свете лишь благодаря незримому кишению  мириадов
невидимых бактерий, денно и нощно занятых кругообращением веществ на ма-
тушке-земле. Да и каждому из нас трудно представить,  что  какая-то  там
радиация, лишенная цвета, запаха, вкуса, способна изуродовать  потомство
человека на все предбудущие времена, разрушив его наследственное вещест-
во, которое не затронули ни голод, ни раны, ни ожоги, ни...
   Чувства наши - их мы ценим дороже всего на свете. Именно поэтому  нам
так важно, чтобы их разделяли. Но для наследников наших они еще  гораздо
важнее: через их посредство отпечатывается в наших детях наш  стереотип.
"Получил квартиру", "премию", "продвинулся",  "повысился",  "ответствен-
ный", "заведующий" - что для ребенка сей звук пустой! Все,  что  ценится
взрослыми, не имеет в глазах малых сих ни малейшей цены:  они  реагируют
исключительно на чувства. И если папаша-приобретатель без конца  брюзжит
в заботах о своих приобретениях - пусть не удивляется - "В кого он  уро-
дился!" - если у него вырастет бессребреник или расточитель. А  трудолю-
бивый крот, породивший  легкомысленного  разгильдяя,  пускай  сопоставит
пресную    добродетель    своих    речей    с    многоголосым    воплем:
"Го-о-о-о-о-л!!!!!!...".
   Государственная мудрость гласит: неважно, что ты чувствуешь, - важно,
что ты делаешь. Но если думать о  сохранении  наследственного  вещества,
ближе к истине окажется обратная крайность: неважно, что ты  делаешь,  -
важно, что ты чувствуешь. Ибо дитя человеческое наследует  не  дела,  но
чувства отцов. Для сохранения не смертной, но  бессмертной  нашей  части
мечта может оказаться важнее поступка. Ни скучный хапуга,  ни  послушный
"винтик" не сумеют  породить  себе  подобных.  Если  вы  не  испытываете
сильных чувств, самостоятельных стремлений - значит вы не несете в  себе
никакого стереотипа, который можно было бы отпечатать в ваших  потомках,
и никому не угадать, породите вы корову или змею, волка или шакала. И не
охайте тогда: "В кого они уродились?!" - им не в кого  было  урождаться,
потому что вы - никто.
   Да, да, да, тысячу раз да: стереотип  может  храниться  не  только  в
практических делах, но и в мечтах, в чувствах! Иначе - что  мне  остает-
ся...
   Правда, в том страшном интервью Сабуров обмолвился: нравственным  мо-
жет быть только автоматическое, безотчетное, а то,  в  чем  мы  способны
усомниться, тем самым уже обречено  на  гибель.  Нерассуждающие  табу  -
единственная надежная форма морали: в Полинезии Сабуров видел, как  люди
умирали из-за того, что съели неположенное блюдо в неположенном месте.
   Чур меня, чур! Табу уже не воскресить - сегодня человеческое начало в
нас сохраняется не косностью, а включенностью в сеть душевных связей.
   Блажен, кто родился в эпоху, подобную футбольному матчу,  когда  весь
стадион охвачен единым чувством, когда каждый с неизбежностью захватыва-
ется незамысловатым, но необоримым  тралом  общих  устремлений,  который
влачит за собой и дельфина, и селедку, и краба, и медузу.
   Куда сложнее запутаться в паутину человеческих чувств тому, кто  уро-
дился в многоквартирном доме, в каждой ячейке которого и свои заботы,  и
свои тараканы. Поэтому еще вчера искусство могло быть  только  средством
приятного досуга - но сегодня, в многомиллионном ячеистом обществе,  где
душевные связи не завязываются сами собой, оно жизненно необходимо своей
способностью связывать нас личными отношениями с лично не знакомыми нам,
давно умершими или даже придуманными людьми. Сегодня не косность и неве-
жество, но единение в чувствах, в культуре охраняют наш стереотип - наше
бессмертное наследственное вещество.
