г. Он тысячу раз мог бы простить  пренебрежение  к  своей  телесной
оболочке, но - не к своему таланту. Лида это очень  хорошо  поняла.  Ли-
да... прелестное существо... но, в общем, конечно  же,  заурядное...  от
заурядных папы-мамы... Чудеса да и только - и заурядность,  оказывается,
может рождать любовь к высокому, восхищение чужим талантом.
   Про служившую ему Наталью на этот раз он вовсе не вспомнил.
   Два решительных звонка. Это к Шурке, Антон. Тоже из  нестандарта,  но
привычный до того, что душа радуется: мать - судомойка, охотно  попиваю-
щая с отцом - работягой-закладушником, и у Антона в его шестнадцать  не-
полных лет физиономия топорная, как у сорокалетнего алкаша, только  бое-
вой расцветки в лиловых тонах недостает. Одежка,  как  в  старые  добрые
времена, явно с чужого плеча, резиновые сапоги  с  загнутыми  голенищами
тоже с чужой ноги. В нынешнее развращенное, изнеженное время мало  после
товарища Сталина осталось охотников таскать в жару сапоги - просто обло-
бызать хочется. Живы еще, живы хранители традиций - папаша Антона  и  по
квартире расхаживает в резиновых сапогах.
   Он и детей воспитывал старым добрым манером - за каждый проступок ко-
лошматил смертным боем, и в результате закаленный Антон  сделался  самым
бесстрашным среди хулиганов Научгородка, а его младший  брат,  напротив,
делал пакости только тогда, когда был уверен в полной безнаказанности, -
так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат. В Антоне папаша выковал  себе
достойного преемника - и соперника: мордобой у них теперь  заканчивается
примерно вничью.
   Шурку можно принудить к очень многому, уменьшая выделяемую ему  пайку
любви. Но теми, кто в ней не нуждается, управлять невозможно. Однако су-
ровый отец Антона, потерпев полное фиаско во всем, что воспитывал  целе-
направленно, сам того не заметив, воспитал в нем ценнейшее для руководи-
телей качество - ответственное отношение к работе. С самого лютого  пох-
мелья, сизый, еле живой, папаша поднимался в полседьмого, с трудом  одо-
левал несколько чашек холодной воды из-под крана и брел на свою  автоба-
зу, невзирая на погоду и состояние здоровья, негодуя лишь на отмену муд-
рого сталинского закона об уголовном наказании за прогулы  и  опоздания.
Руководитель, повтори этот подвиг!
   "Это же работа" - неотразимая для Антона магическая формула.  Неосоз-
нанные табу - не есть ли они единственно  прочная  основа  общественного
поведения?
   "Антон - Витя - навестить сегодня же", - засигналила цепочка стыда.
   Позапрошлой осенью Шурка по обыкновению  затемпературил,  и  врачиха,
которой он надоел еще в  прошлом  году,  настояла  на  госпитализации  -
пусть, мол, его обследуют как следует, то есть нашпигуют  антибиотиками,
чтоб температура спала на недельку-другую - главное, мерьте пореже.
   Компания в тот раз подобралась действительно теплая, - все с  субфеб-
рильной температурой. Днем они пялились в телевизор и резались  в  само-
дельные карты, а ночью похищали пустые пузырьки и колошматили их об сте-
ны в своей палате. От этого подкроватная полутьма загадочно поблескивала
и переливалась.
   Чтобы избавиться от соглядатайского родительского  глаза,  на  дверях
детского отделения с последней холеры висела табличка: "Карантин", - зо-
лотом на черном стекле над явно временной жестянкой "Детское отделение".
Карантин давал возможность особо чадолюбивых родителей привлекать к раз-
ным черным работам (за час работы - час общения с дитем).
   Наталья дважды в неделю мыла пол в коридоре и вестибюле (заодно выме-
тая осколки из-под кроватей), а сам Сабуров в каморке под лестницей  чи-
нил  ломаные  стулья,  с  грехом  пополам  сколачивая  из  двух  уродцев
третьего. Он никогда не был мастером в подобных делах,  но  родительская
любовь способна творить чудеса. Больше того, вслед за незатейливой рабо-
той к нему невесть откуда являлся и  своеобразный  говорок  мастерового,
имевший бурный успех у Шуркиной компании.
   После каждого взрыва хохота Шурка бросал горделивый  взгляд  на  свою
гвардию, а в первую очередь - на своего заместителя Витьку,  никогда  не
хохотавшего, а только улыбавшегося ровной милой улыбкой.
