грессивно злободневен, упорно не
желая вспомнить своего же Достоевского: без твердого представления,  для
чего ему жить, человек истребит себя даже среди сосисок.
   - В нашей материалистической державе оказалась забыта главнейшая  ак-
сиома материализма: духовное вырастает из материального!
   Взрыв аплодисментов.
   "Может, у них и в самом деле что-то духовное  вырастает  из  сосисок?
Меня-то хоть бы одна мыслишка навестила на пару с колбасой,  я  набрался
духу в убогой норе доктора  Сабурова,  где  прогнившую  крышу  подпирали
книжные полки... И Аркаше передал... и он передаст... Если только  выжи-
вет среди вас. Дух рождается из серебристой паутины человеческого  обще-
ния, из взаимных улыбок и ругательств...".
   - "Что нужно, чтобы люди начали работать по-настоящему?".  Здесь  нет
никаких загадок. Стимулы к труду везде одинаковы - и в Англии, и в Мела-
незии. Или рубль - или кнут.
   Ведь все люди на свете одинаковы - значит и стимулы им нужны одинако-
вые. Удивительно еще, что они не распространили свои вкусы  на  кошек  и
собак.
   - Нам пора усвоить, что рынок всегда прав, - пророк провозгласил  эти
слова так, словно прочел их высеченными золотом на мраморе. - Необходима
конкуренция, жесткая, даже жестокая борьба. Более сильные, более талант-
ливые должны побеждать менее... - аплодисменты не  дали  ему  закончить,
ибо здесь, как и всюду, были собраны более талантливые. А вот у Сабурова
все, что хоть чуточку отдает  экзаменом,  состязанием,  отбивает  всякую
охоту.
   - Индивидуализм выше коллективизма, - смущался  собственной  мудрости
пророк. - Коллективизм присущ только отсталым обществам. Заработок  дол-
жен быть в точности равен личному вкладу в общую копилку.
   "И вы, болваны, рукоплещете... да результат труда в принципе  нерасч-
леним на составные части, абсолютно невозможно выделить во взрыве личный
вклад искры, пороха и металлической оболочки.  Отправьте  самого  рента-
бельного ученого к готтентотам - увидите его личный "личный вклад". Ник-
то из нас в отдельности не стоит ни-че-го. Зато для алчности нет  платы,
которую она посчитала бы достойной своего вклада, и  рыночной  цены  она
тоже не признает без вожжей. Рынок... Тысяча олухов, поторговавшись, оп-
ределит справедливую ценность колбасы и симфонии, математической формулы
и хирургической операции. В рублях!!! Дождетесь - не будет вам  ни  фор-
мул, ни симфоний, из сосисок они не вырастут!".
   - Пора открыто заявить, что вовсе не стыдно, а напротив, почетно  за-
рабатывать в десять, в сто раз больше других. Инициативные,  энергичные,
творческие люди должны получать плату, достойную их труда!
   Зал реагировал так, как и подобало инициативным, энергичным, творчес-
ким людям. "Опять эта "плата, достойная труда...". Какая плата  достойна
пятнадцатиминутного труда хирурга, спасшего жизнь вашему сыну? А сколько
мы все задолжали Пастеру, Бетховену, Эйнштейну? Макаренко? Достоевскому?
Человеку, улыбнувшемуся нам в трудную минуту? Сказавшему нам доброе сло-
во о нашем создании - ведь без этих неоплачиваемых слов исчезло бы и оп-
лачиваемое творчество, а будучи оплачены, эти слова немедленно  потеряли
бы всякую цену. Идиоты, идиоты... Всякое добровольное, сделанное от души
усилие неоплатно! За чувство можно платить только чувством, только  вос-
хищением и благодарностью. Бедные дураки - надеются управлять неуловимой
Психеей при помощи зримых механических вожжей!".
   - Вместо того чтобы бесплодно бороться с жадностью, давно пора заста-
вить ее приносить плоды, - извиняющимся тоном разъяснял пророк.  -  Жад-
ность генетически присуща человеку.
   Да, конечно, она так же прирождена ему, как цилиндр и бакенбарды, как
портфель и галстук... Неужели никто в этом зале не слышал слов о  беско-
рыстии ни от Толстого, ни от Достоевского, а только от поворотливых иде-
ологических чиновников? Неужели все наши высокие стремления вовсе не из-
вечная мечта и скрытая энергия человечества, а жульническая идеологичес-
кая выдумка трехдневной давности? Да, - если не знаешь ничего  выше  на-
чальства.
