и слова о гуманизации вызывают  в  ней  надрывный
гнев: "До гуманизации надо дорасти!"  Душевнобольных  будут  забирать  в
психушки только по суду - "ну, теперь на улицах будут резать!";  адвока-
тов допустят к следствию - "преступников защищают от общества";  погово-
рят об ужасах в тюрьмах - "курорт хотят устроить для бандитов!"
   Впрочем, ее возмущают и курорты для простых трудящихся, которые и без
того всем миром сидят на ее с ее семейством шее. Если проникнуть в мечты
какой-нибудь скромной Сидоровой, увидишь антиутопию, какая и Оруэллу  не
приснится - прогульщиков бы там варили живьем, а шутникам вырезали язык.
   Хотя любовь к кому-то помимо Колдунова  здесь  почиталась  греховной,
все-таки почти у каждого находилась пара-тройка приятелей - лишь ее, на-
ивную простушку, недолюбливали все - уж очень кривым зеркалом она  отра-
жала окружающих, и без того не красавцев.
   Разговоры о "жертвах культа" она ненавидела как  попытку,  во-первых,
выманить у нее сочувствие к кому-то (словно ей живется не хуже всех!), а
во-вторых, ослабить власть начальства, которая только и  могла  защитить
от окружавших ее акул и шакалов, кем она считала всех  людей  на  земле.
Выдумали "кризис", когда благоденствие в стране достигло апогея, - Хруц-
кая наконец получила ставку сэнээса. У нее вздувались жилы в самых  нео-
жиданных местах: нет, она не спорит, и с продуктами становилось все  ху-
же, и с культтоварами, но ведь против этого  всегда  имелось  испытанное
средство - кнут. Для недобросовестных, конечно. А тут  она  столько  лет
честнейшим образом переписывала куски колдуновских монографий  -  зрения
лишилась, давление от страха начало скакать, - и после этого ей  заявля-
ют, что нужно платить не за ученую степень, а за работу!
   Терзаемая страхом, что ее понизят либо (о, кошмар!) сократят, она не-
делями осаждала Колдунова - и наконец вымаливала ответственную  тему,  с
той же минуты начиная терзаться от ужаса провалить ее. Вот тогда-то  она
и начинала лебезить перед Сабуровым. Тот, чтобы только прекратить  исте-
чение сиропа, соглашался - с нерастраченным азартом и тайной надеждой, -
и только его наброски всегда и вызывали интерес.
   - Как-то Андрюша умеет угодить, - корчась от  ненависти,  восхищалась
Хруцкая: его способность понимать других  представлялась  ей  изворотли-
востью.
   Преступность в высших сферах не вызывала у нее ни малейшего  интереса
- "Кто из нас без пятнышка?" - ласково вздыхала она. Но вот  для  порока
без могущества она не знала снисхождения. Скоро будут на улицах  насило-
вать, насиловать, насиловать, насиловать, твердила она с  подозрительным
упорством, хотя понадобился бы океанский  лот,  чтобы  измерить  глубину
этой сверхчеловеческой плоти, причудливостью форм напоминавшей нарост на
дереве. Как только управляется с этим делом Адольф Павлович?.. А  в  ос-
тальном они подходят друг другу, хотя Адольф вдохновляется, похоже, иде-
ей величия, а она любит государство лишь ради всеобщей запуганности.
   Пенсионеры, беженцы - паразиты и рвачи: "Опять с государства  требуют
- а если у него нет!" - нежность пробуждают в ней только сильные и опас-
ные. А Дон Кишот обречен разбирать и эти утробные извержения. "Но почему
от них прежде не было такой вони? Не ворошили их, не таяло... И я меньше
вслушивался - механизм все равно шествовал путем своим железным".
   По пути в библиотеку он заглянул в туалет по маленькой, но неотложной
нужде. Но после общения с коллегами все в нем было  до  того  напряжено,
что он лишь напрасно корчился перед писсуаром. Кто-то вошел, и  Сабуров,
не желая обрести свидетеля своих бесплодных родовых мук, в бешенстве ук-
рылся в кабине - но тщетно.
