е поломок и высадок, Сабуров добрался до места  пересадки,
он почувствовал, что для профилактики не будет лишним заглянуть в  готи-
ческую часовню - общественную уборную, монументально высившуюся в  самом
центре круглой площади, дабы общественность знала, кто куда направился и
сколько времени там провел. Первая ласточка новой экономической  полити-
ки, уборная была платная.
   По сравнению с бесплатными временами, внутри стало почище, у раковины
в прихожей появилось мыло и сушилки для рук, а главное  -  конторка,  за
которой восседал спекулянтского вида верзила (по роже его сразу угадыва-
лось, что он не станет трудиться за гроши, вроде зарплаты старшего науч-
ного сотрудника или профессора. Похоже, конторка  эта  использовалась  и
для сделок иного масштаба, - уже при Сабурове к конторке успело  подойти
два человека одной наружности с хранителем унитазов, - обменялись с  ним
краткими репликами и удалились).
   Верзила, сидевший в обнимку с попсовой девкой - всюду жизнь, а деньги
не пахнут, - крутил на мафона-кассетнике какую-то музычку, символизирую-
щую сладкую жизнь. Клиенты шли к кабинам под оркестр, превращавший впол-
не будничный акт в нечто  торжественное,  требующее,  может  быть,  даже
"Свадебного марша" Мендельсона (правда, некоторых смущала  необходимость
отрывать туалетную бумагу на глазах попсовой девицы).
   Люди не умеют ценить то, что достается даром,  как  воздух,  так  что
платная уборная учит относиться серьезнее к  маленьким  радостям  бытия.
По-настоящему ценить каждое мгновенье мы начнем лишь тогда,  когда  при-
дется платить за каждый вздох. Кстати, желая за свой  гривенник  вкусить
все услуги, клиенты - каждый, абсолютно каждый, - тщательно моют руки  с
мылом, без чего прежде прекрасно обходились. Неужели люди начнут  ценить
таланты только тогда, когда их заставят платить за них?
   Сабуров не любит оставаться в дураках, а в остальном деньги его  мало
интересуют. Ему может помочь разве что совсем еще небывалая форма  плат-
ных услуг: "Если Вы страдаете от тупоумия  окружающих,  кооператив  "Мое
почтение" за умеренную плату готов поддакивать каждому Вашему суждению и
выказывать глубочайшее почтение ко всему, чем Вы дорожите". Более  всего
Сабуров дорожит такой никчемной ерундой, как мнения. Их он производит  -
ими и дорожит. Как хорошему столяру, должно быть, невыносимо видеть  ин-
валидов вроде тех, которых Сабуров сколачивал в каморке  под  лестницей,
так и Сабурову нестерпимо видеть вокруг себя нагромождения безобразной и
халтурной продукции человеческого разума.
   Пожалуйста - солидный, очень уважающий себя мужчина,  умывавший  руки
рядом с Сабуровым, самодовольно провозглашает: "Хорошо  -  деньги  стали
брать. Теперь будет порядок!". Хоть бы ты задумался, идиот, сколько дря-
ни тебе всучивают за деньги! Ни один буржуазный идеолог  не  верует  так
свято и бескорыстно в благодетельный "закон  чистогана",  как  советский
обыватель. Впрочем, идиоты нынче поляризовались  -  одна  часть  молится
спасительному чистогану, другая - священному Порядку.
   На одном полюсе идиотизма уверены, что писателей, равных Льву Толсто-
му, не замечается потому, что людям недостаточно платят; на другом полю-
се убеждены, что новейший Ньютон не является оттого, что на людей недос-
таточно давят. И на обоих полюсах умерли бы со смеху, если  им  сказать,
что у Сабурова с Натальей совершенно иная жизненная драма, что они жела-
ют не брать, а отдавать, да только - увы! - никто не спешит за их сокро-
вищами. Точнее, к Наталье кое-кто все же спешит, а к нему...
   И дети, видно, почуяли как-то, что папа с мамой не денег  ищут  и  не
чинов, и тоже прониклись презрением к деньгам и карьере. А выше этого им
ничего не предложили - Сабуров сам не желал еще и для них  трагедии  от-
вергнутой жертвы: ведь все нестандартное наверняка  будет  отторгнуто  и
Сидоровыми, и Медным Всадником.
   У входа в интернатский двор Сабуров разминулся с ветхим, донельзя об-
носившимся стариком, семенящим бессильным шажочком шириной в  воробьиную
четверть, - старик тоже кого-то навещал.