   Чтобы Шурка совсем не взбесился от безделья, Сабуров, поставив на че-
тыре ноги положенное число двуногих и трехногих инвалидов,  занимался  с
ним всеми школьными предметами сразу, стараясь воодушевить его тем,  как
он явится в школу и как все будут думать, что он отстал, а он как начнет
хватать пятерки... (Когда ему без разговоров выставили по всем предметам
умеренные тройки, Сабуров даже испугался за сохранность его рассудка,  -
а утешение тут одно: плюй на окружающих кретинов. Какие еще плоды  может
принести это ядовитое семя? Но не ставить же себя в зависимость  от  лю-
дей, которым от тебя нужно одно: чтобы ты не докучал! Безысходная траге-
дия-с, милостивые государи и государыни!)
   Орудуя шваброй в больничном коридоре, Наталья  обратила  внимание  на
повторяющуюся картину: из малышовой палаты время от времени с торжеству-
ющими воплями вырываются два замусоленных крошечных карапуза, а  нянечка
немедленно загоняет их обратно, покрикивая, как на гусей: пацанята  были
оставлены мамашами "на попечение государства", а поскольку мест  в  Доме
малютки (как ласково звучит!) не хватает, их, до неизвестной поры,  дер-
жат в детской больнице, предоставляя корм и кров, а также полную возмож-
ность извлекать из эпизодического общения с младшим медперсоналом  крохи
духовного развития.
   Это открытие повергло Наталью в такой ужас (среди цивилизованного го-
рода растут дикари!), что тень его коснулась и Сабурова, - он тоже  едва
не поверил, что ему придется усыновлять несчастных карапузов, наделенных
малообещающей, а возможно, и просто  опасной  наследственностью.  Дружно
ожидая от брошенных детей проявлений этой самой дурной наследственности,
именно этим мы "проявления" и вскармливаем, все так, но -  не  может  же
он, Сабуров, нести ответственность за все несовершенства мира! Таким по-
рывам приятно отдаваться, если есть кому вовремя остановить. Как на  ду-
ху: если бы речь шла только о расходах, он бы не поскупился. Но ведь на-
до еще вечно стоять на вахте - утром волочить в  детский  сад  младенца,
такого же полусонного, как ты сам, если даже есть возможность поспать. А
в другой раз, когда позарез надо быть на службе  (отпрашиваться  ему  не
позволяет нрав), ребенок внезапно объявляет, что его тошнит, что у  него
болит головка; мысленно кляня все на свете, а больше всего Наталью,  ус-
певшую ускользнуть на свою треклятую работу, суешь ему  градусник  (нес-
частное дитя бросает на тебя испуганный взгляд, почуяв в этом жесте твое
бешенство) - точно,  температура!  Бежишь  на  темную  зимнюю  улицу,  с
третьей попытки находишь исправный автомат и полчаса вызваниваешь врача,
и в ожидании его барабанишь пальцами рук и ног - вдруг откажется  выдать
больничный лист (а что сделаешь, если откажется? Притом больничный  отцу
выдают либо со скрипом, либо с усмешкой, а принимают в канцелярии  -  уж
всегда с ухмылкой), и мечешься по комнате,  как  дрессированный  тигр  в
клетке, и жалеешь себя, вместо того чтобы жалеть больного карапуза.
   (Вдруг вспомнилось: однажды он приволок Аркашу, по обыкновению, ровно
к семи, - только так он еще успевал на службу, - а садик оказался запер-
тым. Отношения в институте были таковы, что опаздывать нельзя было ни  в
коем разе - либо потом остаток дней пришлось бы провести на брюхе,  -  и
он срывающимся от досады голосом принялся уговаривать  Аркашу  подождать
одному на крылечке. Но Аркаша вдруг  испугался  перспективы  остаться  в
одиночестве под морозными звездами и заплакал. Сабуров принялся его  ус-
покаивать голосом переодетого бабушкой волка, однако Аркаша  плакал  все
безутешнее, и Сабуров, впадая в безумие от мороза, волчьей тьмы и безыс-
ходности, заорал: "Замолчи сейчас же!" - и тряхнул Аркашу за грудки, как
взрослого, так что онемевший от ужаса Аркаша отделился от земли -  хвала
всевышнему, он этого, кажется не помнит! - и повис у него в  руках.  Это
вернуло Сабурову рассудок. "Ничего, ничего, я подожду", - забормотал он,
положась на волю божию, и она не подвела: чудесным попечением  ему  уда-
лось ухватить такси, - может быть, единственное в городе.