   Паутина-хранительница... Этот образ пришел Сабурову в  голову,  когда
он на лодке приближался к острову, на котором сохранилась община раннех-
ристианского типа: с общим имуществом, взаимопомощью, братством  и  всем
остальным, о чем мечталось Сабурову. Дело происходило в Эфиопии:  неопи-
суемой лазурности озеро, неописуемой изумрудности трава и при всем том -
Африка: в бархатной траве ютятся скорпионы, а в лазурной  влаге  клацают
челюстями крокодилы. Подплывая к острову, Сабуров увидел, что прибрежные
кусты оплетены бесконечной серебристой паутиной, опоясывающей остров без
единого изъяна: с острова много лет никто не выезжал - община ни  в  ком
не нуждалась. Боже, как изодрана  государством  паутина  наших  душевных
связей!.. Образ затянутого паутиной острова, возмущался известный  фило-
соф и общественный деятель сэр Чарльз Брукс, это лучшая критика  воззре-
ний Сабурова: он восхваляет людей, не имеющих выхода наружу,  к  чему-то
более высокому, - святому, в конце концов! - но погрязших в обслуживании
друг друга, то есть самих себя! "А для чего нужны все эти божества, свя-
тыни? - возражал Сабуров. - Для чего человеку сохранять  этот  пережиток
рабства: потребность непременно смотреть на что-то снизу вверх?".
   Кстати, лет через тридцать-сорок об этой же паутине  небрежно  обмол-
вился один европейский писатель, в течение нескольких лет считавший себя
очень знаменитым: поклонницы именовали его не иначе как Стилист. Стилист
обронил, что серебристая паутина - единственное место в записках Сабуро-
ва, обращенное к эстетическому чувству. Стилист  высокомерно  удивлялся,
что Сабуров, повидавший своими глазами все чудеса света, никак не упомя-
нул ни о сверкании солончаковых пустынь,  ни  о  грандиозной  вычурности
скал, ни о диковинных расцветках зверей и птиц, одни имена которых в по-
эте вызывают трепет: заметил лишь то, что он называл человеческими отно-
шениями грязных невежественных существ, лишенных человеческого облика.
   Любопытно, как воспринял бы этот упрек в мещанстве столбовой дворянин
Сабуров? Но рецензия известного врача и  путешественника  Гаспара  Курне
подействовала на все существо Сабурова потрясающим образом. Курне в тща-
тельно отобранных выражениях высказывал удивление,  что  автор  "Записок
Сабурова" не произнес ни слова об ужасающих болезнях, являющихся подлин-
ным бичом обитателей первозданных островов и материков, -  о  чудовищных
незаживающих язвах, целых гроздьях слепых глаз, раздутых животах, разры-
ваемых клубками шевелящихся паразитов?
   Прочитав эти строки, Петр Николаевич выронил газету и закрыл лицо ру-
ками, повторяя: "Он прав! Какой стыд! Какой стыд!". Здесь будет  уместно
вспомнить, что самого Петра  Николаевича  тропическая  лихорадка  дважды
приводила к самому краю могилы, но смертная часть человека, даже  П.  Н.
Сабурова, не могла всерьез занять его ум.
   Сабуров очень любил сказку, услышанную им от каких-то кочевников: ут-
ка-праматерь плавала по бескрайнему океану, не находя ни крупицы тверди,
чтобы свить гнездо. Тогда она нарвала пуха из собственной груди - с  не-
го-то и началась земля. Так было во все времена: вся твердь, на  которой
мы стоим, была когда-то кем-то вырвана из собственной груди.
   Поразительное душевное здоровье и душевная щедрость  Сабурова  опира-
лась, я уверен, еще и на то, что ничего на свете он не считал своим.  Вы
владеете домом в центре Парижа, соглашался Сабуров, но задумайтесь: ведь
тысячи писателей, артистов, художников, ученых должны были потрудиться в
течение веков, чтобы Париж стал тем центром мировой культуры, куда стре-
мятся тысячи людей со всех концов земли, - так что, сдавая квартиру вна-
ем, вы отчасти торгуете славой Мольера.
   Кем бы вы ни были и чем бы вы ни обладали, будьте уверены: в  течение
веков массы никому теперь не ведомых людей осушали болота, вырубали  ле-
са, прокладывали дороги к тому месту, где вы живете:  уберите  все  это,
останьтесь сидеть исключительно на своей собственности - и  вы  увидите,
как все ваше золото обратится в золу.
   Хорошо, вы не вульгарный хозяйчик, вы благородный обладатель таланта:
вы написали гениальную поэму, вы  сделали  выдающееся  изобретение...  А
скажите: язык, которым вы пользовались, открытые до вас законы  природы,
научные приборы, наконец, - и они тоже ваши создания?  Да  в  простейшем
гвозде, который вы вбиваете в стену, сосредоточена  вековая  металлурги-
ческая цивилизация!
