- Шурка продемонстрировал неж-
но-розовую круглую ранку. Постарался припомнить что-нибудь еще более ра-
достное: - Я купил у кооперативщиков значок "Партия,  дай  порулить".  А
ночью на Квадрике металлисты повесили фашку на своих цепях, а фашки пой-
мали металлиста, облили бензином и сожгли.
   - Как бабка старая все враки собирает! - вдруг взбеленился Аркаша.  -
Маме показывай, какой ты храбрый!
   Шурка, оскорбленный до глубины души, уже раскрыл рот,  но,  вспомнив,
что отныне он эстет, принялся за розыски Оскара Уайльда, с коим и  бряк-
нулся к себе на тахту. Подтаскивая туда все новые и  новые  зачем-нибудь
понадобившиеся ему предметы, он за полчаса превращал ее в волчье логово.
   А Сабурову страстно захотелось чего-нибудь  бессмертного-пребессмерт-
ного... Гомера, что ли? Из темных бездн  Эреба  напиться  живой  овечьей
крови слетались души невест, малоопытных юношей, опытных старцев,  бран-
ных мужей в забрызганных кровью доспехах - всем одна участь, и  невинным
девушкам, и героям... Откуда же эти чертовы греки  черпали  силы  и  ге-
ройствовать, и пировать от души, прекрасно зная, что никто  и  ничем  не
купит спасения от этих темных бездн, где царю живется хуже,  чем  нищему
поденщику? Вот она, сила несомненности!
   В сущности, и он легко расстался бы с этим миром, где всем уже  прие-
лось читать, как великие поэты под дулом винтовок на четвереньках караб-
каются по доске; страх ему внушают только гнусные гробы, оформленные как
коробки для духов, с переливчатыми оборочками, да  пошлейший  похоронный
комбинат, серебрящийся, как новогодняя елка. А долг перед детьми  в  эту
минуту он ощущал примерно так же эмоционально, как долг перед  Обществом
трезвости.
   Возник расстроенный Шурка.
   - Слышишь, папа? "Густой аромат роз", "пьянящий запах сирени" - это ж
бабское сюсюканье, а не эстетство!
   - Ничего, читай. Эстетство требует жертв.
   Когда вошла Наталья, Сабуров чуть не бросился  к  ней...  спрятать  в
мягкое, в женское... но она была со всех сторон обложена костяными плас-
тинами собственных государственных забот. Лицо  желтое,  безнадежное,  -
какими верными друзьями они могли бы быть, если  бы  он  не  был  обязан
спать с нею! При той тоске, которая выедает его внутренности,  супружес-
кие обязанности были нелепы, как игра в классики. Любовь сквозь костяной
панцирь...
   - Ну, как дела? - одолевая раздражение, спросил Сабуров.
   - Нас переводят на хозрасчет...
   Даже сквозь беспросветность прорвался смешок. Неужели все  эти  "хоз-
расчеты" в самом деле что-то означают? "На балансе"...
   - Ну да, ну да, - глаза Натальи с готовностью наполнились слезами,  -
все, что меня касается, только повод для смеха...
   Спрятал в мягкое, в женское. И все же не выдержала, начала  рассказы-
вать - не успокоится, пока Он не отпустит ей грехи. Только чужое, чтимое
мнение... Детей в этом смысле он оставил без наследства.
   Наталья уже лет десять мечтала выбраться с барщины  на  оброк  из-под
Сударушкина, пришедшего к руководству Прогрессом через руководство баня-
ми, снабжением и культурой, ибо во главе каждого дела должен стоять  Ор-
ганизатор - боярин или комиссар, не обязанный отличать ржаной  колос  от
ячменного, - это дело холопское. Но вот началось сокращение аппарата - и
чудо: вожделенное независимое подразделение было отсечено  единым  взма-
хом, и директором отсеченной части был назначен...  правильно,  Сударуш-
кин.
   - Они погибнут последними...
   Сабуров словно получил по роже: видно, всегда будет по-ихнему!..
   Наталья, увидев на его лице остервенелость вместо сочувствия,  безна-
дежно махнула рукой:
   - Да тебе же все равно...
   - Мне все равно?! Да мне мой дом противен стал из-за твоих  Сидоренок
с Сидорушкиными! Хотел я иметь всего-то тридцать квадратных метров в це-
лом мире, где не воняло бы ни Колдуновыми, ни Сидорушкиными...
   - Ты, как всегда, верен себе. Сразу на себя переводишь.  А  мне,  мне
что делать?!