   Кстати, и три рубля на такси - в те времена это тоже была сумма.)
   А когда выздоровеет - хоть завтра, - еще целый день уйдет на справки,
в том числе - из санэпидстанции, занесенной черт-те  куда  и  работающей
черт-те когда. А потом снова бесперебойная вахта: не позже  восемнадцати
как штык быть в детсаде; покайфовать с книгой, пообщаться с великими те-
нями - единственное общество, в котором Сабуров чувствует себя уютно,  -
про это забудь: маленькое настырное существо будет карабкаться на  коле-
ни, дудеть в дудку, с преступным легкомыслием подаренную кем-то из  зна-
комых, колотить в барабан того же происхождения или жестяной кузов игру-
шечного грузовика. Шурка по  поводу  именно  грузовика  однажды  жалобно
взмолился: "Мне его никак не сломать!" - он всегда  отличался  прямотой,
не искал эвфемизмов, вроде: "Мне его никак не разобрать".
   В своем ребенке такие штуки забавляют, но даже и он иной раз осточер-
теет, а чужой... Про своего будешь думать: "упорный", про чужого -  "уп-
рямый", про своего - "рассеянный", про чужого - "тупой",  про  своего  -
"весь в меня", про чужого - "весь в подонков этих", - да мало ли на  ка-
ких неприязненных и подлых мыслях будешь ловить себя - изведешься к чер-
ту! Лучше не приносить непосильных жертв, чтобы  не  возненавидеть  тех,
для кого их приносишь.
   А ведь остается еще самое загадочное - воспитание.  Это  прежде  было
довольно кормить, одевать, а в остальном, что все делают - то и он будет
делать. А сейчас почти ничего, что "все делают", не осталось...  Да  ны-
нешние дети и не видят нас в работе, а только в бытовой  дребедени,  где
поистине все равны, - и Пушкин, и Сидоров. А он, Сабуров, ведь еще и от-
зывается о своих делах с насмешкой! И к чему потянет  несвоего  ребенка,
если уж родных несет неизвестно куда... А попробуй уследить за миллиона-
ми мелочей, которые, может, и есть решающие, - с улыбкой ты  обращаешься
к ребенку или без, или с улыбкой, но неискренней, с чувством читаешь или
цедишь сквозь зубы...
   В том разговоре о больничных маугли Сабуров обезоружил Наталью  апел-
ляцией к священному долгу перед собственными детьми, и она  ограничилась
пламенным воззванием в областную газету: "Моя мать, совершенно необразо-
ванная женщина, учила меня, что с детьми необходимо разговаривать с  са-
мых первых дней их жизни, а люди, считающие себя образованными..." -  но
не дичают ли и взрослые, оставленные, как почти все мы, "без всякого об-
щения"? (Дух рождается не из сытости и не из  голода,  вдруг  непреложно
понял Сабуров, а из человеческого общения.)
   Газета откликнулась очень быстро: "Благодарим Вас за острый  материал
для острой публикации", - однако публикации не последовало. Но дети были
из больницы вскоре изъяты. А до тех пор Сабуров  перестал  пускать  туда
Наталью: оберегая ее нервы и относительный покой в семействе, ходил  сам
вместо нее и носил несчастным малышам рыночные  фрукты  и  игрушки  -  с
большим облегчением для собственной совести. Игрушек (и детского  барах-
лишка) Наталья насобирала у себя на работе целый воз, -  там  тоже  были
рады заплатить  умеренный  выкуп,  чтобы  облегчить  совесть  и  ощутить
собственное благополучие - им мы обязаны несчастным,  которых  нам  пос-
частливится встретить рядом с собой, - они снижают наши критерии.
   У себя на службе Сабуров ничего собирать не стал - перед сослуживцами
ему почему-то невыносимо показаться лучше, чем он есть.  Вот  показаться
хуже - это пожалуйста. Не потому ли, что стараясь быть хорошим, тем  са-
мым покоряешься людскому суду, а оставаясь плохим, этим судом  пренебре-
гаешь?