   Эти знатоки простых ответов на сложнейшие вопросы во все времена точ-
но знали, как излечить любую болезнь: водки с перцем намешать.  Сто  лет
назад они точно знали, что достаточно уничтожить частную собственность -
и воцарится рай, а кто в этом сомневается, тот лакей сильных мира  сего.
Сегодня эти же самые люди точно знают, что достаточно восстановить част-
ную собственность - и воцарится рай, а кто в  этом  сомневается,  тот...
Поверит ли кто-нибудь здесь, что жернова науки и культуры от начала вре-
мен вращало не золото и не бичи надсмотрщиков, а  уважение.  И  любозна-
тельность. И азарт. И переполненность души. И... Что там еще?
   - Наукой и культурой должны руководить компетентные люди,  -  услышал
Сабуров застенчивый голос оракула.
   Овация без бурных и продолжительных.  Задыхаясь  от  бессильного  бе-
шенства, Сабуров начал пробираться к выходу  сквозь  негодующее  шиканье
прогрессивной интеллигенции. "Что случилось, Андрюша, что случилось?"  -
едва поспевала за ним Наталья.
   - Хватит уповать на человеческую нравственность. Нужно создать систе-
му, которая обеспечила бы... - грянул ему вслед последний залп  из  пос-
ледней записки, автор которой, должно быть, не подозревал, что социализм
и начинался со стремления сконструировать такую  систему,  которая  сама
собой исполняла бы одни и те же функции, независимо от того,  какие  лю-
ди-винтики ее составляют - из стали они или из дерьма, немецкие они  ре-
месленники или сицилийские мафиози. Людям всегда не хотелось зависеть от
невидимого, им хотелось зримого: намешать водки с перцем.
   - Андрюшенька, так что же случилось? - все  недоумевала  расстроенная
Наталья.
   - "Должны руководить"... "Компетентные люди"... - уже на улице бросал
ей через плечо Сабуров,  прилагая  страшные  усилия,  чтобы  не  заорать
(нельзя, нельзя ни на миг отрываться от спасительной иронии!) -  Как  же
без руководства!.. свободомыслящие наследники Корифея Всех  Наук  и  Ис-
кусств...
   - А что? Ведь компетентные же люди должны...
   - НИКТО не должен руководить!!! - с ненавистью воззрился на нее Сабу-
ров (о мечте каждого быть управляемым извне он сейчас не  помнил).  -  И
поэт, и ученый - мы сами будем заливать вас своим  молоком,  потому  что
без этого мы просто погибнем, как недоеные коровы! Воздействовать на нас
можно исключительно просьбами, восторгами и спасибами, а  все  остальное
только понижает нашу удойность, но ведь ни один тупица в это не поверит,
он же на собственном тупом своем опыте знает, что все делается по коман-
де или из выгоды... и куда мне от этого бежать?..  некуда,  везде  такие
премудрые, бородатые, знающие, отчего петух поет и балерина пляшет, отк-
рытия делают и яблоня цветет - все от компетентного руководства  или  от
хороших денег! Рынок всегда прав! Если Ван Гог застрелился в нищите, ес-
ли пушкинский "Современник" и по сей день  стоит  нераспроданный  в  его
квартире - значит так тому и быть должно: божество всегда право!..
   - Но что же можно предложить взамен рынка? - Наталья уже и не  знала,
отчего он может взорваться.
   - А НичегО взамен!!! Ничего, кроме своей души, которая должна  любить
и негодовать, не оглядываясь ни на начальство, ни на рынок! Ну куда, ку-
да мне бежать от этой костоломной мудрости!.. - взмолился Сабуров и чуть
не заплакал, чего с ним не случалось, наверно, уже лет десять. А  Пушкин
не зря писал: "без слез, без жизни, без любви" - в одном ряду, и вот они
возвращаются - и жизнь, и слезы, и любовь, и это так больно, словно  на-
чинает оживать отмороженная рука.
   - Андрюшенька, тебе некуда бежать, таланты всюду одиноки, - причитала
едва поспевавшая за ним Наталья, пытаясь заглянуть  ему  в  глаза.  -  И
все-таки, я уверена, всюду найдутся люди... пусть это даже будут  женщи-
ны, пусть, вы принадлежите человечеству, я не Софья Андреевна  какая-ни-
будь...
   И Сабурову становилось все более и более совестно, но великодушие все
равно не возрождалось в нем: не может быть снисходительным тот, кто сто-
ит ниже всех.
