидетели  собрались  в
парадную комнату.  "Старец"  сел  на  большой  диван.  Митя,  прихрамывая  и
помахивая  отсохшею  рукою,  ходил  взад  и  вперед  около  Григория...  Все
молчали... А потом произошло... нечто невероятное, смешное, но в то же время
и ужасное. Митя с диким криком: "А-а-а!  Ты  -  безбожник,  ты  много  мамок
обидел! Ты много нянек обидел! Ты с царицею  живешь!  Подлец  ты!"  -  начал
хватать "старца"... Распутин попятился назад к дверям... а Митя... тыкая ему
пальцем в грудь, еще громче, еще неистовее кричал: "Ты с царицею живешь!  Ты
- антихрист!" И тогда Гермоген в облачении епископа  взял  в  руку  крест  и
сказал: "Григорий, пойди сюда!.. " Распутин приблизился к  столу...  трясясь
всем телом, бледный, согнувшийся, испуганный".
   И наступил финал, описанный Илиодором:
   "Гермоген, схватив "старца" кистью левой руки за череп, правою начал бить
его крестом по голове, и страшным голосом... кричать: "Дьявол! Именем Божьим
запрещаю тебе прикасаться к женскому полу. Запрещаю тебе входить  в  царский
дом, и иметь дело с царицей,  разбойник!  Как  мать  в  колыбели  вынашивает
своего ребенка, так и  Святая  церковь  своими  молитвами,  благословениями,
подвигами вынянчила великую святыню народную - самодержавие царей. А  теперь
ты, гад, губишь, разбиваешь наши священные сосуды - носителей  самодержавной
власти... Побойся Бога, побойся этого животворящего креста!"
   Родионов,   обнажив   принесенную   с   собой   саблю,   поволок   вконец
растерявшегося Распутина к кресту. От него потребовали дать клятву,  что  он
немедля уйдет из дворца. Распутин поклялся - и на том целовал крест.
   Задуманное  окончилось  успехом.  Распутин  вышел  (точнее  -  бежал)  из
епископских покоев жалким мужичонкой, каким когда-то был  в  Покровском.  Он
был счастлив, что уцелел, ибо  верил,  что  барин  Родионов  мог  и  вправду
зарубить его. Вечный мужицкий страх...
   Впрочем, никакой цены для Распутина та клятва не имела. У него были  свои
отношения с Богом, недоступные этим сытым князьям  церкви.  И  его  Бог  мог
простить вырванное угрозой смерти крестное целование. Но мог ли Бог простить
предательство вчерашнего друга?
   К тому же Распутин знал, что  Илиодор  обманывал  не  только  его,  но  и
иерархов, ибо было тайное - то, что Илиодор таил от Гермогена  и  Феофана  и
что крепко связывало его с Распутиным...
 
   Предательство Илиодора и насилие  Гермогена  заставили  Распутина  тотчас
дать телеграмму "маме". "Выйдя из Ярославского подворья, - писал Илиодор,  -
Распутин  отправился  на  телеграф  и  послал  царям  телеграмму...   полную
невероятной клеветы... Он писал, что будто бы я и Гермоген хотели его у себя
в покоях лишить жизни, задушить".
   Но клеветы особой тут не было: ведь и саблей грозили, и по голове крестом
медным били...
   Так закончилось 16 декабря - особый день в жизни Распутина.
   Через пять лет в ночь с 16 на 17 декабря его убьют.
 
   Велики были изумление и гнев царицы,  когда  она  получила  телеграмму  и
узнала от Ани подробности о том,  как  вчерашние  друзья  попытались  лишить
жизни "отца Григория", лишить ее и наследника помощи "Божьего человека".
   Но Гермоген пошел дальше - на сессии  Синода  он  произнес  обличительную
речь против хлыстовства. Сначала епископ обрушился на писателей, описывающих
хлыстовство  (эта  тема  уже  питала  бульварную  литературу,  Арцыбашев   и
Каменский описывали сцены "радений" и "свального  греха"),  обличил  соблазн
этих произведений, и, наконец, перешел к главному  -  обвинил  Распутина  "в
хлыстовских тенденциях". Синод  слушал  испуганно  -  иерархи  догадывались,
какова будет ярость царицы, и лишь жалкое меньшинство осмелилось  поддержать
Гермогена.  Большинство  же  вместе  с  обер-прокурором  Саблером   выразило
недовольство вмешательством пастыря в "вещи, которые его не касаются".
   Но Гермоген не успокоился. Более того, в частных разговорах он  осмелился
говорить о том, что Распутин прелюбодействовал с царицей!
 