   Навещая малышей, таская им передачи, он старался  побыстрее  улизнуть
из их палаты, - не делать же им "козу" или подбрасывать на колене, чтобы
через двадцать минут преспокойно удалиться, оставив их на попечении  го-
сударства, - это была бы фальшь совсем уж нестерпимая, довольно  было  и
того, что ребятишки, завидев его, радостно бросались ему навстречу. Вер-
нее, бросались-то они вроде бы одинаково радостно,  но  один  выражением
лица напоминал приятно удивленного добродушного мужичка, зато второй был
вылитый урка с бритвенно тонкими поджатыми губами и сверлящим  взглядом,
который насквозь пронзал все сабуровские хитрости. Иногда  он  сжимал  в
зубах соску, многозначительно пожевывая ее, как сигарету.
   Оба они даже не пытались лопотать, но взгляда их Сабуров не  мог  вы-
нести, ни добродушно доверчивого, ни пронзительного, - прятал глаза и  -
бочком, бочком, воровато...
   Правда, в самый первый раз ему не удалось так легко отделаться, - он,
от неловкости не смея поднять глаз, сидел над разноцветной грудой только
что приволоченных им игрушек, - словно бы вываленных из современного Но-
ева ковчега - всевозможная фауна, вплоть до  мотоциклов  и  автомобилей,
навалившаяся на огуречно-зеленого пупырчатого крокодила  величины  почти
натуральной, - словом, Сабуров сидел, а заведующая  отделением  Зельфира
Омаровна стояла у него над душой, отчитывая - ввиду отсутствия их  него-
дяев-родителей - облагодетельствованных деток: "Вот  так  и  идет  дело:
злой бросает - добрый помогает", - а  маленький  урка,  стиснув  прорезь
рта, пронизывал его взглядом: "Я-то знаю цену твоей доброте", и Сабуров,
тоже знавший ей цену, переводил взгляд на мужичка, который с  выражением
добродушного восхищения на бесхитростной мордочке не то просто ощупывал,
не то пытался распутать большущий узел  на  красивой  шелковой  веревке,
продетой сквозь ноздри крокодила. Он действовал не только большим и ука-
зательным пальцами, как  это  делают  искушенные  в  подобных  ситуациях
взрослые, а собрал в пучок все  свои  пухленькие  шевелящиеся  пальчики,
утоньшающиеся к миниатюрным ноготкам, и Сабуров узнал в этом манеру сво-
их собственных детей. В каждом доме сейчас какое-нибудь дитя  занимается
такой же чепухой, а двое, трое, четверо взрослых людей не сводят с  него
глаз, и в голове у них мутится от нежности, им не  сдержать  счастливого
смеха, а вот здесь эти пальчики, эта восхищенная мордочка пропадают зря,
как бриллиант в канаве (или талант в толпе посредственностей),  и  нико-
му-то в целом свете это не радостно, не трогательно, не  умилительно.  А
эти крошечные создания, которых мы содержим на государственном обеспече-
нии на положении животных - с кормом, но без любви, - даже и  не  знают,
чего они лишены, а может быть, никогда не узнают... Каспар  Хаузер,  ни-
когда не видевший людей, ни разу не чувствовал себя несчастным, - одино-
чество не всегда несчастье...
   - Я бы таких мамашей расстреливала! - тем временем восклицала Зельфи-
ра Омаровна. Но, сообразив, что дети и в этом случае остались бы без ма-
терей, поправилась: - Нет, в тюрму сажала! А детей все равно бы  застав-
ляла воспитывать!
   "В тюрьме?" - хотел спросить Сабуров, осторожно  переводя  взгляд  на
урку (ему-то бедняге, еще хуже - у него ведь и  внешность  нерасполагаю-
щая...), и вдруг почувствовал, что ему перехватило горло и, более  того,
с ним вот-вот произойдет неудобнейший для мужчины конфуз.
   - А так - кто из них выйдут? Пни и то лучше обеспечивают.
   - Какие пни? - от изумления к Сабурову вернулся голос.
   - Психо-неврологические интернаты. Для хроников. Я всегда говорю: они
из дураков умных хотят сделать, и из умных - дураков. При такой воспита-
нии из них вот такой и выйдут, - она указала на Витю, явившегося  вместе
с Шуркой поглазеть на интересное, по больничным масштабам, зрелище.
   Витя безмятежно улыбнулся очаровательной своей улыбкой.
   - А я тоже из этой шайки, - обиделся Шурка.
   - Ты к нему не подравнивайся - у тебя есть перед кого  стесняться.  А
он перед кого - перед Иван Иваныча будет стесняться? А Иван Иванович пе-
ред его не стесняется здоровый ребенок три недели в  больнице  держать?!