   - Смерть бессмертному! - вдруг сказалось само собой, и Наталья,  оши-
бочно посчитав его ухмылку улыбкой, повеселела. И напрасно: умники, точ-
но знающие, в какую систему заключать жизнь, в конце  концов,  вероятно,
истребят ее: когда они в очередной раз намешают водки с перцем, исчезнет
и сама земля.
   Хорошо бы только не дожить.
   Но жизни жаль с томительным дыханьем - жаль серебристой паутины...
   А может быть, тебе гораздо мучительнее жаль поруганных талантов,  по-
руганной истины? Прежний Наследник убил себя из-за того, что у  него  не
было сверхчеловеческих святынь, а ты, кажется, убьешь себя  из-за  того,
что они у тебя есть, - попираемые и либералами, и чинодралами. Вплетаясь
с ними в единую паутину взаимных симпатий,  людей  еще  можно  снести  в
бренном плотском мире, где они сопят, улыбаются, страдают и  сострадают.
Но в мире бессмертного, где звучит лишь буквальный смысл их слов - в об-
нажающем свете мысли они безжалостны и лживы. Не видеть  этого  ты,  от-
торгнувший серебристую паутину - или отторгнутый ею? - уже  не  сможешь.
Кажется, один шаг - и ты снова там, среди людей, в теплом запечке,  клу-
бящемся их уютными испарениями, - вот же Наталья лепечет без умолку быть
поснисходительнее к тем, кто неизмеримо могущественнее  тебя,  -  к  ма-
леньким людям: они не виноваты - ведь они никогда не  думают  того,  что
говорят, и никогда не хотят того, что делают. Но из пронизанного  холод-
ным светом ангара истины нет обратного выхода в кишащий живым теплом по-
лумрак доброты. Выход из мира правды есть только один...
   Животные, вопреки легендам, никогда не накладывают на себя лапы, хотя
у многих из них жизнь совершенно собачья: только в них  есть  то  чужое,
которое из нас же может взглянуть на нас взглядом постороннего: я  урод-
лив, я несчастен, я недостоин жить (жизнь недостойна меня). Когда Аркаша
вдруг спросил: "Ты когда-нибудь думал о самоубийстве?" - он не  задумав-
шись ответил: "Только тем и живу". Исторические самоубийства он  переби-
рает с неутомимостью и сладострастием безденежной кокетки в магазине го-
тового платья.
   Бруты и Катоны слишком уж высокопарны - Республика! Тираны! Салус По-
пули!.. Но что ему у них по душе - это меч: он до  смешного  содрогается
перед удавкой. Антоний и Клеопатра были бы трогательны, если  бы  не  ее
попытка смухлевать (и все же специальная египетская академия признала их
убийство образцовым в  рассуждении  приятности).  Безусловно  симпатичен
Марк Табий Апиций, творчески проевший несусветное состояние, запивши его
ядом, "чтобы не умереть от голода", когда у него осталось всего  полмил-
лиона старыми. Отменны Петроний и Сенека, отходившие не в лучший  мир  с
шуточками-прибауточками, брызгая на приятелей кровавой  (фи!)  водой  из
мраморной (браво!) ванны. Зенон-стоик просто  прелестен:  сломал  палец,
задержал дыхание да тут же и издох, осуществив важнейшее из прав личнос-
ти - право на эвтаназию. Но что за жалкое чинопочитание у этого Вателя -
гофмаршала принца Конде: поканчивать с собой оттого, что не успела  пос-
петь рыба для угощения Луи Каторза! Броситься в воду,  как  Сафо,  из-за
несчастной любви - да неужто не нашлось более серьезных причин? Японцам,
позволяющим закопать себя в землю при стечении  публики,  сильно  вредит
привкус эстрады. Их же обычай, с аппетитом  закусив,  распороть  набитый
живот перед гостями... Но вот таким-то именно  молодцам  чего  бы  и  не
жить? Другое дело Ван Гог - застрелился и молодец! Сомнительный случай -
Сен-Симон, выстреливший себе в глаз, не  снеся  заслуженного  равнодушия
публики к его нуднейшим сочинениям (безумие разумного  планирования  еще
не развернулось?). И уж точно смешны (особенно круглым числом!)  пятьсот
последователей Конфуция, одновременно бросившиеся в  море  (традиционный
для социалистического Китая массовый заплыв), чтобы не  пережить  гибели
священных книг, сожженных императором Хикоан-Ти (или  Хи  Коан  Ти?).  А
астролог времен Карданус, уморивший себя голодом, чтобы предсказанная им
дата собственной смерти совпала с реальной, - это уже не самоубийство, а
жульничество.