   А вы, маэстро - были бы вы скрипачом-виртуозом, если бы не была изоб-
ретена скрипка?
   А вы, благородный поэт? Вы сами создали ту поэтическую культуру, отп-
рыском коей вам посчастливилось стать? Может быть, это вы обучили грамо-
те ваших читателей, вы развили в ваших почитателях художественный  вкус,
без которого ваши творения остались бы унылой белибердой?
   Не только вокруг вас, но и в вас самих все наиболее ценное не принад-
лежит вам - даже ваш точеный мраморный нос, которым вы так гордитесь, он
красив лишь до тех пор, пока окружающие согласны  считать  его  таковым.
Странствуя по свету, Сабуров, кажется, не встречал такого уродства,  ко-
торое где-либо не считалось красотой. Чего стоят одни только уши до плеч
или полумертвая шея, которая может держать голову не иначе, как при пос-
редстве нескольких десятков вплотную нанизанных металлических колец!
   В семидесятых годах прошлого века наделала шуму брошюрка,  выпущенная
в свет под безвкусным  псевдонимом  одной  эксцентрической  американкой,
подвизавшейся в журналистике.  Брошюрка  носила  на  редкость  изобрета-
тельное название - "В объятиях людоеда": кровожадный чернокожий каннибал
похищает с элегантной яхты золотоволосую красавицу. Вначале  людоед-гур-
ман предполагает ею полакомиться, но, уже намазав горчицей, вдруг засты-
вает, пораженный как громом  ее  небесной  красотой.  Сердце  прекрасной
блондинки тоже было тронуто этой наивной бескорыстной страстью, особенно
после того как богатырь сложил к ее ногам весь свой наличный запас суше-
ных человеческих голов.
   Описание любви среди мангровых зарослей, кокосов и  бананов  ни  одна
домохозяйка не могла читать без восхищения и зависти. Супруг-людоед  ис-
полнял малейшие прихоти своей прекрасной повелительницы,  предоставив  в
ее распоряжение семнадцать  обломков  фарфоровых  тарелок,  ожерелье  из
гильз от винчестера и множество других сокровищ. Из любви к  ней  он  за
несколько дней изучил английский язык, чтобы объясняться ей в  любви  на
ее родном языке, причем его милый акцент напоминал почему-то ирландский.
Добродушный великан уверял ее с ирландским акцентом, что его покорили ее
красота и чистоплотность, а также двенадцать разновидностей ее  духов  и
лосьонов. Когда же златовласая повелительница начала тосковать по родным
редакционным коридорам и стрекоту "Ундервудов", мужественный воин покор-
но сказал ей: "...как дай вам бог любимой быть  другим"  -  и  самолично
снес ее на собственных могучих плечах к резиденции американского  консу-
ла, где она произвела подлинный фурор своим загаром и травяной  юбочкой,
исключительно выгодно подчеркивающей ее прелестные формы.
   Великодушный влюбленный провожал увозивший ее  пароход,  простирая  к
ней могучие руки с вершины вулкана, но когда она в последний раз огляну-
лась, его уже не было. Мораль отсюда вытекала, впрочем, довольно антира-
систская: любовь всюду любовь,  красота  всюду  красота,  чистоплотность
всюду чистоплотность.
   Сабурову тоже удалось проникнуть вглубь этого гористого острова,  из-
резанного долинами, каждая из которых была заселена особым племенем.  Он
сумел завоевать доверие дикарей, и более того: ему удалось  побеседовать
с покинутым супругом отчаянной американки. Закаленный воин с содроганием
признался, что его брак был одним из самых тяжких испытаний в его жизни,
исполненный трудов и опасностей, и вступить в этот союз его  мог  заста-
вить лишь патриотический долг: невеста обещала принести в приданое  пол-
сотни железных топоров вместо здешних каменных, а с  железными  топорами
его родное племя могло рассчитывать на полное истребление всех вражеских
племен, то есть всех остальных племен острова.