   Аликс узнала обо всем от Вырубовой. Теперь Гермоген и Илиодор  стали  для
нее  лжецами,  прикинувшимися  из  выгоды  друзьями  и  почитателями   "отца
Григория". Как посмели они обвинять  его  -  друга  Царской  Семьи,  "Нашего
Друга"! И - что чудовищнее всего -  как  посмели,  зная  ее,  распространять
гнусные слухи! Легко представить, что она говорила Ники. И легко представить
себе его гнев - гнев царя.
   И грянул гром.
 
   ОЧЕРЕДНОЕ ПРЕДСКАЗАНИЕ О ГИБЕЛИ "ЦАРЕЙ"
 
   Из  показаний  Виктора  Яцкевича,  директора  канцелярии   обер-прокурора
Синода: "Среди сессии в Рождественские святки (это небывалый случай в  жизни
Синода) Гермоген получил приказание вернуться в епархию... Он не  подчинился
этому приказу, и, как я слышал,  по  телеграфу  просил  приема  у  Государя,
указывая, что имеет сообщить о важном деле, но ему отказали".
   Именно так все описывает и Илиодор, приехавший  в  Петербург  на  подмогу
Гермогену. В Ярославском подворье  монах  писал  под  диктовку  потрясенного
епископа телеграмму царю.  "Гермоген  сидел  около  меня  и  горько,  горько
плакал, а я выводил: "Царь-батюшка!  Всю  свою  жизнь  я  посвятил  служению
Церкви и Престолу. Служил усердно, не щадя сил. Солнце жизни моей уже  зашло
далеко за полдень, голова моя побелела. И вот на склоне лет моих с  позором,
как преступник, изгоняюсь тобою, Государь, из  столицы.  Готов  ехать,  куда
угодно, но прежде прими меня, я открою тебе одну тайну"
   Через Синод от Николая был получен скорый ответ: царь не желал знать ни о
какой тайне. "Гермоген, прочитав ответ,  опять  заплакал.  И  вдруг  сказал:
"Убьют царя, убьют царя, непременно убьют".
 
   Саблер, желая избежать скандала, пытался смягчить гнев императора. Однако
вскоре обер-прокурор был вынужден печально сообщить премьеру Коковцову,  что
все симпатии Царского Села отданы Распутину, на которого,  по  словам  царя,
"напали, как нападают  разбойники  в  лесу,  заманивши  предварительно  свою
жертву в западню".
   Наступила развязка. В отсутствии Гермогена Синод официально отправил  его
"на покой"  с  проживанием  в  Жировицком  монастыре.  Илиодора  ссылали  во
Флорищеву пустынь около города Горбатова с запрещением появляться в Царицыне
и Петербурге.
   Но случилось небывалое - Гермоген и Илиодор  не  подчинились  царю  и  не
уехали из столицы. Более того, они  посмели  заговорить  публично.  Мятежные
пастыри согласились на газетные интервью, где клеймили  Распутина,  Синод  и
обер-прокурора Саблера.
   Тогда  же  Илиодор  решил  воспользоваться   своим   главным,   секретным
оружием...
 
