съежился, видя не только  свою
жену, но и полусвои-полустариковские полумечты-полудогадки выставленными
на посмеяние. Однако - о чудо! - ее слушали. Страсть, Любовь,  а  не  их
хроменькая служанка Логика, готовая угождать любому хозяину!
   Наталья с невыразимой нежностью уверяла, что ругательствами любовь  к
народной культуре создать невозможно, что она жива лишь до тех пор, пока
ее любят, а посему следует делиться любовью, а не злобой. Как  будто  им
нужны были кокошники и заплачки, а не священный -  неотразимый  -  повод
для вражды - надежнейшего средства сделаться автоматом, ибо Дон  Кихотам
борьбы живется несравненно легче, чем Дон Кихотам мысли.
   - Она же поддерживает Лобачева, одномандатного партократа!..
   - А надо снова ставить матроса на место буржуйского инженера?!
   Внезапно Наталья встретилась с ним взглядом и сбежала с эстрады.  Пе-
ред ней расступались. "Все слышали? - обличил ее в спину  сибирский  Ге-
гель. - Они называют нацистами народ, спасший мир от  фашизма!"  Но  На-
талья не слышала.
   - Что с тобой, ты бледный как смерть?.. - она  была  так  перепугана,
что он почувствовал некоторое удовлетворение.
   - Скучна мне оттепель - вонь, грязь... В политических  битвах  вместо
пуль швыряются нечистотами.
   Суровый сосед пытался понять, какие узы их связывают.
   - Я обрезанный, - с трудом заверил Сабуров. - Могу показать.
   Сосед оскорбленно отвернулся и  потрясающе  национально,  как  бывает
только в операх, сплюнул. Сабурову почему-то вспомнилось не  вполне  по-
нятно что означающее слово "прасол".
   - Ты заметил, какие у них у всех рожи противные? - вполголоса спроси-
ла Наталья, приблизив к нему свои отметины.
   - Нет, - во имя истины делая над собой усилие, выговорил Сабуров. - К
сожалению, я не выделил бы их из толпы. Вот только совсем  нет  интелли-
гентных лиц - прямо наш Ученый совет.
   Наталья ласково-тревожно поманила Сабурова в свою компанию. Ах, какие
дивные люди здесь собрались! Один находился под следствием, другой, нао-
борот, отказался вести следствие, третий с кандидатским дипломом работал
токарем, но кое-какие городские новости в его изложении попали  в  "Мос-
ковские", - словом, подвигам их не было числа. И вот такие-то титаны  не
брезговали черновой работой по устройству - о счастье! - первых  свобод-
ных выборов. Было слегка завидно, так что он понимал  чувства  Набыкова,
который прямо-таки спал с лица, прослышав, что в городе водятся какие-то
честные и не трусливые люди: "Все дерьмо наверх всплывает",  -  дрожащим
голосом повторял он. То-то уютно жилось внизу, когда наверху плавало не-
изменное дерьмо!
   Но если отбросить зависть, Сабурову не  понравилась  только  одна  их
черта: уж очень они были неуязвимы для тех экскрементов, которыми  здесь
начинялись патроны. Впрочем, бойцы и не должны быть очень  уж  ранимыми.
Потому-то ему и не найдется места среди них.
   Они не в состоянии были даже пересказать речи своих оппонентов -  еще
вслушиваться во всякие бредовые мерзости! В отличие от их противников, у
них не было необходимости лгать, поскольку их эмблемы представлялись  им
и в самом деле реальными и единственно полезными предметами. Они  верили
в Приватизацию - общегосударственного бронтозавра можно нарезать на мил-
лион частных коров, они верили в Рынок - миллион болванов  с  кошельками
назначат правильную цену Ван Гогу и Сабурову, они верили в Демократию  -
миллион болванов с избирательными бюллетенями решат то, в чем еще ни ра-
зу не сошлись мудрецы, они верили в Гласность, в целебность Правды - хо-
тя человек ничуть не меньше нуждается и в льстящем зеркале... Левые  гу-
манисты были уверены, что все должно служить человеку,  не  догадываясь,
что человек сам нуждается в служении чему-то бесспорному.  Зато  они  не
сомневались, что человеку необходима свобода, хотя ему желанна лишь сво-
бода поступков, а свобода желаний для него гибельна. Не  потому  ли  они
более снисходительны, чем их противники, что они уже сделались автомата-
ми, а те еще только борются за это? Ведь  именно  левые  чувствуют  себя
правыми, все им ясно: духовное из материального, доброта из выгоды, щед-
рость из богатства, храбрость из защищенности...  И  еще  они  презирали
предрассудки - единственный фундамент, на котором можно  строить  что-то
прочное. Твердость духа и сохранить-то нелегко среди разноголосицы  сво-
бодомыслия, а передать по наследству так и вовсе невозможно...