   Девочек во дворе было гораздо меньше, чем мальчишек. Но возможно, Са-
бурову, не имеющему дочерей, именно мальчишки бросались в глаза: стриже-
ные головы и - зеленка, зеленка... Море разливанное зеленки.
   Курточки и брючки - хабэшная джинсовая пара - мелькают не совсем оди-
наковые, но очень, очень однообразные, - сам  Адольф  Павлович  Сидоров,
партгрупорг и политинформатор, был бы доволен таким  единообразием,  Все
мятое, заношенное до лоска... До щемления в груди,  хотя  Сабуров  знал,
что эта форма только для уличных игр, а на улицу и Шурка, когда был  по-
меньше, одевался не лучше, - он за один выход одежку уделывал до неузна-
ваемости, а потому и не любил обнов - ответственности.
   Здешние мальчишки были не грязней Шурки, а в бытовках у них висела на
вешалках новая школьная форма, добротные пальто, осенние и зимние, форма
для выхода в город, самостоятельно ими вычищенная и отпаренная. Но когда
Сабуров видел ребятишек, электрическим утюгом  старательно  отпаривающих
курточку и брючки, у него на душе становилось еще  муторней,  и  Шуркина
безалаберность, с которой они много лет безуспешно борются,  представля-
лась прямо-таки умильной: да ведь так и должен вести  себя  мальчишка  в
доме, где чувствует себя любимым - штаны в один угол, рубашку в  другой,
сапожки стряхнуть с ноги на кого бог пошлет...
   В вестибюле Сабуров задержался у стенной  газеты  "Уголок  здоровья".
Рукописная заметка "Как избежать стригущего лишая"  -  поменьше  гладить
незнакомых кошек и собак. А где же взять знакомых? Небольшая эпопейка  о
гриппе: "Невидимкой к ветру века, видно, накрепко прилип  враг  здоровья
человека - злополучный спутник грипп" - и все в таком духе, строк  двес-
ти. Еще заметка - "На скользской дорожке": Бортникова, Руденко и Троепа-
лова распили бутылку вина; по этой же скользской дорожке устремились Ры-
жов, Шевчук, Клушина, Бобров, Гвоздева, Оноприенко, Седых,  Молдагалиев,
Згуревич, Габуния "и кое-кто еще".
   В полутемных коридорах перебегали какие-то  озабоченные  тени.  Запах
общественного питания смешивался с запахом общественной  уборной.  Впро-
чем, в коридорах и палатах довольно  чисто,  -  вот  и  сейчас  дежурный
мальчуган унылыми движениями швабры гонит рядом с собой кучу  мусора,  в
которой преобладают едва надкусанные и даже вовсе нетронутые куски  хле-
ба, между которыми бросается в глаза целехонький  пионерский  галстук  и
шмат надкушенной вареной колбасы (в городе такую  колбасу  отпускают  по
талонам).
   Сабурову говорили, что на одного интернатского ребенка в год расходу-
ется больше, чем они с Натальей тратят на своих горячо любимых деток,  а
в итоге - запах столовой перемешивается с запахом уборной. Здесь  прихо-
дится платить за то, что папа с мамой делают бесплатно и добровольно,  -
и следовательно в десять раз лучше. Но если их добрая воля однажды  уле-
тучится, ни самые свирепые приказы, ни самые  щедрые  заказы  не  смогут
возродить того, что делается само собой.
   Ближе к Витиной палате начали попадаться знакомые лица (а имен  Сабу-
ров, к стыду своему, запомнить никак не может), - поздоровавшись, не от-
водят глаз, будто ждут чего-то. Сабуров как бы мимоходом угощает ириска-
ми, кое-кто благодарит, но смотреть все равно продолжают, -  ужасно  не-
ловко "не замечать" этого.
   - Витя не знаете где?
   - Его восьмиклассник бьет, - буднично, как сказали бы: он стирает.
   - Как же... надо же что-то...
   Но заплаканный Витя уже шел навстречу, и Сабурова царапнуло, что Витя
не бросился к нему, ища защиты и сочувствия, а, едва кивнув, прошел мимо
умываться от слез. Вполне буднично прошел, и полотенце висело через пле-
чо. Он не бросился к Сабурову, он ни от кого ничего не ждал.
   А ведь если бы ждал - кто знает, может быть, ожиданием этим он пробу-
дил бы и в Сабурове какой-то живой источник...