   СЕКРЕТНОЕ ОРУЖИЕ
 
   Вскоре Вырубова получила от бывшего  друга  Распутина  послание,  точнее,
предупреждение о возможном начале войны: "Сестра во  Христе!  Доколе  же  вы
будете держаться Григория?.. Если не бросите его, то разразится  грандиозный
всероссийский скандал. Тогда будет беда! Послушайте  меня.  Побойтесь  Бога.
Покайтесь. Илиодор".
   Вырубова знала, о каком скандале говорилось в послании  монаха.  Она  уже
прослышала: Илиодор обещал напечатать  свое  сочинение  против  Распутина  и
предать гласности письма царицы и великих княжон.
   По приглашению Вырубовой Илиодор пришел в ее маленький  домик  в  Царском
Селе. Его поджидал весь кружок почитателей  "старца"  -  сама  Вырубова,  ее
сестра Сана с мужем Александром Пистолькорсом... В своей книге монах описал,
как отважно пришел он на опасную встречу: "В гостиной  сидел  Пистолькорс...
храбрый и жестокий... по его  собственным  словам,  во  время  революции  он
своими руками повесил 85 латышей в Прибалтийском крае".  (Правда,  автор  не
описал себя - огромного детину с пудовыми кулаками. )
   Разговор  начал  Пистолькорс:  "Отец  Илиодор!  Каким  это  вы  скандалом
угрожаете в письме Аннушке? И кто этот скандал собирается устроить, уж не вы
ли? Это можно сделать, ведь и Французская  революция  была  устроена  тогда,
когда королеву оклеветали в краже каких-то бриллиантов".
   Муж Саны напомнил о знаменитом деле  с  "ожерельем  королевы"  -  прологе
Французской революции. Там тоже фигурировали письма - подложные письма Марии
Антуанетты. Пистолькорс намекал, что  документы,  которыми  грозил  Илиодор,
сфабрикованы, и напоминал монаху, чем закончился подобный скандал во Франции
- падением престижа династии, а потом и гибелью короля и королевы, и  многих
из тех, кто затеяли это дело...
   Но на сей раз письма царицы были подлинными.
 
   Разговора не получилось. Илиодор, видимо, пришел к Вырубовой  в  надежде,
что та попросит отдать письма, а он взамен выторгует для  себя  и  Гермогена
право остаться на прежних местах. Но она не могла  предложить  такого,  даже
если бы захотела -  царица  никогда  не  согласилась  бы  уступить  шантажу.
Поэтому, выслушав  монаха,  Вырубова  промолчала  -  и  угрожающим  было  ее
молчание... Илиодор понял: торга не будет.  Но  не  испугался,  ибо  за  ним
стояли очень могущественные люди.
 
   Между тем содержание этих писем царицы и великих княжон к Распутину стало
распространяться по Петербургу. Из "Того  Дела"  впервые  становится  ясным,
кому была этим обязана Аликс.
   Из показаний Бадмаева: "Около двух лет я лечил юродивого Митю Козельского
от катара легких... Митя произвел впечатление умного религиозного мужика".
   Когда разразился скандал, Бадмаев тотчас понял, сколь много можно из него
извлечь, и через Митю связался с Илиодором и Гермогеном.
   Они по-прежнему не уезжали из столицы. Министерству внутренних  дел  было
велено под конвоем доставить в места ссылки упирающихся пастырей. Но министр
Макаров понимал, что этого делать нельзя - арест тотчас  сделает  мятежников
героями в глазах  общества.  Да  и  ближайшая  сессия  Думы  сулила  большой
скандал...  Но  Аликс  не  хотела  думать   об   обществе.   Она   требовала
справедливости - как Мария Антуанетта когда-то...
   И вдруг, к радости и облегчению министра внутренних дел,  исчез  Илиодор.
Теперь монаха можно было разыскивать и докладывать  царице  о  ходе  трудных
поисков.
 
   На самом  же  деле,  как  показал  Бадмаев,  это  он  предложил  Илиодору
спрятаться у него на даче.  Одновременно  он  "выдал  Гермогену  медицинское
свидетельство... что Гермоген страдает катаром кишок, почему ему  необходимо
некоторое время пробыть в Петербурге".
   Теперь оба мятежных пастыря бесконечно доверяли тибетскому врачу.  И  ему
удалось  ознакомиться  с  рукописью,  о  которой  ходили  слухи   по   всему
Петербургу.
   Из  показаний  Бадмаева:  "Гермоген  прочел  мне  записку  Илиодора   под
названием "Гришка" (где были письма царицы и великих княжон. -  Э.  Р.  )  и
рассказал следующее: "На основании писем царицы, лично переданных Распутиным
Илиодору, они пришли к убеждению, что Распутин живет с царицей".
   "Хитрый китаец" понял: пробил его час. И начал действовать.
 