   В Михальском было столько расположения к публике, что Сабурову  каза-
лось: супруга своей соратницы он заласкает до  полусмерти.  Но,  видимо,
отдельные лица его не возбуждали - только масса заряжала его энергией  и
дружелюбием. (Каковы сегодня друг с другом вы, такими завтра станут все,
предупреждал революционеров Сабуров-утопист.)
   И вдруг первым порывом надвигающейся бури  по  толпе  прошелестело  и
отозвалось в ротонде: "Седых, Седых..." Головой выше всех, рассекал тол-
пу мужчина в расстегнутом полушубке с грубовато-красивым лицом  гидрост-
роителя или геолога, привыкшего иметь под своим началом иной раз и  уго-
ловников.
   Раскатом грома прокатился неумолимый баритон:
   - ...Снова потерпеть!.. Привилегии!.. Пусть побудут в нашей  шкуре!..
Постоят в очередях!..
   Слова "в едином порыве", оказывается, могут что-то и означать. И  оз-
начали они, что Седых не человек, а эмблема.  Значит,  завтра  он  будет
объявлен предателем, когда обнаружится, что он  человек,  а  не  символ.
Мыслитель, сунувшийся из ясности универсальности в неразбериху  неповто-
римостей, тоже обречен обманываться и  обманывать,  губить  и  погибать.
"Как я".
   - Ну что же это!.. - расстроенно вскрикивала Наталья.  -  Снова  "от-
нять" вместо "сделать"!.. Костя, ты  обязательно  должен...  -  ее,  как
Франческу да Римини, уже уносила необорная служебная вьюга.
   Им пришлось спуститься с задних ступенек.
   - Коррупция!.. - накатывалось следом. - Мафия!..
   - Ты за кого будешь голосовать? - ждет гласа Истины.
   - За военного коммуниста - у него же академия за плечами.
   - Я тоже. Я как узнала, что он сирота, воспитывался  в  детдоме...  А
кому из сегодняшних лидеров ты по-настоящему веришь?
   - Тебе. И папе с мамой. Когда у входа в магазин сразу десять  личнос-
тей, одна другой благородней, запляшут перед тобой: мне, нет, мне  отдай
свои деньги, для твоего же блага - ты по диплому или по сиротству будешь
определять, кому поверить?
   - Ага. Ага. Поняла. Надо верить не в личности, а в...
   - В демократию, в Россию? Ты замечаешь, что чем вещь ближе нас  каса-
ется, тем больше мы сомневаемся, дрожим. А чем дальше,  туманней  -  тем
тверже в нее верим. Что Шурка завтра выкинет, мы не знаем, а что  демок-
ратия ведет в рай...
   - Ой, Серая Шейка! - Наталья увидела уточку в пруду.
   - А почему курица стоит рубль семьдесят пять килограмм,  а  утка  два
двадцать? - гвоздь начал укорачиваться.
   - Это импортная. А советская - рубль девяносто, - доверчивость надеж-
но охраняет от насмешек.
   Сабуров попробовал, не осталось ли от гвоздя отверстия.
   - Болит? - встревожилась Наталья. - Лучше бы у меня болело!
   - Конечно, лучше, - сердито пожал плечами Сабуров.
   - Ничего, мне обещали гомеопатические таблетки.
   - И что - от этого исчезнут ложь, тупость?
   У выхода из парка два пацана толкали по рублю маленькую газетенку,  -
про Хаимовичей, по инерции подумал Сабуров, но разглядел на дрянной  бу-
маге жирно обведенный силуэт голой женщины, упрощенный, будто в сортире,
и густо утыканный кружочками, как пропагандистская  карта  американскими
военными базами. "640 эрогенных зон!" -  призывал  заголовок.  Глубокие,
пленительные тайны освобождала оттепель  из-подо  льда.  "А  хотите  про
Ельцина и Раису Горбачеву?" - сутенерски склонился к ним пацан помладше.
Тоже растет само собой.
   - Сколько теперь для них соблазнов... - с тревогой и горечью  пробор-
мотала Наталья. - У обоих ноги мокрые... А у тебя?
   И Сабуров почувствовал, что они не просто мокрые, но  прямо  ледяные.
