огах среди обломков,  -  все
сделалось неизмеримо страшнее, когда стало некого задабривать.  Если  бы
не спасительная автоматика, он бы только бросался об стены,  как  кошка,
которую смеха ради облили бензином и подожгли.  Боже,  какое  счастье  -
прозекторская!
   Свет и чистота - ну, конечно, только таким  и  должен  быть  реальный
мир, а заляпанные коридоры, в которых он только что метался, разумеется,
ему привиделись. Главное, не поднимать панику, разумеется, доктор сейчас
придет. Корректным шагом - достойный член достойного мира - Сабуров  по-
кинул этот мир и снова оказался в строительном аду: он  понял,  что  ему
будет не отыскать Аркашу среди неотличимых друг от друга заляпанных две-
рей.
   И снова он, обезумевшее животное, держался только на автоматике.  Ко-
нечная цель уже заменилась промежуточной: только бы найти... О  счастье:
"В случае укуса клещом..." Но, увидев Аркашу, не подающего  ни  малейших
признаков жизни, он сразу понял, что ничегошеньки не добился, -  остава-
лось только выбегать в коридор - не идет ли врач -  и  стремительно  ки-
даться обратно - может быть, как раз в эту минуту Аркаша...
   И гора свалилась с плеч, когда нашлось кому искательно заглядывать  в
глаза, стараться не мешать, втискиваться в  стенку.  Машинально  смахнув
муху - до мух среди снега довела оттепель! - он испуганно застыл, словно
в гостях сбросил с колен любимую хозяйскую болонку. Воровато  поглядывая
на известковые отпечатки своих ног, улучил минутку,  когда  врач  что-то
вкалывал, и поспешно стер следы валявшейся у порога тряпкой.
   Врач, не по-нынешнему хайрастый - с виду разночинец-сицилист -  изме-
рил давление у Аркашиного безжизненного тела и приподнял  бровь,  словно
услышал не совсем то, что ожидал. Установив капельницу, приветливо обра-
тился к Сабурову: "Последите, как он будет реагировать", - и исчез.  Са-
буров на предложение врача услужливо - автоматически - кивнул  несколько
раз подряд и лишь потом сообразил, что совершенно не  представляет,  как
ему реагировать на Аркашины реакции. Оставалось только ежеминутно  выбе-
гать в коридор и стремглав кидаться обратно. Когда тревога вырастала  до
невыносимой степени, он бежал разыскивать приемный покой и каким-то  чу-
дом - благодетельная автоматика! - находил и, что еще более удивительно,
находил дорогу обратно. Так и мелькало: желтуха, краснуха, прозекторская
- прозекторская, краснуха, желтуха, "В случае укуса клещом..."
   Наконец Аркаша открыл глаза, приподнял голову, и  его  начало  рвать.
Судороги пытались вывернуть его наизнанку, но с губ только тянулись  ян-
тарные сосульки - оттепель. Сабуров с радостной  надеждой  смотрел,  как
набухают жилы, как надувается лицо в багровый цвет - цвет жизни...
   В эти судьбоносные дни...
   - Вы не слушаете зарубежные голоса? - спросил сицилист. - Зря. Сопос-
тавишь с нашими данными... Но обо всех таких случаях мы должны  сообщать
в комиссию по делам несовершеннолетних, - и Сабуров  остро  почувствовал
вульгарнейший запах перегара: Аркаша из благородного  тяжелого  пациента
превратился в пьяного нечистого подростка. Пришлось  лепетать,  что  все
происшедшее - чистая случайность, что Аркаша даже висит на Доске  почета
(Аркаша пытался поддержать его пьяным мыком, лишь подчеркивающим  безоб-
разие картины).
   Тем не менее сицилиста - славного малого - удалось склонить к  измене
служебному долгу, - он даже вызвал машину.
   - Ну что, будешь еще употреблять? - добродушно  спросил  сицилист.  -
Давленьишко-то у тебя было уже того... пятьдесят на тридцать. Уже  почки
не работали.
   На улице было черным-черно - дело шло к утру, но, к удивлению Сабуро-
ва, на улице попадались прохожие, и, с трудом вспомнив, как пользоваться
часами, он разобрал в отблесках циферблата, что еще нет одиннадцати. Ма-
шину то и дело заносило - оттепель. Но - никаких гвоздей.