   - Бежать, прятаться - пусть командуют пустыней!
   - Но я не хочу, чтобы моя страна превращалась в пустыню! Дура я... Не
рассказываешь вот, не рассказываешь...
   - Не рассказываешь?! Да ты на физиономию свою полумертвую  глянь,  на
вечные свои капли, таблетки!.. Ты что, думаешь, приятно жить  в  больни-
це?!
   Наталья поспешно проскользнула в ванную, и тут же во всю мощь загуде-
ла вода - заглушить рыдания. У нее-то всегда есть выход... Впрочем, и  у
него он есть: когда тошнит, нужно не тянуть, а сунуть два пальца в  гор-
ло. Но петля уж очень гадостна...
   Пляска конечностей постепенно переходила в заурядную дрожь.
   Наталья вышла из ванной, как следует умывшись горячей водой, чтобы не
понять было, распухла она от слез или от распаренности. В руке уже отку-
да-то взялась мокрая газета:
   - "В Зеленой зоне близ Кабула группы экстремистов попытались  нанести
по уходящей колонне удар реактивными снарядами". Ну чего им еще нужно  -
ведь уходят же, уходят!
   Перед чаем проглотила две таблетки вместо одной.
   Через полминуты Шурка оскорбленно оттолкнул от себя чашку.
   - Если не разговаривать, так лучше и не пить!
   Яд, скопившийся в душе Сабурова, упорно требовал применения.
   - Я постелю себе на кресле, - сказал Сабуров. И, слегка  устыдившись,
добавил: - Я сегодня поздно лягу, не хочу тебя будить.
   Наталья, расстилавшая диван, выпрямилась и побелела:
   - Я тебе это же хотела сказать - чтобы ты меня не будил.
   Раскладывая кресло, Сабурову пришлось переложить с него  стариковский
журнал. Обдало дымком - и нестерпимым стыдом за  свою  жестокую  каприз-
ность. Но не складывать же кресло обратно?
   Познай цену всему на свете - и все равно это будет звучать  празднич-
но: к морю! Пока позади пассажиров, исчезающих в недрах аэровокзала, еще
виднелись провожающие, каждый видел в толпе только кого-то своего. А по-
том оборвались и эти последние ниточки любви, и все превратились в  без-
ликую массу.
   На некоторое время блуждающие подземные души нашли успокоение  в  ка-
ком-то буром складского типа помещении, нарезанном металлическими труба-
ми, похожими на гимнастические брусья. По своей жизнерадостной  привычке
Сабуров прикинул, годится ли такое помещение  скоротать  последние  часы
перед смертью. Хорошо придумано, безнадежно.
   Часа через полтора пребывание в этом чистилище наскучило и девам-соп-
роводительницам, и бурыми подземными переходами массу вывели  обратно  в
зал ожидания.
   Два псевдокрасавца у стойки пытались выцыганить свободные места у де-
виц в униформе. Чтобы не подвергаться побочному  воздействию  фатовского
обаяния, Сабуров отправился изучать распорядок работы всех земных служб:
обувной мастерской, ресторана, почтового отделения, - вид междугородного
телефона такой тоскливой болью отозвался в душе - знать  бы  Лидин  мос-
ковский номер...
   Когда он вернулся, перед стойкой топтались два мужичка - по виду  ра-
ботяги-нефтяники или лесорубы (линялая ковбойка уже лет двадцать  перес-
тала быть атрибутом молодежной романтики). Крепко чесали в затылках они.
   - Не надо опаздывать на регистрацию! - собственное мошенничество лишь
прибавило регистраторше принципиальности. Вот они, личные связи...
   - Еще оставалось пять минут! - орал Шурка.
   - Вон же и пацан говорит, - робко указал мужичок.
   - Да видишь же, без блата не обошлось,  -  презрительно  оборвал  его
другой.
   Справедливое слово "блат" очень обидело регистраторшу.
   - А я вас в нетрезвом виде вообще могу до рейса не допустить! - расс-
вирепела она, словно до этого они были допущены к рейсу. - Клаша, позови
дежурного!
   И пошли они солнцем палимы...
   - Папа!!! - взвыл Шурка.
   Регистраторша метнула на папу снайперский оценивающий взгляд - уж  не
начальство ли какое? - и успокоилась. Сабуров, так же  мгновенно  оценив
ситуацию, принялся степенно растолковывать Шурке, что поделать здесь ни-
чего нельзя, но вовсе не оттого, что он, непогрешимый папа, так  труслив
и подл, как это было на самом деле, а оттого, что этого требует Закон.