Вот что нас расслабляет - жалость. А сталинизм рождает бессердечие и му-
жество.
   - Тоже мокрые, - признался Сабуров и прибавил капризно: - Лучше бы  у
тебя были мокрые. - Вспомнился попугай на ветке:  тоже  замерзает  среди
оттепели. Среди масс и всегда-то одиноко, но когда они  еще  и  охвачены
единым порывом автоматизма, ненавистного Сабурову,  как  виноград  лиси-
це...
   Возле дома навстречу Сабурову - намеком или укором судьбы - в послед-
нее время начал попадаться замызганный старикан,  -  неизменно  веселый,
даже дураковатый и, в отличие от сгоревшего пророка, всегда чисто выбри-
тый. Однажды Сабуров подглядел, как старик прямо на улице, юмористически
морщась, брился всухую, глядясь в магазинную витрину. А вдруг  и  у  не-
го... Старикан проделал обычную  свою  штуку  -  прицелился  в  Сабурова
тростью и крикнул игриво: "Если есть лишние деньги - кладите сюда!" -  и
призывно приподнял свой потрепанный полиэтиленовый мешок с  залихватской
надписью: "Здравствуй, школа!"
   У подъезда стояла "Скорая помощь" - еще чья-то очередь на дыбу подош-
ла. Он ожесточенно шевелил заледеневшими пальцами ног, но - без расслаб-
ляющего сочувствующего зеркала - его души это не затрагивало. Предвыбор-
ное собрание состоится в ЦОК ЖОРД, прочел он на дверях. Неужели снова он
один не знает, что это такое?
   Укрепившаяся мания поиска толкнула его к груде  книг,  сваленных  под
лестницей. Брезгуя дотронуться, ногой поворошил залежи человеческого ду-
ха. Все книги назывались одинаково: "Курс лекций по истории  Коммунисти-
ческой партии Советского Союза", - только одна для разнообразия именова-
лась "Теорией научного коммунизма". Потягивало мочой. Сик транзит?.. На-
долго ли?.. Ох, как будет неохота погружаться обратно в дерьмо... Но ес-
ли завтра Седых или Корягин прикажут своим витязям перейти к делу -  нет
уж, лучше жить на коленях.
   Дверь в квартиру была  почему-то  распахнута.  Юродивый  опаршивевший
Кристмас поздоровался и ринулся прочь с дороги с пугающей любезностью  -
прямо-таки распластался по стене, как пожарный на  карнизе.  Напрягшись,
Сабуров шагнул в комнату. Первым знаком беды бросился в глаза белый  ха-
лат. Потом шприц, всаженный в вену Аркашиной руки. И только потом запро-
кинутое Аркашино лицо, на котором казались живыми только прыщи. На  полу
аккуратным кружком - будто в столовой, под коричневым  соусом  -  лежала
выблеванная вермишель. Обрюзглый мужчина в белом халате вынул шприц, ос-
тавив торчать иглу: из ее круглого ротика выкатилась черная капля - буд-
то раздавленная черничка.
   Самым прочным, то есть тем,  что  делалось  автоматически,  оказалась
корректность - отчасти, впрочем, страусиная:  корректным  тоном  Сабуров
пытался убедить Верховного Судию, что ничего особенного не произошло.
   - Что с ним такое?! Алкогольная интоксикация! - с бешеным  презрением
выкрикнул мужчина.
   - Как же?.. Откуда?.. Не может быть... - залепетал Сабуров, словно  у
него не было цели важнее, чем показать белым халатам, что вообще-то  они
попали во вполне приличный дом и  случившееся  недоразумение  сейчас  же
разъяснится (а вдруг и судьба этому поверит и поведет  дело  по  другому
сценарию - ведь еще ничего, собственно, не объявлено). Сабуров даже  ки-
нулся менять декорации - убирать порцию вермишели.
   - Его надо везти в стационар, - с ненавистью оборвал эти ужимки  муж-
чина.
   - Я уберу, уберу, - поспешно заверил его жалобно-испуганный Кристмас,
и у Сабурова мелькнула мысль, что своим  хипповским  видом,  распущенным
серпантином волос Кристмас его компрометирует - и Сабуров  рассыпался  в
преувеличенных благодарностях, стараясь показать, что благодарит  малоз-
накомого человека.
   Появились носилки. Сабуров пробирался впереди, из  последних  сил  то
приподнимая готовые выскользнуть рукоятки, то опуская, то  наклоняя  ту-
да-сюда, более всего опасаясь своей бестолковостью  рассердить  посланца
небес в белом халате.