   Кристмас не соврал - дома был полный порядок, Наталья с Шуркой  мирно
сидели на кухне. Сабуров уложил вырубающегося Аркашу на постель и явился
к очагу. Обстановка оказалась не такой уж мирной: Шурка читал  вузовский
курс химии с выражением закоренелости на огненной физиономии, а  Наталья
под кооперативным портретом Высоцкого (укол ревности) безнадежно смотре-
ла на пасьянс из продовольственных талонов, разложенных на статье  "Изу-
чайте свою фигуру" из какого-то женского журнала. Схематичные  разновид-
ности женских фигурок бугрились от высохших слез, словно журнал  побывал
под дождем. Стигматы на ее лице сверкали, как рубиновые звезды. На подо-
коннике, в большой миске кисла освежеванная морковка - отмокала от  нит-
ратов. Морковки были гигантские, как огнетушители.
   - Он пришел пьяный...
   - Пьяный сразу!.. Сколько я там выпил!.. На тебя бы так наезжали!.. У
Антона, - Шурка обратился к Сабурову как мужчина к мужчине, - баба попа-
ла в роддом (он произнес так, будто она попала под машину), он наквасил-
ся, слезы размазывает: ладно, говорит, не пей. Но я тебе парилку  устрою
- все его знакомые, где меня встретят, должны давать мне по морде.
   - Андрюша, - Наталья в порыве бескрайней искренности прижала  руки  к
груди, - я согласна была бы платить в... три раза дороже, только бы жить
отдельно от этих...
   - От народа?
   - Я для народа готова день и ночь работать!!!  Но  чтобы  моего  сына
спаивали или избивали... или похабщину в лифте читать - какая народу  от
этого польза! Ну скажи, ну какое правительство в этом виновато?! И крем,
главное, дефицитный...
   Сабуров тоже видел эту фигуристую, как на торте, надпись в лифте, вы-
давленную из тюбика. Узорочье письма особенно подчеркивало  незамыслова-
тость содержания.
   Взрыв Наталью, как обычно, успокоил, она снова погрузилась в талонный
пасьянс:
   - Сколько их развелось... Уже не помню, какие отоварили, а какие  по-
теряли. Надо базу данных строить.
   Талоны ей, казалось, только прибавили уюта. Сабуров  подавил  соблазн
рассказом про Аркашу прервать ее благодушные философствования: "Что нер-
вирует - выбор. А нет ничего - и идешь спокойно.  Повезло  сегодня:  чай
попался не по сто граммов в пачке, а по сто двадцать  пять.  И  еще  бог
послал кусочек сыру. Не пойму: это сыр сделался такой противный  или  мы
от него отвыкли? Все проедаем, - с гордостью заключила она. - Я на  твое
пальто уже смотреть не могу. Но, - строго остановила она себя, - свобода
дороже! Я в очередях себе все время говорю: а я выдержу, не пожелаю  об-
ратно в стойло. Да и не очереди страшны, а жулики, склочники - и там  на
копейку стараются выгадать. А в хорошей очереди... Шурик, ты слышишь?"
   - А? - Шурка ошалело оторвался от учебника Глинки и,  вспомнив  услы-
шанное, приосанился: - Мне на это теперь начхать - меня только наука ин-
тересует!
   - Нет, надо создавать благотворительный фонд для бедных. Мы бы каждый
месяц сдавали рублей по пятьдесят. Да, еще какая везуха: ветчину в "Рус-
лане" выбросили. Я сначала обалдела, а сейчас поняла, почему ее выброси-
ли - приванивает немножко. Но если запечь с  сыром  -  будет  незаметно.
Пальчики оближете.
   Натальино приятие жизни раздражало Сабурова. Но только  так  и  можно
быть добрым: делиться без надрыва можно только удачей...
   Телефон. Тебя, раздраженно кивнул Сабуров - он-то никому не нужен.
   - Здравствуйте, Николай Сергеевич, - обрадовалась Наталья. - Да,  да,
я слушаю, - вскоре была вынуждена признать она. - Конечно,  лучше  между
нами. Спасибо большое, Николай Сергеевич, - от  всего  разбитого  сердца
поблагодарила она.
   Пришлось запереться с нею в комнате,  чтобы  узнать,  что  случилось.
Бедная Лиза вышла за Бугрова... Все-таки умеет сопеть,  причесываться...
Все у него как у всех... Помешался... Только про половую жизнь и  проти-
возачаточные средства... Какая-то идиотская программа... Вычислял, како-
го пола будет младенец... В распечатке слово "менструация"!..