   Прежде всего, новая жена навлекла на него  позор  своей  упорствующей
нечистоплотностью, никак не соглашаясь заворачивать свои  испражнения  в
листья и закапывать в специально отведенном месте. А ее  бестактность  -
смотреть на жующего человека, когда каждый ребенок  знает,  что  в  этих
случаях необходимо отвернуться! А невоспитанность - после самой обильной
трапезы даже не рыгнуть в знак благодарности! А неразвитость ее вкуса  -
она не находила удовольствия даже в мясе жареных собак и ящериц, не  го-
воря уже о пауках, жуках и червях самых деликатесных сортов. Она удивля-
лась, что женщина убивается над издохшим поросенком, которого она вскор-
мила своей грудью, - кто еще был бы способен на такое  бессердечие?  Она
так ни разу и не собралась поискать насекомых в волосах у мужа  (правда,
может быть, потому, что их не ела). Она ежедневно мылась  -  из-за  этой
отвратительной привычки от нее совсем "не пахло женщиной". В  довершение
она натиралась столь мерзкими снадобьями, что у него не хватало  духу  к
ней даже приблизиться.
   Один лишь патриотический долг не мог оживить его чувств,  подавленных
гадливостью. Он тщетно просил новобрачную, раз уж она не в силах сделать
расплющенным свой нос, хотя бы натереться прогоркшим свиным жиром и выб-
рить с затылка эти скользкие волосы, отвратительно прямые, а  не  курча-
вые, - а ведь он предлагал ей для бритья не какую-нибудь обугленную щеп-
ку бамбука, а великолепный бутылочный осколок!
   Бедный супруг-патриот был в ужасном затруднении, но желание  получить
доступ к новейшим видам вооружения заставило его найти выход: каждый ве-
чер он отправлялся в хижину одной из своих испытанных жен - по-настояще-
му привлекательных женщин, которые ожидали его в полной любовной  роско-
ши, натерши свои пышные бедра мочой и тщательно выбрив прокаленной плас-
тинкой бамбука наиболее возбуждающую мужчин часть тела - курчавый  заты-
лок, для верности еще и намазав его прогоркшим свиным жиром. При появле-
нии мужа старая верная супруга поворачивалась к нему задом и приподнима-
ла плетенку с затылка. Новобрачный в течение нескольких минут  обозревал
его, изнемогая от страсти, а затем срывался с места и стремглав летел  к
новому брачному ложу, пока его пыл не успел угаснуть, и там, зажав нос и
зажмурив глаза, успевал-таки кое-что свершить для отечества.
   Вконец расшатав нервную систему, стойкий боец упорно и  тщетно  дожи-
дался, что и другая сторона окажется столь же щепетильной  в  соблюдении
договора, и Сабуров не стал его разочаровывать, хотя и знал, что  амери-
канка была немедленно выслана с  острова  без  права  обратного  въезда:
местной администрации и без того хватало беспокойства со  стороны  не  в
меру воинственного населения - недоставало только железных топоров!
   Сабуров при помощи многочисленных - даже чрезмерно  многочисленных  -
примеров убеждал своих читателей, что и внутри нас нам лично принадлежат
лишь осклизлые внутренности, а то, что мы в себе считаем наиболее личным
- оно-то и есть наиболее чужое: наши этические и эстетические вкусы, да-
же наша собственная внутренняя речь: попробуйте  мысленно  произнести  -
про себя! - что-нибудь такое, чего вы стыдитесь, и увидите, что  выгово-
рить это - про себя! - очень нелегко - явиться в наготе в гостиную.
   Даже наше мнение о себе есть отражение чьих-то чужих мнений: мы  ста-
новимся тем, что о нас думают. В своих странствиях Сабуров столкнулся  с
обычаем добавлять к имени родившегося ребенка прозвище - день недели,  в
который ребенок появился на свет: у нас это были бы "Витька Понедельник"
и "Светка Среда". Считалось, будто люди, родившиеся в понедельник, смелы
и жестоки, а родившиеся в среду, наоборот, робки и податливы. И что  же?
Среди преступников, совершивших какое-либо насилие над  личностью,  доля
"Понедельников" оказалась утроенной, а "Сред" практически совсем не уда-
лось отыскать.
   Сабуров создавал добро ожиданием добра, как другие рождают зло ожида-
нием зла. Я тоже, по примеру Петра Николаевича, своими немощными  душев-
ными силенками стараюсь внушить каждому встречному  ребенку:  мир  добр!