   В своих показаниях в "Том Деле" Бадмаев раскрыл всю интригу. Он предложил
правительству спасти положение - обещал уговорить Илиодора и Гермогена  "без
эксцессов  отправиться  в  места  ссылки".  Но  взял  обещание  у   министра
внутренних дел Макарова, "что произойдет отъезд Гермогена в ссылку  почетно,
без стражи, в особом вагоне". Счастливый Макаров немедленно согласился, "и я
привез Гермогена на вокзал на своем моторе".
   Благодарный епископ написал  Илиодору:  "Поезжай  во  Флорищеву  пустынь,
послушайся Петра Алексеевича (Бадмаева.  -  Э.  Р.  ),  он  тебе  худого  не
сделает... " И Илиодор, которому Бадмаев организовал отдельное  купе,  также
согласился мирно отбыть в ссылку - к не меньшему восторгу Макарова.
   Теперь правительство ходило у Бадмаева в должниках. Но он не успокоился -
решил сделать своим должником и царицу. Перед отъездом Илиодора он  попросил
отдать подлинники писем, объяснив монаху: "Я намереваюсь  ходатайствовать  о
возвращении вас из ссылок и прошу препроводить мне подлинные письма... чтобы
я мог  убедиться  в  справедливости  ваших  слов  (об  отношениях  царицы  с
Распутиным. - Э. Р. )... Илиодор согласился, сказал, чтобы я прислал за ними
человека во  Флорищеву  пустынь".  Через  две  недели  бадмаевский  посланец
появился у Илиодора, но тот уже  передумал  и  на  глазах  гонца  подлинники
"заменил копиями".
 
   Итак, писем у Бадмаева не было, но рукопись Илиодора с их  копиями  была.
Можно продолжать игру...
   И Бадмаев начинает сближаться с Распутиным, благо, есть повод - он оказал
"Нашему Другу" великую услугу,  без  скандала  удалил  в  ссылку  обоих  его
врагов. Но встречаться с Распутиным приходилось крайне осторожно:  от  своих
пациентов,  связанных  с  тайной  полицией,  Бадмаев  узнал  новость  -   за
Распутиным теперь неотступно следуют агенты охранного отделения.
 
   ПОЛИЦЕЙСКАЯ ЛЕТОПИСЬ
 
   То,  что  не  удалось  Столыпину,  сделал  Макаров.  Судя  по  документам
департамента полиции, "вторичное наблюдение за Распутиным... установлено  по
распоряжению министра внутренних дел Макарова с 23 января 1912 г. ".
   Царь вынужден был пойти на это. После истории с  Гермогеном  и  Илиодором
Распутина действительно надо  было  охранять.  Ему  объяснили:  враги  могут
попросту подстеречь его, избить, изувечить, убить, наконец, - потому-то  его
и охраняют. "Избить, изувечить, убить"  -  это  мужик  хорошо  понимал...  В
агентурных донесениях он получил кличку "Русский",  которая  будто  отражала
милый сердцу "царей" его облик - простого русского мужика.
 
   Так начинается удивительная летопись его жизни. Теперь мы будем  знать  о
нем все.  Буквально  каждый  его  шаг  отразят  в  своих  донесениях  агенты
наружного наблюдения, неотступно следующие за бородатым невзрачным человеком
в крестьянской  поддевке.  "24.1.12.  Русский,  проживает  Кирочная,  12  (у
Сазонова. - Э. Р. ) в 10 ч. 15 мин. из дома отправился в магазин.  Через  45
минут вышел, имея при  себе  бутылку,  видимо,  с  вином,  и  отправился  на
набережную реки Мойки...  В  4  часа  пополудни  передан  наблюдению  второй
смены". И уже другие агенты пристально следят за ним...
   "Почти ежедневное посещение Распутиным квартиры Головиных... К  Головиным
он являлся обыкновенно в 2-3 часа".  В  это  время  туда  приезжали  Зинаида
Манчтет и Лили Ден. "Весь день он провел в обществе поименованных  женщин...
"
 
   "Квартира   Головиных"   -   типичный   петербургский   дом    обедневшей
аристократии.
   "Я любила бывать в этом темноватом,  таинственном,  старом  доме,  любила
прохладу его больших комнат  с  чопорной  старинной  мебелью,  -  вспоминала
Жуковская. - Муня... в своей неизменной серой  вязаной  кофточке...  светлые
пряди ее волос, выбиваясь из небрежной прически,  падали  на  выпуклый  лоб.
Она, как всегда, улыбнулась мне своей приветливой улыбкой... Отношение ее  к
Распутину - это не поклонение перед святостью, это какая-то  слепая  вера...
Как  могло  такое  чопорное,  в  строгих  правилах  прежней   узкой   морали
воспитанное семейство, как Головины, не только  мириться  с  разнузданностью
поведения Распутина, но даже делать вид или на самом деле ничего не замечать
из того, что его окружало?"
   Такой вопрос задавала себе Жуковская. Об этом, но  думая  уже  о  Царской
Семье, спрашивали себя и великие князья.
 