   Зато другие, несколько фигурок, - не те ли, кто лучше помнит  родного
отца или мать? - как будто ждут от него чего-то. Чего  наверняка  нет  у
него за душой, и он чувствует себя обманщиком, внушившим детям  какие-то
надежды. Он уже раздал почти все ириски, а они по-прежнему  терзают  его
своими  выжидательными  взглядами.  Он,  не  зная,  что  сказать,  начал
расспрашивать, как жизнь, что интересного произошло, - и невыносимо слы-
шать, с какой искренней готовностью они начинают отвечать на его  пусто-
порожние вопросы. Что же за сила заставляет, переступая  от  нетерпения,
повторять: "А я... а у меня...", пока не удастся вклиниться между чужими
новостями:
   - А я в лагере чуть не утонул - поднырнул под бревна - бац головой! -
не могу вынырнуть, тогда я напряг силы и...
   - А меня Бражкин дернул за косу, а я повернулась и говорю:  вот  пос-
мотришь, тебя бог накажет, а он как захохочет, а потом как спотыкнется!
   Что за могущественная сила вызывает у человека абсолютно бескорыстное
желание быть интересным для другого? Этим Наталья и оседлала своих  под-
чиненных - ей ведь и вправду все интересны.
   Витя, умытый и оттого несколько менее зареванный, увидев  Сабурова  в
центре кружка, кажется, и сам почувствовал к нему некоторый интерес.  Но
только он пристроился к компании, как вихрем налетевшая черноглазая  де-
вочка изо всей силы огрела его ладонью по спине  и  затрясла  ушибленной
рукой, будто обжегшись. Витя тоже подскочил,  но,  свирепо  обернувшись,
разулыбался, и лопатками поводил от удара с каким-то покряхтывающим бла-
женством, словно в бане на полке. А  маленькая  разбойница  выжидательно
уставилась своими глазищами на Сабурова, - она была из тех,  кто  словно
ждал от него чего-то.
   - За что это тебя?
   - Я ее опозорил, - блаженно объяснил Витя. - Я залез под  лестницу  и
смотрю, а она идет. Я выскочил и кричу: у Большачихи трусы белые!
   При этих словах Большачиха опять зыркнула на Сабурова,  пытаясь  уга-
дать, какое впечатление на него произвела эта новость. Хорошая  мордочка
- живая, умненькая, - надолго ли ее хватит?
   - Да, драться ты умеешь, - произнес не знавший, как ему  реагировать,
Сабуров.
   - А я и материться умею, - доверительно  придвинулась  Большачиха.  -
Хотите, заматерюсь?
   - Я верю, верю. Это дело нехитрое.
   - А вы расскажите что-нибудь. Про шпионов.
   - Ну, про шпионов, так про шпионов. Слушайте. Только потом не  жалуй-
тесь.
   Смех. Предусмотренный смех.
   - Сегодня утром мне нужно было кое-что найти в  книгах.  Но  какие-то
шпионы написали туда одну только жвачку.
   Смех. Теперь непредусмотренный. Оказалось, что  их  рассмешило  слово
"жвачка", - Витя с застенчивым удовольствием даже  повторил  вполголоса:
"Жвачка".
   - А тем временем шпион, который живет надо мной, начал чем-то  грохо-
тать, потом долбить одним пальцем "Похоронный марш" на пианино, а  потом
еще и залил меня водой.
   Дети осторожно смеются с оттенком недоумения, но глазенки блестят за-
интересованно.
   - Вот. Решил я тогда съездить к вам, пошел на троллейбусную  останов-
ку, а шпион, который должен был меня везти, не хотел отрываться от доми-
но, и народу на остановке  скопилось  видимо-невидимо,  стоять  пришлось
долго-предолго. Наконец шпион смилостивился и подъехал к  остановке,  но
не совсем, немножко не доехал. И вся толпа шпионов как кинется!
   - Они тоже были шпионы? - восторженно спрашивает Большачиха.
   - А кто же еще! И едем мы, едем, а шпионы, которые строили эту  доро-
гу, так уложили асфальт, что нас то и дело на  выбоине  подбрасывает.  А
шпион, который ремонтировал троллейбус, какую-то гайку под полом не  до-
вертел - троллейбус и сломался.
   Все хохочут.
   - А я тоже шпионка? - восхищенно сияя глазищами, спросила Большачиха.
   - Конечно. Вон ты как Витю треснула!
   - Так он ведь тоже шпион?
   - Конечно - иначе зачем бы он тебя стал позорить.
   - А есть кто-нибудь не шпион?
   - Нету. Мы все шпионы. Но среди шпионов есть еще свои шпионы (понима-
ете? - из шпионов шпионы!) - так  они  уже  называются  жидомасоны.  Эти
страшнее всех.