   Изображение Закона как чрезвычайно логичного,  хотя  и  неуступчивого
механизма Шурке даже понравилось.
   - А пойдем в ресторан - до отлета еще успеем, - вдруг предложил Сабу-
ров, чтобы загладить стыд перед Шуркой и обманутыми мужичками - тем  бо-
лее что Шурку и впрямь стоило подкормить, чтобы не  затошнило  в  полете
(Сабурова-то больше тошнит на земле).
   - В кайф! - обрадовался Шурка. - Как у Хемингуэя.
   Однако ресторан, несмотря на прекрасно изученный Сабуровым распорядок
его работы, был закрыт.
   Народ безмолвствовал.
   - Почему они молчат?! - через пару минут возмутился еще необъезженный
Шурка, и Сабуров снова едва не ответил: убедились, что так легче отдела-
ются.
   - Хоть бы вышел кто, извинился, - мрачно сказал Шурка еще через мину-
ту, а потом, все мрачнея и мрачнея, вдруг произнес упавшим голосом:
   - Уеду я из совка. Здесь на каждом шагу в морду плюют.
   Уже и он учуял главную тему: униженные и оскорбленные.
   - Нужен ты там будешь кому-то! - обрадованно повернулась к ним тетка.
   - Я и здесь никому не нужен.
   - Храни гордое терпенье, - вздохнул Сабуров.
   - А разве терпенье бывает гордое?
   Отчасти. Тебя выгнали из дома, заставили мыть полы в обмен на  тычки,
но ты хотя бы не выпрашивай у них жевательную резинку, не трись у  ихних
ресторанов... Гордый и нищий...
   Самолет с притворным гневом затрясся, по  стеклам  поползли  дождевые
капельки: скорость нарастала, следы  становились  все  горизонтальнее  и
прозрачнее, пока не истоньшились из головастиков в сперматозоиды,  кото-
рые вдруг поползли вверх, - взлет!
   На посадках Шурка выходил, сомнамбулически  припадая  на  сабуровскую
руку, и, возвращаясь, тут же засыпал. От нежности к его доверчивой  буй-
ной головушке, которой суждено принять в  себя  столько  бурь,  ядовитая
крыса в душе Сабурова на время унялась, неотвязные думы о месте поэта  в
рабочем строю стали казаться всего лишь полуправдой, и ему, даже скован-
ному доверчивой Шуркиной головой, тоже несколько раз удалось вздремнуть,
хотя сон был для него редким гостем даже в собственной постели.
   - Папа, как будто масляная краска  сморщилась!  -  утром  обрадовался
Шурка, впервые увидевший море, да еще с самолета: нужно было долго  сле-
дить за которой-нибудь морщиной, чтобы заметить ее движение. Шурка отме-
тил, что корабли выглядят большими даже в сравнении с морем, и  внезапно
вынес Сабурову приговор:
   - Знаешь, что тебя погубило? - Он выражался в прошедшем времени с та-
кой простотою, будто Сабуров уже давно покоился в недрах комбината. - Ты
поверил, будто народ дает оценку гениям. А мы с  Аркашкой  считаем,  что
наоборот: чтобы создать что-нибудь великое, надо плевать на Сидоровых!
   Сабуров хотел сказать что-нибудь педагогически-демократическое насчет
уважения к Сидоровым, но почувствовал, что не может  быть  снисходителен
тот, кто и без того стоит ниже всех.

   Без места

   После отъезда Андрюши Аркаша впал в какой-то платонический  гедонизм:
целый день  лежал  на  диване  и  уныло  повторял,  что  удовольствия  -
единственная вещь, которая не обманет.
   Правда, с приближением тьмы, уподобляясь некоему  ночному  животному,
Аркаша начинал оживать и по первому же звонку бросался к телефону или  к
двери, из-за которой виднелась какая-то ночная нечисть, - жирная, тощая,
бритая, патлатая, прыщавая или вампирски-свежая, никогда не попадавшаяся
Наталье днем, и Наталья, всегда испытывавшая к нечисти жалость ("Как  им
хочется внимания!"), сейчас, когда они уводили  в  какую-то  страшную  и
отвратительную их жизнь ее неприспособленного даже и  к  добропорядочной
жизни сыночка, вглядывалась в них со страхом и тайной ненавистью. Юроди-
ый Кристмас в заплатах и серпантинных кудряшках был еще найкращий.
   Чем-то все это кончится?.. И не было Андрюши,  рядом  с  которым  она
всегда была уверена: он что-нибудь да придумает.