   В "Скорой помощи" было слишком тесно и низко для чего-нибудь большого
и высокого - поэтому не было никаких гвоздей.
   - Аркаша, Аркаша, - то ласково, то строго, но с неизменным  приличием
благородного нищего в губернаторской передней взывало скорчившееся у но-
силок существо, но Верховный Режиссер не поддавался: Аркашины глаза  ос-
тавались закрытыми. По нечисто-белому, подернутому  серым  пушком  лицу,
где жили только прыщи, пробегали судороги - где, казалось,  и  дергаться
было нечему: так у собаки, одолеваемой мухами, в самых неожиданных  мес-
тах дергается шкура, словно кто-то изнутри хватает ее в кулак.
   Родные места: коридор, с прошлого года заляпанный известкой,  "желту-
ха", "краснуха", "прозекторская". Тетрадный листок: "В случае укуса кле-
щом..." - им сюда. Сабуров страшился взглянуть в подернутое рябью  Арка-
шино лицо и не отводил глаз от его испачканных рвотой  школьных  брюк  и
носков, выглаженных и заштопанных Натальей, и не укладывалось  в  голове
ни то, что Наталья продолжает где-то существовать, ни то, что носки, как
ни в чем не бывало, сохраняют свой домашний, уютный вид.
   Провисающий, выскальзывающий из рук Аркаша был уложен на тускло-оран-
жевую клеенку - такую они с Натальей когда-то подкладывали ему в  коляс-
ку, где он и спал - кроватку было некуда поставить. Каждому, кто  сейчас
взглянул бы на Сабурова, сразу же стало бы ясно, что все происходящее  -
чистая случайность.
   Чувство вины за то, что он не переоделся, придя из школы, и не  вымыл
за собой посуду, росло с каждой минутой, но Аркаша знал, что вымыть ее и
переодеться так и останется свыше его сил, а избавиться от виновности он
сможет единственным способом - бунтом: надо притвориться, что из принци-
па не делаешь то, чего не делал по безволию. У меня короткий завод,  ко-
роткий завод, короткий завод, повторял он, пока слова сначала не изменя-
ли смысл ("завод" превратился в промышленное  предприятие),  а  потом  и
вовсе его утрачивали. За-вод, зав-од, заведующий одиночеством... Он при-
нялся твердить на все лады то одно, то другое слово  и  с  каждым  разом
одуревал все быстрее. Безволие, лиебезво, вобезлие...
   "Волю может заменить автоматизм - автоматам воля не  нужна:  они  все
делают так же незаметно, как я дышу, хожу, почесываюсь..."
   Долго слушал стенные часы: хм-так, хм-так, хм-так...
   Нащупал языком зуб с острым краешком - все,  теперь  будет  не  отвя-
заться, пока не раздерешь язык до болячки. Медленно вытащил из-за  пояса
воображаемый пистолет, театрально поднес к виску и спустил курок. Голова
дернулась и упала на грудь. Потом вставил пистолет в рот.  Вспомнил  фо-
тографию самоубийцы в учебнике криминалистики - выстрелил себе в рот  из
ружья: зубы были вывернуты наружу двумя белыми подковками, как бабушкины
вставные челюсти. Содрогнулся. Отправился душить  себя  перед  зеркалом:
смотрел, как набрякают жилы, пучатся глаза...
   Вот оно: к зеркалу он поднялся безо всякого усилия, потому что  маши-
нально. Есть же счастливцы, которые всю жизнь так живут  -  не  чувствуя
себя.
   Слева нос у него довольно прямой, зато справа есть такая  деревенская
курносинка... Но если прижать пальцем... Приклеить бы чем-нибудь... Дол-
го ухмылялся сатанинской кривой ухмылкой: так курносинка  исчезала.  Вот
так бы и ходить.
   Он чувствовал, что еще немного - и он, как на  привязи,  потащится  к
кому-нибудь в гости, только бы избавиться от бремени себя самого.
   У Игоря Святославовича истерически залилась собака - он вздрогнул  до
боли. "К но-ге!" - гаркнул идиот-хозяин, и он снова содрогнулся - уже от
омерзения. Собрав волю в кулак, сел за стол. Написал x+z и изнемог. Плюс
напоминал могильный крестик. Он начал придумывать, как бы разместить  на
перекладинке год своего рождения, хотя это было явно невозможно.  Поднял
повыше свободно свисающую шариковую ручку и отпустил, целясь в перекрес-
тие. Не попал, но от стука дернулся всем телом и еле  перевел  дух.  Еще
раз не попал, но дернулся уже не с такой болью. А потом  вообще  уже  не
вздрагивал, как обстрелянный солдат, пока до него наконец не дошло,  что
он изгадил казенную страницу - формула была как будто обсижена мухами.