Раньше кто в детский дом жил? Папа умер, мама умер. Ла. А у тебя как?  -
обратилась она к Вите. - Папа сегодня пьет - завтра сидит, мама  сегодня
сидит - завтра пьет, так, нет?
   Сабуров напрягся, но Витя нисколько не обиделся, только улыбнулся еще
безмятежнее, и Сабуров лишь потом понял, что главное обаяние этой улыбки
заключалось в ее абсолютной беспретенциозности, - она никогда не претен-
довала быть умной, насмешливой, проницательной или  еще  какой-нибудь  -
она всегда была просто улыбкой: забавно человеку - вот он и улыбается. И
о своих ночных похождениях они рассказывают по-разному - Шурка вообража-
ет себя каким-то разведчиком, Оцеолой,  гордится  тем,  что  переступает
запреты, а Витя ничем не гордится и ничего не воображает, - ему забавно,
и все.
   - Ты мать-то свою помнишь? - только что не добавив "горюшко  мое",  с
какой-то укоризненной симпатией спросила Зельфира Омаровна. - И отца  не
помнишь? - Зельфира Омаровна как будто желала продемонстрировать Сабуро-
ву, до чего может доходить людское бесстыдство.
   - Немножко помню. Он меня на руки брал.
   Сабуров осторожно посмотрел на Витю - он  бессознательно  ожидал  че-
го-то чувствительного, святочного, но - забегая вперед - так  никогда  и
не дождался: Витя обо всем говорил с неизменной простотой, и  сейчас,  и
тогда, когда Сабуровы по воскресеньям начали брать его к себе. С  готов-
ностью выплачивая выкуп за свое благополучие и штрафуя себя за  нехватку
в собственных душах пищи для Витиной души (Наталья  умела  разговаривать
лишь с бессловесными младенцами), Сабуровы  с  тем  большей  охотой  шли
навстречу потребностям Витиного тела: старались накормить его  повкуснее
да еще завернуть с собой  (Витя  с  полной  непринужденностью  засовывал
свертки в штаны, чтобы не отобрали старшие мальчишки, - они пока что об-
шаривают только карманы), охотно исполняли его материальные просьбы, ко-
торые Витя делал с всегдашней своей простотой, не подозревая, что в этих
случаях положено изображать нерешительность и смущение; от этой бесцере-
монности Сабуровы не могли не испытывать легкой покоробленности и,  сты-
дясь этого чувства, выполняли просьбы с утроенной поспешностью.
   Сабуров уже и не помнил, каким образом выучились этим штукам его род-
ные дети, - уж наверно, им указывали, что надо говорить "спасибо", когда
берешь конфету. Но чужому ведь ребенку этого не скажешь,  -  тем  более,
когда вручаешь ему подарок в тысячную долю того, что ты  ему  должен  по
законам благородства.
   Сабуровы, само собой, старались не замечать, что Витя при этом не вы-
казывает ни малейшей  благодарности:  он  не  натренировал  в  себе  это
чувство, привыкнув все получать через посредство некоего  снабженческого
аппарата. Кроме того, не привыкнув быть чему-нибудь  хозяином,  Витя  не
приобрел также привычки дорожить чем-либо, и Сабуровы старались  воспри-
нимать как нечто само собой разумеющееся чистосердечнейшую  простоту,  с
которой Витя мимоходом и без малейшего сожаления упоминал об утрате  той
или иной подаренной вещи.
   - Гитары уже нету. Пацан один наступил и продавил. А гриф со струнами
я сменял на апельсиновую пасту. Сладенькая такая!
   - Какая паста, зубная? Ты ешь ее, что ли?
   - Мы все ее едим. Когда выдают.
   (Фрукты к столу у них бывают не реже, чем во многих семьях.)
   Точно так же, мимоходом, он упоминает об украденных у  него  коньках,
растасканных шахматах, потерянных кроссовках. Ну, подскажите на милость,
каким способом можно намекнуть ему, что приличия требуют выказывать  пе-
ред дарителями преувеличенное огорчение, дабы доказать, сколь ценен  для
тебя их дар. И что прикажете делать, когда поймете, что ваш  воспитанник
относится к людям примерно так, как сами вы относитесь к погоде:  у  нее
нет никаких обязанностей перед вами.
   Вот повариха в пионерском лагере - их каждый год отправляют  туда  на
все