   - А какие они?
   - Этого никто не знает. Потому что никто их никогда не  видел.  А  от
этого еще страшней.
   Шутка получилась тяжеловатая, но глазенки блестят радостно. И Сабуров
внезапно ляпнул: "Все на свете делается по распоряжению  невидимого  на-
чальства", - и чуть не покраснел. Он от одиночества скоро начнет  пропо-
ведовать птицам небесным...
   Сабуров порылся в карманах и отыскал несколько ирисок для Вити.  Витя
принял - без благодарности.
   Мимо прошли девчушки лет семи-восьми, одна была  хорошенькая  кучеря-
венькая мулаточка.
   - Я ее люблю за голову брать, - указал на нее Витя. - Пружинит.
   И Сабуров тоже успел положить руку на ее упругую головенку. Она огля-
нулась без удивления, - привыкла, должно быть, - и  улыбнулась  с  милой
застенчивостью. Кажется, Макар Нагульнов мечтал, чтобы все нации переме-
шались, - все будут личиком приятно-смуглявые...
   А потом появился хулиган Шевчук с загипсованной рукой на перевязи  из
серого бинта. И взгляд всегдашний - не то просительный, не то  воспроси-
тельный.
   - Что у тебя с рукой?
   Наперебой спешат объяснить, что Шевчук залез за мячом дядьке в сад, а
дядька трахнул его дрыном и сломал. Рассказывают без  негодования,  при-
держиваясь чисто фактической стороны: Шевчук залез, дядька сломал.
   - Рехнулся он, что ли? Из-за мяча...
   - Мы к нему и в прошлом году лазили за яблоками.
   - Но не ломать же человеку руку! А вы что после этого? - Сабуров имел
в виду интернатское начальство.
   - Мы его опозорили. Мы пришли к его дому и стали кричать:  дядька-ду-
рак, дядька-дурак. Он выскочил, а мы убежали.
   В конце коридора показался мальчуган, чем-то похожий на Шурку  -  это
особенно царапает по сердцу, - крикнул: "Костя  пришел!"  -  и  скрылся.
Почти все мальчишки, не прощаясь, бросились за ним. Костя - это был кур-
сант. Сабуров услышал его командирский голос под окном: "Рассыпаться  по
трое, ура!" Многоголосое ответное "ура" покатилось к  оврагу  за  интер-
натским двором.
   Сабуров почувствовал укол ревности: здесь утирает слезы  сирот  фирма
"Сабуров и сыновья".
   - Ну что, Витя, проводить меня не хочешь? - неловко  отделять  одного
от равноправного множества, но надо же как-то с ним побеседовать.
   - Что-то ты давно к нам не заходил. Интересно праздники провел? - как
бы между прочим спросил Сабуров.
   - Интересно, - просто ответил Витя.
   - Ну и где был, что видел?
   - Ходили с пацанами везде. На концерте были в Горсаде. Артисты пьяных
критиковали: смотрел я балет "Лебединое озеро", и вдруг вылезает с рожей
бульдозера.
   Витя рассмеялся. Сабуров постарался улыбнуться.
   - Так ты бы и к нам заглянул. Чайку бы попили, книжку почитали.
   - Я не люблю книжки. Я свободу люблю - ходить везде.
   - Тебе, может, скучно у нас? - решился спросить Сабуров, кривой улыб-
кой стараясь облегчить Вите искренность ответа. Но Витя  не  нуждался  в
подобных утонченностях.
   - Скучно, - очень просто кивнул он.
   Помолчали.
   - А я заметил, что от скуки теряешь ум и доброту, - с неожиданной фи-
лософичностью произнес Витя. Сабуров удивленно взглянул на него, и  Витя
пояснил:
   - Меня днем укусил муравей, но я его простил. А потом вечером от ску-
ки вспомнил, взял старый кед, зажег и горячей резиной  закапал  муравьям
выход из земли.
   Снова помолчали.
   - А у нас одного пацана, Гончарика, машина сбила. Он двадсончик нашел
и скинулся с одним пацаном, у того пятнарик был, и побежали лимонада ку-
пить. Тот пацан проскочил, а Гончарика сбило. Он кричал: мамочка, мамоч-
ка. Потом в гробу у него такая коричневая лепешка была на щеке.
   - Насмерть, что ли, сбило?!
   - Ну. Не сразу, а он потом в больнице умер. Коричневая лепешка на ще-
ке вот такая!
   - И ты не боялся смотреть?
   - А чего бояться? Я люблю мертвецов. Интересно.