   - Ведь мы не должны давать ни малейшего  повода!  -  вскрикивала  На-
талья. - Помешался на менструациях! - она едва успела понизить голос  на
этом слове, которого вообще-то терпеть не могла. - А может, не утрясать?
Пусть партийцы посмотрят на своего серьезного, партийного...
   Из Аркашиной комнаты раздался замирающий стон. Наталья побелела -  не
все ей отсиживаться за своей работой...
   Судорогам удалось выкрутить из Аркаши еще одну ложку жидкого  янтаря.
Потом еще одну. Шурка, испуганно сверкая глазищами, гремел тазами. Пере-
гаром разило, как в вокзальном шалмане.
   О ночь мучений... Но - никаких гвоздей: он действовал, как автомат, а
потому, забежав в туалет, испытал только облегчение  -  как  сладко  вы-
литься горю ливнем проливным.
   И вдруг с неземной ясностью понял: самое лучшее, на что он был спосо-
бен, он похоронил в себе - даже от себя самого. Когда до него дошло, что
все задушевнейшие свои создания ему все равно придется  представлять  по
начальству, - что-то в нем зажалось навеки - так, самого факта существо-
вания Адольфа Сидорова оказывалось достаточным, чтобы повергнуть  его  в
бесплодные корчи перед услужливо разинутой пастью писсуара.
   "Меня принесли в жертву совершенно зря: Одинаковость, Изоляция и  Не-
изменность все равно уже издохли и смердят (еще посмотрим,  как  вы  без
них проживете), объявляется ставка на разнообразие,  на  открытость,  на
талант. Хотя бы на словах. Но мою-то жизнь все равно не вернешь..."
   Наталья, бессильно присевшая у стола, оторвалась от машинального  (то
есть счастливого) почесывания своих стигматов,  испытующе  вгляделась  в
него и что-то вспомнила: принялась, будто в цирке, одну за другой извле-
кать совершенно одинаковые картонные коробочки с оттиснутыми чернильными
цифрами, приговаривая: гомеопатия... очень древняя...  только  надо  ве-
рить, а то так никогда не выздоровеешь... первую и третью  под  язык  до
еды, вторую и пятую на язык через два часа, первую и четвертую...
   Сабуров был воспитанным человеком, поэтому он не швырнул коробочки ей
в лицо, а аккуратно сложил в мусорное ведро. Наталья, не обижаясь,  изв-
лекла их обратно:
   - Ничего, я тебя еще приучу.
   Они с Лидой шли от университета к Среднему проспекту по улице  неопи-
суемой красоты, а когда его что-нибудь вдруг не  вполне  устраивало,  он
вносил поправки с божественной простотой и божественным  размахом.  Если
классицизм Кваренги вдруг казался ему тяжеловатым, он  лишь  вглядывался
построже, и являлось что-то вроде Камероновой галереи - только еще изящ-
нее, выше, воздушнее. А когда он обращал внимание, что не  видит  ничего
барочного, являлось уж такое пышнейшее барокко, рядом с которым Растрел-
ли выглядел бы аскетом. Любвеобильными жестами он показывал свои  владе-
ния Лиде, и на душе было до того легко, что он  даже  удивлялся,  почему
так не бывает всегда, если это так просто. Семенов только что рекомендо-
вал его статью в ДАН (Доклады Академии Наук), но это  была  студенческая
поделка в сравнении с тем, что клубилось в его душе,  и  Лида  прекрасно
это знала. Он осторожно взял ее за хрупкий  локоть  (сердце  замерло  от
нежности) и почувствовал неловкость, что пускается на столь  школьничес-
кие ласки при эдакой лысине. Впрочем, он же еще студент. А увидят дети -
ничего такого, брать под руку он имеет полное право. Наталья  же  вообще
должна быть довольна, что он так счастлив, агрессивно подумал он, и ког-
да проснулся, почему-то обиднее всего показалось то, что  даже  и  улицы
подобной нет на свете. Неужели это был занюханный Биржевой переулок, где
грузовики, рыча, непрестанно тычутся в разинутые ворота, из которых  вы-
текает какая-то жижа и которым вечно требуются загадочные  галтовщицы  и
каландровщицы?
   Похороненные дарования разлагались где-то в  глубине,  отравляя  его,
как труп отравляет воду. Невеста в первую же брачную  ночь  от  ревности
или обиды бросилась в колодец, и никто не  знает,  куда  она  исчезла  -
только лошади стали отказываться от воды, пятиться, фыркать... Еще вчера
воплощение счастья и надежды, сегодня - склизкая отрава.