   Долго и мучительно решал, оставить так или выдрать страницу.  Выдрал.
И долго комкал ее, пока не заныли пальцы. Но сил выбросить комок уже  не
было - так теперь и будет лежать на столе и нарывать, вместе с посудой и
школьной формой.
   Он взглянул на часы и пришел в отчаяние - еще двух часов как не быва-
ло. Хм-так, хм-так, хм-так...
   Хватило сил на последнее средство: вообразить, что он - это не он,  а
крупный ученый и более того - иностранец. Главное,  чтобы  не  уроки,  а
что-то серьезное. Высокое?.. В десять минут он расщелкал домашнее  зада-
ние и взялся за задачник повышенной трудности. Талант тоже делает  чело-
века автоматом. Хотя папа не похож на счастливого... И хочу быть автома-
том, и презираю...
   Могучий, как слон, он ворочал глыбы научных проблем, подхлестывая се-
бя виски. Он принес из холодильника оставшуюся с Нового года едва  нача-
тую бутылку и, ожесточенно скребя в густой бороде, сделал  смачный  гло-
ток. Передернулся, испортил всю сцену. Рассердившись, долго булькал, так
что израненный язык едва не всосался в горлышко. Сморщился уже приемлемо
- как опытный пьяница. Работа пошла еще интереснее. Буквы начинали  пла-
вать, но он держал их под контролем. Выражение гадливости, невольно  ов-
ладевшее его лицом, лишь помогало вживаться в образ:  гениальный  ученый
был порядочным брюзгой. Рассердившись на ошибку, он с досады  делал  еще
пару добрых глотков.
   Обнаружив, что бутылка уже пуста, гений -  человек  дурного  нрава  -
швырнул ее через плечо, стараясь все же попасть на диван, чтобы не  раз-
билась - служанка приберет.
   Стул плавал кругами, формулы копошились, как мураши, но работа шла на
лад. Голова его начала раздуваться, как воздушный шар, а  прежняя,  кро-
шечная головка бессильно болталась внутри, в тугом звоне. Уже ничего  не
было, и его не было - только какие-то отдельные части себя он еще ощущал
в разных местах далеко друг от друга...
   Внезапно он понял, что сейчас умрет. Его  почти  не  осталось,  чтобы
по-настоящему понять это, но он каким-то - автоматическим - образом пос-
тиг, что нужно позвать Кристмаса - раз тот собрался спасать  наркоманов.
Ног у него не было, но он все же начал изредка ударяться наружной  голо-
вой (внутри стук был едва слышен) и несколько раз узнал обои в коридоре,
хотя так близко никогда их не разглядывал. Телефон каким-то образом ока-
зался в его руках, и даже номер был набран автоматически.  "Дверь  будет
открыта", - заверял он Кристмаса, не понимая, что тот говорит ему. Долго
ползла перед глазами белая пустыня, а потом заслонила горизонт  какая-то
очень индустриальная башня. Ножка холодильника, с трудом опознал он  ее.
Но дверь должна быть открыта, напомнил он себе, раз пообещал, надо  сде-
лать. Не такой уж он безответственный, сказал он маме.
   приличия и кое-что понимать. Страшившая его бледная  рябь  Аркашиного
лица прекратилась, ему показалось, что прыщи тоже начали угасать.  Оран-
жевая клеенка вдруг сделалась зловещей: ружье в первом акте, из которого
совершается смертельный выстрел в последнем. А медицинский персонал сги-
нул безвозвратно.
   Тут уже было не до приличий. Сабуров поспешно вышел в коридор, но там
и духу больничного не было - он был изгнан без остатка  духом  краски  и
побелки, хотя ничего не было ни выкрашено, ни побелено, а только заляпа-
но. Кое-где виднелись болотные огоньки. Сабуров поспешил к раз за  разом
обманывающему свету, спотыкаясь о какие-то трубы  и  заглядывая  во  все
двери, но ничего не находил, кроме разбитых  унитазов  и  раковин.  Было
полное впечатление, что он остался один в брошеном здании.
   Преодолевая с каждой секундой нараставшее стремление кинуться обратно
и посмотреть, что с Аркашей (но чем помочь?), он уже  почти  бежал,  ка-
ким-то автоматическим чудом удерживаясь на н