Детям победнее я стараюсь хотя бы подарить  какую-нибудь  мелочь,  вроде
хоккейной клюшки - вполне еще приличной, но уже  выброшенной  теми,  кто
побогаче. Наши чувства тянутся навстречу ожиданиям, как деревца к  солн-
цу. Потому-то, говаривал Сабуров, в нашей душе нет почти ничего  прирож-
денного, "естественного". Сабурову встречался народ воинов,  у  которого
достойным делом почиталось одно: с мрачным видом завернувшись  в  рваный
плащ, отрешенно сидеть у скудеющего фонтана, в то время как редкие люди,
склонные работать и зарабатывать, трусливо беспокоясь о завтрашнем  дне,
всеми презирались, несмотря на их относительный достаток. Видел  Сабуров
и народ торговцев: сытые ремесленники там считались людьми второго  сор-
та, а люди высшего  сорта  целые  дни  проводили  в  тщетных  ухищрениях
что-нибудь приобрести подешевле и сбыть  подороже,  вовсе  не  собираясь
продать свое голодное торговое первородство за чечевичную похлебку  мас-
терового. Сабуров некоторое время жил среди народа чиновников,  где  все
от мала до велика друг друга контролировали. Сабурову попадался даже на-
род слуг, а главу о народе воришек просто-таки должен  прочесть  каждый.
Это истинный шедевр.
   Сколько мудрецов и поныне убеждено, что честность рождается из  выго-
ды. Но слуги были уверены, что выгоднее всего прислуживать, а воришки  -
красть.
   Отправившись добровольцем на русско-турецкую войну в качестве санита-
ра (под чужим именем - он к тому времени уже  находился  на  нелегальном
положении), Сабуров испросил  дозволения  обследовать  содержащихся  под
арестом дезертиров; к его удивлению, доля робких  и  слабонервных  среди
них оказалась ничуть не выше обычного уровня. Единственным отличием была
слабая душевная управляемость: их чувства не были  связаны  с  чувствами
какой-нибудь общности - даже такой, как рота, взвод или дружеская компа-
ния: мы бываем храбрыми или великодушными, только повинуясь чужой воле -
ты моей, я твоей. Не прячется ли за множеством самых разнообразных  ано-
малий общая проблема-родоначальница: ПРОБЛЕМА ОДИНОЧЕСТВА, душевной изо-
ляции? Эта догадка легла в основу его классического труда  "Психопатоло-
гия одиночества".
   Все, что в нас есть человеческого, не ленился  повторять  Сабуров,  -
это бессмертная печать, которую общество вдавило в воск нашей души, раз-
мягчив его токами душевных связей - без них воск становится сталью.  Че-
ловека,  которому  удалось  "остаться  самим   собой",   Сабуров   видел
единственный раз - в Индии, в католической миссии: это была  девочка,  в
младенчестве похищенная волчицей и ею же вскормленная,  на  четвереньках
она носилась с непостижимой быстротой, и пальцы ее ног торчали под  пря-
мым углом к ступне. Лакала она только из блюдца, и при попытке  прикрыть
ее греховную плоть выла и царапалась как бешеная.
   И наипростейшие наши инстинкты не сохранились в их первозданном виде:
даже страх смерти в нас - это вовсе не инстинкт самосохранения,  который
побуждается к действию  непосредственной,  зримой  опасностью.  Но  ужас
смерти, который внезапно посещает нас именно в покое и  безопасности,  -
этот ужас есть нечто совсем иное: он есть расплата за нашу гуманистичес-
кую веру в высшую ценность человеческой жизни. Все мы считаем, что  мно-
гомиллионное, скажем, судно - ничто в сравнении с  жизнью,  может  быть,
даже дрянного человека. А у многих народов каждого оценивают "строго  по
личному вкладу", и - что еще важнее - каждый и сам, по закону внутренне-
го отражения, оценивает себя тою же меркой!
   Какие рудименты Сабуров отыскивал в нравах тех  районов  Африки,  где
веками процветала работорговля: каждый видел в каждом (и в  себе!)  лишь
выгодный объект для захвата и продажи. Зато никто там не видел  в  своей
смерти всемирной беды. Где-то - не то на Новой Гвинее, не то на  Соломо-
новых островах - Сабурову в знак доверия было  позволено  участвовать  в
боевом походе. Утомленный отряд под палящим солнцем поднимался  в  гору,
когда один немолодой воин внезапно потерял  со