   Наталья осторожно встала - жить не так уж необходимо,  но  необходимо
плавать по морям - и Сабуров забыл о ней. Но когда она тяжело плюхнулась
обратно, снова вспомнил. "Почему не на работе?" - он еще не пришел в се-
бя, но яд для ее служения Васям-Марусям оказался наготове.  Голова  кру-
жится? Так полежи - на что и служебное положение, если им не злоупотреб-
лять. Но когда она действительно легла, от удивления с него и одурь  от-
части слетела. Он перебрался через нее и схватился за голову,  чтобы  не
успела расколоться. Утром всегда ужасаешься, что предстоит  прожить  еще
целый день, но потом, к сожалению, расхаживаешься,  и  место  физической
боли и разбитости заступает тоска. Но  сейчас  голова  раскалывалась  на
пять с плюсом и не позволяла сознавать, что произошло с его судьбой.
   Не выпуская головы из рук, заглянул к Аркаше  -  тот  спал,  наполняя
комнату смрадом старого пьяницы, - затем добрался до кухни,  где  встре-
панный Шурка гордо поднял от обширной тетради (почти  как  стариковская,
кольнуло Сабурова) ошалелые глаза с розовыми белками.
   - Всю ночь просидел - три раза ходил обливался.
   Если есть высокое оправдание, бессонница не страшна.
   - Еще две минуты могу поработать, - Шурка метнул  оценивающий  взгляд
на будильник и гордо уткнулся в тетрадь, где  среди  густо  разбросанных
химических формул много раз повторялась надпись: "I want the beer".
   Из-за разбитости и головной боли Сабуров не мог видеть себя со сторо-
ны и, следовательно, чувствовать себя несчастным - он брился, как  авто-
мат. Но от холодной воды содрогнулся и немного пришел в себя. С  тем  же
успехом можно было бы вытянуть себя кнутом. Шурка хлопнул дверью -  пос-
ледний источник жизни. Есть не мог, но чай глотал как можно более  горя-
чий - ожоги тоже прибавляют бодрости.
   И взбодрился-таки: навалилась такая тоска, что он часа полтора проси-
дел за столом, не чувствуя ни малейшей скуки, как в зубоврачебном  крес-
ле. К несчастью, был библиотечный день, и душою его никто  не  управлял.
Страшным усилием заставил себя одеться и выйти на улицу, чтобы голова не
разболелась окончательно, хотя только боль и спасала его от понимания.
   Оттепель продолжалась - на улице все плыло и текло. Он обошел  унылый
квартал, словно принимая лекарство. Идти было все равно куда,  все  дома
были одинаковы - он лишь старался, чтобы ему не попалось на глаза  клад-
бище-комбинат и дом сгоревшего пророка. И до того не захотелось  возвра-
щаться в свой больничный барак... хоть бы лучик радости, хоть бы  лучик!
Лида, Лида, Лида, Лида, Лида, Лида, Ли...
   Бледно-желтое лицо Натальи неподвижно лежало на подушке. Будто в гро-
бу, только нечесаная. Рубиновые звезды померкли и  походили  на  родимые
пятна. Но он испытывал только тоску и злость: еще и этим он должен любо-
ваться... Лида, Ли...
   Но и о Лиде было неловко думать в присутствии Натальи - и это  она  у
него отняла.
   Наталья восстала из гроба и, как привидение, придерживаясь за  стену,
побрела в туалет, откуда послышались звуки рвоты, которыми он не  перес-
тавая наслаждался со вчерашнего вечера. За какие прегрешения  он  обязан
это слушать?! Наталья вышла из туалета - желтая косматая  старуха;  при-
держиваясь за стену, прошла в ванную полоскать рот.
   - Может, вызвать "скорую"? - сдерживая  ненависть,  спросил  Сабуров,
когда она показалась снова.
   - Не надо, - полумертвым голосом. - Я, может быть, засну, и  пройдет.
В затылке что-то лопнуло, - пожаловалась она с такой доверчивостью,  что
у него от стыда втянулся живот.
   На постель она опустилась осторожно, чтобы не качнуть головой, посте-
пенно приседая и словно бы испытывая рукой прочность супружеского  ложа,
и все же в последний момент ее качнуло, и она повалилась набок, стукнув-
шись виском о деревянную спинку. От стука живой кости и растерянного ви-
да, с которым Наталья потирала висок, Сабурова пронзила жалость - к ней,
но через мгновение - к себе: у него и для своих мучений уже не  осталось
никаких сил (забыл, что именно жалость к другим наполняет нас  силой,  а
жалость к себе окончательно ломает хребет).