   Сабуров больше не мог вымолвить ни слова, - у него все нутро оцепене-
ло. Постоянно умилявшаяся им воспитательница пробежала мимо, успев  бро-
сить на ходу:
   - Какие хорошие люди бывают!
   От стыда к Сабурову вернулся дар речи.
   - Ты, Витя, все-таки заходи как-нибудь, не забывай нас.
   И Витя очень просто кивнул:
   - Может, и зайду.
   Возле автобусной остановки Сабуров нагнал того обносившегося старика,
с которым разминулся у входа в интернат. Все это время старик своим  во-
робьиным шажочком одолевал эти четыреста метров. Слезами залит мир безб-
режный... "Но я ведь и под дулом пистолета не могу отдать то, чего у ме-
ня нет. Вот и весь отчет: самое важное - человеческие чувства - рождают-
ся не по воле начальства. Оно пусть только уберет свой асфальт, а травка
вырастет сама собой. Не начальство, не законы, а люди, способные  беско-
рыстно любить, восхищаться - вот закваска, из которой рождается все  ос-
тальное. Без Натальи... Лиды... моего отца... меня бы не было. А  они-то
своими восхищениями, ожиданиями наплодили бы новых  творцов".  Он  снова
примерился к отчету, - и стыд, жалость вытеснились удовольствием понима-
ния. Идиоты не дураки - они не зря зубами держатся за простоту и  понят-
ность мира!
   Нынешние болваны верят в Хозяина, а умники - в Систему, которая бы не
зависела от человека: она бы заставляла подлеца быть благородным, дурака
умным, Сидорова - Сабуровым, Колдунова - Ньютоном, а Игоря Святославови-
ча - Пушкиным. Снова "незаменимых у нас нет". Хозяин-то не терпел  неза-
менимых, оттого что они могли претендовать на какую-то независимость, но
и для любого механизма, системы тоже необходима взаимная заменяемость
   значит все они никуда не годятся - и царство Хозяина, и царство  Сис-
темы неизбежно должны быть царством посредственности. В их  власти  лишь
перемещать людей, а вкусы и стремления люди уже вырабатывают сами, выра-
жая друг другу уважение и неуважение. И в них, судя по всему, неизмеримо
больше животворящей силы, чем в презренном злате или ежовых рукавицах.
   А Лида так и не исчезала из его воображения, пока его усердно тискали
сначала в автобусе, а потом в троллейбусе. Наконец, достигнув Научгород-
ка, троллейбус распахнул все двери (до этого он  раскрывал  лишь  перед-
нюю), и народ комками, как кефир из бутылки, начал вываливаться  наружу.
С одним из комков вывалился и Сабуров.
   Не пройдя и ста метров, Сабуров с досадой передернул плечами, -  ноги
снова принесли его к огненной купели, в которой принял конец  диковинный
старик. Среди стариковского хлама под окном бродили две мародерши.
   - Андрюша, Андрюша, посмотри, какую прелесть мы нашли! - боже,  маро-
дерша обращалась к нему.
   - Ну мама, ну что мы как нищие...
   - Почему обязательно как нищие - как антиквары!
   Двадцать лет назад Бэллочка, урожденная Решетняк, вбегала в общежитс-
кую комнату - золотистые кудерьки ее, казалось, ни на миг не  прекращали
веселую возню между собой:
   - Ах, девчонки! (Ах, мальчишки!) Какой прелестный  спектакль  (ветер,
закат, мальчик, кошка, - словом, все мыслимые  представители  животного,
растительного и минерального царства)!
   У дочки Бэллочкиной - примерно Аркашиной ровесницы - кудерьки мамины,
но выражение лица - как у зверька вообще-то травоядного, но в данную ми-
нуту готового защищаться до последней капли крови. Зато у самой мамы  от
прежнего только и осталось, что восторг на личике, а  личико-то...  даже
кудерьки куда-то подевались, - и волосы в проборе уже не  золотистые,  а
как у всех - ни то, ни се, а вне пробора - цвета лимона, причем недозре-
лого. В расцветке же ее узеньких брючек, каких ни на ком, кроме нее,  не
увидишь, зелень свирепствует уже с тропическим буйством.
   Сабуров, однако, поглядывал на Бэллочку  снисходительно,  потому  что
она не перестала обожать его и по сию пору, когда изголодавшийся Сабуров
уже не мог пренебрегать даже и такими малопочтенными источниками.  Прав-
да, Бэллочка в свое время каким-то образом выскакивала замуж, но, к чес-
ти ее, ненадолго.
   - Бедный Йорик, - обронил Сабуров, бегло,