   А Наталья все утешает. И хотя беспощадная бессмертная часть его прек-
расно знает, что спасения нет, но животная, разбирающая лишь  интонацию,
все-таки верит, что как-то что-то, может, еще и образуется.
   Если свобода - это рак, то уход в бессмертие - мгновенная смерть?

   Но солнце южное, но море!..

   Сабуров не возрадовался, когда секретарша  Колдунова  предложила  ему
"горящую" путевку к морю; в последнее время он вызывал сочувствие у жен-
щин определенного склада - вероятно, отчетливо проступившей печатью неу-
дачника. Однако добровольность даяния  и  Шуркин  хронический  тонзиллит
заставили его принять милостыню. Более  того,  погасив  горящую  путевку
"мать и дитя", Сабуров почувствовал себя заботливым отцом,  а  потому  в
ближайший библиотечный день, со вкусом встав пораньше, он отправился  за
билетами в "Аэрофлот". К сожалению, люди еще более  солидные  и  основа-
тельные уже давно расположились у входа на складных стульчиках -  старые
вояки (сходство с бивуаком усиливалось линялой плащ-палаткой,  по-комба-
товски накинутой на плечи одного из ветеранов),  другие  прислонились  к
стене и лишь самые легкомысленные прохаживались.  С  полпятого  стою,  с
шести, с без четверти семь, делились они  боевыми  заслугами.  Все  были
озабочены лишь тем, чтобы никто и никогда ничего не мог взять без очере-
ди.
   Очередь и в самом деле есть  общество  равных  возможностей:  победит
тот, кто израсходует больше бессмысленного труда  (лучше  бы  заставляли
подмести, подштукатурить...). Деньги - мало ли как  ты  их  раздобыл,  а
тут, на глазах, игра идет без обмана. Рыночная цена - цинизм  проститут-
ки: столько-то - и я твоя, а общедоступная цена - это гуманизм  кокетки,
которая обещает каждому, а  дает  двум-трем,  устраивая  вечную  собачью
свадьбу...
   "Лично я ни в какую свалку бы не полез, если бы не проклятая  иллюзия
доступности - я ведь уже отказался от Лувра, от Сикстинской капеллы,  от
Флоренции и Венеции, хотя когда-то мне казалось,  что  просто  не  стоит
жить, если этого не увидишь. А вот живу же как миленький, и даже постиг,
что не то страшно, когда тебе не дают, а то  страшно,  когда  не  берут,
когда никому не нужна Сикстинская капелла, которую мог бы  расписать  ты
сам..."
   Да и от одной мысли, что путь в Венецию начинается  с  характеристики
партгрупорга Адольфа Сидорова (ах, как поспешили его папа с  мамой  отк-
ликнуться на мирный договор с Германией!)... Отданное  свалке  отнято  у
духа...
   И подлинно: здесь Сабуров надолго утратил способность к умствованиям.
Наступил срок открытия дверей, но они оставались незыблемы. Поэтому  те,
кто находился по другую сторону баррикады (всякая казенная дверь -  бар-
рикада), смогли еще раз убедиться, что клиенты их - разнузданные свиньи,
готовые поднять несусветный скандал из-за двух минут (где им понять, что
в дверь им колотятся все часы и годы обманов и унижений).
   Лязгнул засов, дверь распахнулась, и финальная цель - билет -  немед-
ленно сменилась промежуточной - дверью.
   Сабуров уже не помнил о существовании обожающей и  обожаемой  Лиды  -
Дульсинеи, всегда присутствовавшей на краешке его сознания, его душевных
сил хватало лишь на то, чтобы ежеминутно смотреть на  часы  да  измерять
глазами расстояние до заветной двери и ревниво, а точнее, с тайной нена-
вистью, следить за конкурентами, которые пытались обойти порядок, одина-
ковый для всех. Когда напряжение достигло  апогея,  дверь  захлопнулась.
Лязгнул засов.
   Еще пять, семь, четыре минуты оставалось, раздались безнадежные голо-
са - они даже часы одинаково не сумели отрегулировать. Сабуров испытывал
уже некое обличительное наслаждение, словно намереваясь предъявить  свои
раны на каком-то Страшном суде. Только вот где он их  предъявит?  Против
кого? Все ведь происходит само собой...