   Андрюша ее больше не любит, гнала она мысль, сделавшуюся  в  его  от-
сутствие в тысячу раз ужаснее: прежде ей в глубине души все равно  каза-
лось невероятным, чтобы он мог ее оставить - это все равно  что  бросила
мама.
   - Но почему, почему ты не хочешь дружить с хорошими ребятами? - с от-
чаянием допытывалась она, перечисляя добропорядочные фамилии, но  Аркаша
только хмыкал с ненавистью:
   - Да они же все буржуа! Кроме "Мастера и Маргариты", ничего не  чита-
ли, а мнят себя цветом мирового интеллекта...
   Та же, Андрюшина ненависть к малейшему признаку довольства...
   Но сколь ни тревожилась она, когда Аркаши не было после  одиннадцати,
с работы приходила разбитой до того, что не выдерживала - засыпала.  Од-
нако ночью, несмотря на таблетки, просыпалась от тревоги  и  прокрадыва-
лась посмотреть, спит ли Аркаша, и подолгу стояла над  ним,  со  страхом
пытаясь понять, не пахнет ли от него вином, но так не разу и не  поняла.
Но когда Аркаша дышал спокойно, и ей становилось спокойнее, а  когда  он
метался, всхлипывал, она от тоски и жалости долго не  могла  заснуть  и,
подброшенная беспощадным будильником, ставила на  огонь  кашу  для  сына
(самой ничего не лезло в горло - пила только чай покрепче, а кофе в  го-
роде было не достать), мылась, наводила марафет,  ничего  не  соображая,
только тупо удивляясь: неужели она опять превозможет еще один  двенадца-
тичасовой рабочий день, двенадцатичасовой страх не обеспечить людей  за-
казами, деньгами. (Что деньги еще придется как-то отрабатывать - про это
уже некогда и думать.)
   Теперь под ее началом оказалось намного больше людей, общение с кото-
рыми изматывало необходимостью притворяться.  (Глупый  Сударушкин  думал
купить ее повышением - дополнительной обузой. Но ее власть - защита  для
ребят.) И теперь, когда удалось никого не оставить за воротами, к ней то
и дело подходили недовольные, с чего-то решившие,  что  на  заработанное
они должны жить лучше, чем на незаработанное. И чувствовалось, что  речь
для них идет не о такой легкомысленной и даже слегка забавной вещи,  как
деньги, а прямо-таки о святом.
   Что самое обидное - и Фирсов туда же: нужно избавляться от  балласта.
Закоренелый скептик с такой надеждой и нежностью произносил  слова  "ры-
нок", "конкуренция", за которыми вот-вот должны были прийти высокое  ка-
чество продукции, высокая коммерческая честность, - а тут  из-за  ложной
гуманности... Как он расписывал новый кооператив "Теремок":
   - Тут уж никаких строительных недоделок! Под ключ! Контроль  потреби-
теля!
   И когда в местную газету  посыпались  жалобы  дачников,  доверившихся
"Теремку" (задатки забраны, а кособокие домишки гниют под дождем  -  кто
без крыши, а кто и без фундамента), Фирсов ходил  такой  понурый,  будто
вложил в эти домишки все свои  сбережения  (духовные  сбережения,  может
быть, он таки и ухнул туда почти все). Ядовитый Коржиков рассказывал  за
достоверное, что еще на самой кооперативной заре Фирсов якобы купил  це-
лых два пирожных у бравого корзинщика с исключительной целью  поддержать
коммерцию - и отделался сравнительно легко, недельным поносом.  "Сколько
раз тебе говорить: я человек неинтеллигентный - слов таких не люблю",  -
выговорила она Коржикову, хотя в скепсисе  и  злоязычии  Фирсов,  в  об-
щем-то, ему не уступит - но любовь всякого делает наивным.
   Отношения с Сударушкиным тоже требовали нервов и нервов (как бы из-за
Андрюшиных шуточек еще и не назвать его  Сидорушкиным),  хотя  на  новой
должности он уже держался родным отцом: хватило ума распознать, что  она
способна и запрягаться, и лягаться. А в прежнем чине как-то даже  выско-
чил из кресла, которое всегда покидал крайне неохотно, как будто боялся,
что его тут же займут: "Я требую безоговорочного послушания!" Но она то-
же не смолчала: "Вам уже семьдесят лет все беспрекословно повинуются - и
куда вы нас завели?"