   День за днем полиция фиксирует события его жизни, описывает людей из  его
окружения. Некоторые из них нам уже попадались, например,  Зинаида  Манчтет,
39 лет, жена коллежского секретаря. Пять лет назад она жила  у  Распутина  в
Покровском  и  была  допрошена  Тобольской  консисторией.  Через  три   года
маленькая блондинка вновь отправится в Покровское с  нянькой  царских  детей
Вишняковой, и та увидит Манчтет в поезде "лежащей вместе со старцем в нижнем
белье"...
   А вот "Юлия Александровна Фон-Ден,  жена  капитана  I  ранга  Карла  Ден"
познакомилась с Распутиным совсем недавно. Эта  молодая,  очень  хорошенькая
женщина, состоящая в  дальнем  родстве  с  Вырубовой,  стала  теперь  второй
близкой подругой царицы. Муж Лили (так ее звала Аликс) был против знакомства
жены со "старцем", но дружить с царицей и не познакомиться с "Нашим  Другом"
конечно же невозможно. И когда у Лили заболел сын, она позвала Распутина...
   В 1917 году  Лили  Ден  была  вызвана  в  Чрезвычайную  комиссию  и  дала
показания, оставшиеся  в  "Том  Деле":  "Он  приехал  вместе  с  Лохтиной...
Поражали его глаза. Не только их взгляд был пронизывающим,  но  строение  их
было особенным - они глубоко лежали в глазной впадине и  на  белке  их  было
какое-то возвышение. Первое чувство, которое я испытала, когда он вошел, это
было чувство страха... оно прошло, когда он очень просто заговорил со  мной.
Я его провела в детскую, где спал мой больной  мальчик.  Распутин  помолился
над спящим и затем стал  тормошить.  его,  желая  разбудить.  Я  испугалась,
потому что... боялась, что вид незнакомого мужчины его испугает. Но к  моему
удивлению он... проснувшись, со  словами  "дядя"  потянулся  к  Распутину...
Распутин довольно долго держал его на руках, гладил,  ласкал,  говорил  так,
как говорят с детьми, и затем опять уложил в кровать... На другой день после
этого визита мальчику стало лучше. Это произвело на  меня  впечатление...  Я
стала бывать у него 2-3 раза в неделю - то у него,  то  у  Головиных,  то  у
Сазоновых... "
   В агентурных сводках 1912 года все время мелькает имя  одной  из  главных
героинь распутинской истории  -  крестьянки  Городецкого  уезда  Могилевской
губернии Акилины Лаптинской. Эта еще молодая, очень полная, с высокой грудью
женщина в 1907 году жила среди других "дамочек"  в  Покровском  и  вместе  с
Лохтиной  и  Манчтет  была  допрошена  в   ходе   расследования   Тобольской
консистории. На допросе Лаптинская сказала, что познакомилась с Распутиным в
1905 году, когда  она,  будучи  сестрой  милосердия,  жила  в  Петербурге  и
"помогала Лохтиной в период болезни". Но, скорее всего, Распутин знал  ее  и
раньше...
   В  "Том  Деле"  Мария   Головина   показала,   что   "Акилина   Никитична
Лаптинская... жила ранее в  Верхотурском  монастыре...  но  затем  произошла
какая-то неприятная история, и она ушла, поступив на японскую войну  сестрой
милосердия".
   Верхотурский монастырь - особое место для  Распутина,  там  началось  его
преображение. И весьма вероятно, что женщина, которой впоследствии он станет
доверять всецело, почти слепо, появилась  в  его  жизни,  когда  он  посещал
обитель... В период распутинского пьянства Лаптинская поможет ему  "укрощать
плоть", и агенты полиции чере