   Вестник скорби - телефон - внезапно разразился звоном. "С  работы  ее
треклятой", - поспешил успокоить себя Сабуров, чтобы переключить страх в
злость.
   - Слушаю вас, - вложил в галантность все свое бешенство.
   Это была Лида. С того света. Нет, это он был на том свете, а она зво-
нила из этого, из мира живых. Алло, ты меня слышишь, недоумевала  она  и
(после Москвы, что ли?) никак не могла поверить, что телефон может  быть
неисправен. Еще двушка последняя как назло, пожаловалась она  уже  самой
себе и воззвала в последний раз: "Алло, вы меня слышите?"
   - Слышу, - как Тарас Бульба, ответил Сабуров.
   Что, переспросил он, и Наталья, каким-то чудом  ухитрившаяся  померт-
веть еще больше, снова прошелестела: "Из милиции?.." Что,  еще  раз  пе-
респросил он и засуетился: нет... с работы... надо срочно... эти  там...
сразу обратно...
   А голос юлил, глаза бегали, и под захватывающей  радостью  собиралось
раздражение: и такую минуту ему отравляют ложью.
   - А... а вдруг Аркаше что-нибудь понадобится?..  Я,  может  быть,  не
смогу... - стонет, как умирающая лебедь!
   - Я постараюсь побыстрее, - еле выговорил от ненависти.
   И по дороге он ненавидел их все сильнее: навязались на его шею - ведь
если бы не они, не пришлось бы совершать подлость, можно было  бы,  нас-
лаждаясь ударами сердца в висках,  свободно  лететь  навстречу  счастью,
промокших ног под собой не чуя. "Я враг небес, я зло природы, и видишь -
я у ног твоих..." Позвала именно в музей - значит, и она запомнила,  как
он захаживал с ней туда отдыхать душой среди бессмертных копий и попутно
пленять ее эрудицией и красноречием.
   Она сияла. Он стиснул ее страстно до безвкусицы, не помня, что  здесь
всюду знакомые. Она лепетала что-то радостное, но  слова  были  излишни.
Только одна фразочка ее почему-то засела в  памяти:  "А  это  Вася,  мой
муж".
   - Я ему столько о тебе рассказывала! - и по тому,  как  мрачный  Вася
играл желваками, было видно, что порассказала-таки, какой у нее  в  про-
винциальной дыре остался умный дедушка-Сабуров, она и сейчас им  хваста-
лась: "Он нас по музею поводит - ты не представляешь, до  чего  интерес-
но!" - и обращала сияющее, самое родное в мире лицо к своему милому  де-
дуле: "Правда, Вася похож на барсука?" -  женщины  обожают  всякую  жив-
ность. "Ну конечно, вылитый барсук".  Молодость  без  таланта  оказалась
сильнее, чем женатый талант без должности.
   Нет ничего вернее и спасительнее автоматики: он был  давно  мертв,  а
щетина росла, а язык болтал. Перенести можно все, если остаться  автома-
том - сознавать лишь то, что видишь глазами, и ни в коем разе не  видеть
себя со стороны - для этого лучше всего молоть без умолку.
   ...Областной музей дорогие товарищи туристы возведен на средства  не-
коего купца платонически влюбившегося в культуру благодаря общению с од-
ним моим гениальным однофамильцем и предтечей оный  меценат  не  пощадил
капиталу дабы российское Захолустье могло вкушать от плодов  Цивилизации
а посему и насовмещал целую кучу разных плодов и стилей да вы у  себя  в
столицах конешно и пошибче видали но для нашей дыры хе-хе вы уж простите
старика коли лишнего наболтаю не мне вам объяснять что вон те  кариатиды
стянуты с Акрополя а вон энти колонны из Персеполиса  обратите  внимание
на сочные капители из разъяренных бычьих голов даже ноздри  имеют  форму
разъяренных запятых а от этих росписей по фризу ниточка явно  тянется  к
египетским Фивам такой и должна быть культура братских народов  а  стек-
лянные двери ведущие словно бы в присутственное место уже достижение на-
шей великой эпохи как видите у выходящих видна только  верхняя  часть  в
виде бюстов так сказать мне здесь однажды попались навстречу сразу  трое
два ханурика в кепочках суетились вокруг третьего а  он  двигался  между
ними скрестив руки на груди я такого достоинства с