   Главное - она может поставить в смешное положение. Потом-то можешь ее
хоть убить, а смешное положение - все, уже запомнилось...  Лучше  уж  до
поры до времени подержаться родным отцом.
   Для начала родной отец, чтобы ослабить ее позиции,  попытался  раста-
щить ее ведущих специалистов, которых она же и превозносила на всех  пе-
рекрестках. Но тут он действительно не понимал, что коллектив - это  жи-
вой организм, а если могучие руки Ивана отдать одышливому Петру...
   Сударушкин по одному вызывал к себе ее гвардейцев и под строгим  сек-
ретом предлагал повыситься или даже что-нибудь возглавить, но все  отка-
зывались и немедленно шли закладывать Сударушкина  матери-командирше.  И
вдруг удар: милый, робкий Илюша согласился взять сектор в другом  отделе
(ему была гарантирована возможность не расставаться ни на миг  со  своей
любимой системой КАРМАН и продавать ее во все концы света).  Становым-то
хребтом был Сережа, а КАРМАН - это была больше реклама - эвон куда  рас-
ходится наша продукция! Ну, еще с КАРМАН'а всем обламывались  регулярные
премии, от которых Наталья железной рукой отстегивала Сереже хоть на пя-
терку, а больше, чем Илюше, чтобы все помнили: Сережа делает более  фун-
даментальное дело, хотя и не годящееся на продажу в отдельности.
   Премии эти, кстати, обошлись Наталье в два оклада. Платить-то  должна
бы оформлявшая договоры плановичка, но нельзя же, чтобы страдал человек,
ничего от КАРМАН'а не получивший. В благодарность она-то и  сообщила  об
Илюшиной измене.
   Наталья, не в силах пережить предательство в одиночестве,  рассказала
ближайшим друзьям, немедленно переставшим в упор замечать Илюшу, который
и без того натыкался на мебель и каждое слово выговаривал лишь с третьей
попытки, а на четвертый день, улучив в обеденный перерыв минутку, - обе-
дать ей было некогда, только кто-нибудь из женщин сжалится и заварит  ей
чайку покрепче, - обратился к ней за отпущением греха: только чужое сло-
во, объяснял Андрюша, способно избавить нас от сомнений. Илюша  лепетал,
что на нем лежит долг перед семьей: мать, жена и автомобиль "Волга".
   Наталья, собрав все силы, не отрываясь от бумаг, сухо пожала плечами:
"Мы никого не держим". Сердце колотилось прямо в ушах, но... миловать за
предательство коллектива - это не ее личное право. Через час ей позвони-
ла осведомительница и восторженным шепотом сообщила, что  Илюша  полчаса
просидел у Сударушкина среди громовых раскатов его фальцета и вышел весь
багровый, хоть прикуривай, и чуть ли не в слезах, однако  приказ  о  его
назначении взбешенный Сударушкин изъял из подготовки.
   Но гвардейцы по-прежнему не замечали его в упор, и он ходил такой по-
терянный и бледный, что Наталья всерьез встревожилась за его хилое  здо-
ровье и начала обращаться с ним поласковей, а за ней  стронулись  и  ос-
тальные. Только Сережа остался непримирим: "Такие вещи прощать  нельзя!"
И нужно было растолковывать ему, как трудно Илюше  выдержать  постоянный
нажим трех таких махровых мещанок, как мать, жена и "Волга".
   Одна нежданная радость свалилась: Федоренко ушел заведовать  кремато-
рием. Наталья не преминула указать Сударушкину: "Вот оно -  ваше  умение
подбирать кадры. Это же позор: значит, ему абсолютно все равно, чем  ру-
ководить!" Однако Сударушкин остался вполне серьезен  и  внушителен:  "В
этом и заключается талант сильного организатора".  Для  своего  незнания
ничего ни о чем они изобрели мифический термин  -  сильный  организатор:
всех натравливать друг на друга, обещать одну и ту  же  должность  сразу
десятерым, на подчиненных орать (кто побеззащитнее), а перед начальством
щелкать каблуками: "Будьт сделно!", а если что - созывать  десятичасовые
совещания из таких же дураков, ибо знающего человека они ни  распознать,
ни выносить не в состоянии.
   Не сумев растащить ее коллектив, Сударушкин  предложил  ей  должность
замдиректора, пока и.о. - господи, на этом крючке  думает  ее  удержать!
Разговор происходил наедине, но уже назавтра с  ней  начала  почтительно
здороваться куча народу - жалкие личности! Мудрый Андрюша объяснял,  что
раз она уважает не должность, а человека - то  о