   Он проклинал себя, что не захватил книгу, но, пожалуй, сейчас даже  и
этот излюбленнейший наркотик не помог бы. А  немолодой  мужчина  впереди
него все это время спокойно читал газету,  вызывая  одновременно  и  за-
висть, и раздражение: что там можно столько изучать?
   "...Встретился с заместителем заведующего отделом международных  свя-
зей ЦК НРПЛ, заместителем министра иностранных дел ЛНДР..." - прочел  он
через плечо.
   Мужчина дружелюбно повернулся к Сабурову:
   - После перерыва первые будем.
   Все складывалось как нельзя лучше: не надо унижать долгожданную мину-
ту спешкой и суетой.
   - Не хотите почитать? - мужчина протянул Сабурову  газету  с  тем  же
ровным дружелюбием. - Пишут, пишут... - грустно  прибавил  он.  -  Опять
Сталин стал плохой. Люди за него на пулеметы бросались, здоровье  теряли
- выходит, зря?
   Что на это скажешь? Что бросались не за Сталина, а за Родину? Дискус-
сии такого уровня - это для Натальи.
   - То писали одно, теперь другое - а мы чему должны верить? - расстро-
енно продолжал сосед: если в газете однажды были высказаны два различных
мнения, значит, уже нельзя верить чему бы то ни было.
   - Экзамен по истории в десятом классе отменили - вот до чего  запута-
ли...
   Вот оно: запутали. Борьба ведется за несомненность, за право быть ав-
томатами.
   А разрегулированный автомат принялся доверчиво объяснять,  что  стоит
он здесь только ради обезножевшей внучки: "Врач велел в воду ее не  вно-
сить, на берегу сидеть - неонами этими дышать. А, бесполезно..."
   Как просто было бы жить, если бы защитники  автоматизма  были  просто
злобными мерзавцами, какими они считают нас.
   За дверью святилища оказалось еще страшней: а вдруг закроют кассу или
кончатся билеты, - то же и с Отцом Народов: чем больше им отнято  жертв,
тем сильнее не хочется признать их напрасными.
   Только мазохизм и поддерживал - вдохновлял размерами предстоящей неу-
дачи.
   Угодливо изогнувшись к низенькому окошечку - нынешнему игу для  непо-
корных, гордый Сабуров уже льстиво улыбался  и  говорил  приятным  иска-
тельным тенорком, остро ощущая нехватку хвоста, который один мог бы  из-
лить обуревавшие его чувства. И, получив драгоценные билеты, он,  счаст-
ливый, шел по улице, вкрадчиво  ступая  и  придерживая  рвущуюся  наружу
льстивую улыбку.
   В чем же бессмертном могло нуждаться  это  повиливающее  воображаемым
хвостом, благодарно повизгивающее существо!
   Он зашел в столовую-стекляшку, взял тефтели и компот, унимая разбуше-
вавшийся хвост. Угол столовой был абонирован какой-то юбилейной компани-
ей, праздновавшей шестидесятилетие - и его, Сабурова, в этой дыре  скоро
ждет такой же ужас - какого-то Павла Егоровича, смущенно сиявшего  лыси-
ной рядом с супругой-башней. Вдоль столов сидел народ чрезвычайно  неук-
люжий, как все люди, вырванные из привычной среды, напялившие на переме-
нившиеся за этот срок телеса парадные костюмы, раз в пять лет  извлекае-
мые из пропахших нафталином шкафов (переменившаяся за пять лет мода  для
этих облачений имела не больше значения, чем  для  египетских  пирамид).
Вокруг кавалькады столов порхала прелестная девушка в розовом, на разру-
мянившемся личике которой была написана радость и любовь  ко  всем  этим
малопривлекательным теткам и дядькам. Вот она, сила, обращающая безобра-
зие в красоту!
   - Дядя Витя, Маргарита Петровна, не стесняйтесь, накладывайте дефици-
ты. Павел Егорович, слушайте, сегодня столько стихов!
   Она радостно развернула рулончик ватманской бумаги, расписанной  фло-
мастером. Машинально постукивая хвостом по ножке стула, Сабуров невольно
вслушивался, стараясь не принюхиваться к тефтелям и не смотреть в тарел-
ку, залитую белым соусом, словно бы какой-то полковой поллюцией.
   В простой семье без притязаний Родился маленький малыш.  Но  приобрел
он много знаний, И вот теперь средь нас сидишь. Во всем надеж