   По межбиблиотечному абонементу Сабурову приходили целые груды книг, в
названии которых ему чудился намек на разгадку человеческой  способности
заражаться чужими чувствами. Сначала он взялся за философические сочине-
ния, но прочитавши раз двести, что бытие  определяет  сознание,  а  иде-
альное есть материальное, пересаженное в человеческую голову, он это де-
ло бросил и налег на чистые факты. Но одни из них были как бы и не науч-
ными: они могли быть добыты одним и оспорены другим наблюдательным чело-
веком без всякого участия ученых приборов. Любопытно, конечно,  прочесть
о влиянии малых групп - главнейших,  как  утверждал  Сабуров-утопист,  -
прочесть, что введение хотя бы одного оппозиционного  члена  почти  пол-
ностью аннулирует групповое давление (но что  такое  давление?);  что  в
группе возрастает единообразие (худшие становятся лучше, а лучшие хуже);
что чем больше группа, тем меньше ее влияние (в огромной толпе ты  снова
почти один) , - все это было интересно, но уж очень  неколичественно.  А
главное - это была классификация следствий, а не уяснение причин.
   Наблюдения же более количественные  касались  настолько  элементарных
человеческих реакций - на вспышку, на звонок, на удар тока - и  были  уж
настолько подробны... "Для фиксации компонентов УВП  регистрируются  ЭЭГ
фронтальной коры, вертекс ЭМГ, КГР" - и таблицы,  таблицы...  Но  отчего
все-таки цыганенок, каждый день с ним сталкиваясь, ни в чем не подражает
старшему научному сотруднику, а читинский пэтэушник  старается  походить
на американца, которого никогда живьем не видел?
   И однако же от чистого дыхания знаний окаменелые мышцы наконец  расс-
лабились, и Сабуров едва успел добежать  до  уборной.  Это  походило  на
обильные, облегчающие слезы... И вновь  пробудилась  тревога  -  Сабуров
явственно ощущал, как она рыщет вокруг в поисках хотя бы самой  непритя-
зательной пищи. А кто ищет... Вот наконец-то он и превратился в дичающе-
го изобретателя-одиночку, без должного образования взявшегося за мировую
проблему, до решения которой оставалось еще два-три тысячелетия.
   Близ институтского крыльца ему попался дергающийся с костыля на  кос-
тыль полупарализованный мальчишка - и от внезапной боли за него  Сабуров
почувствовал секундное облегчение: сострадание  должно  быть  направлено
вовне - направленное на себя, оно отравляет насмерть.Но откуда  его  на-
пастись на других, если в глубине сабуровской  души  живет  уверенность,
что ему хуже всех. Несчастливый человек - очень  опасное  животное:  ему
кажется, что он на все имеет право.
   Всю дорогу он твердил себе: "Жить не так уж необходимо, но необходимо
плавать по морям". Но когда дочавкал до  дома,  снова  почувствовал  ка-
кую-то особенно беззащитную тревогу.
   Аркаша уже так давно влачит добродетельный образ жизни - тем страшнее
становится ждать, чем он оборвется. От Шурки хоть сегодня можно получить
записку: "Не волнуйтесь. Я уехал в Индию пахать на тиграх и сеять  рис",
- как уже было после удаления миндалин - источника сердечных его мук, от
которых удалось избавиться только чудом, ибо лоры в городе  окончательно
перевелись (народ злобствовал, что они все до единого перешли в коопера-
тивы драть по пятнадцать рэ за прием - а не за лечение).
   Но Натальин сановный заказчик Лобачев заметил  ее  неоычную  угнетен-
ность и лиловые полумесяцы под глазами (таблетки всегдашние тоже  перес-
тали помогать) - и позвонил в легендарное Четвертое управление. Не вери-
лось, что это больница: все сверкает, никакой вони,  а  главное,  вокруг
одинокого клиента от скуки собираются даже посторонние врачи: ей показа-
лось, что ее приняли за кого-то другого и сейчас вытолкают взашей.
   "Заутра казнь, но без боязни он мыслит об  ужасной  казни",  надменно
продекламировал Шурка, однако хирургами остался недоволен  -  все  время
что-то теряют и разыскивают: "Прямо как я..." Доктор Трупов, этот  дели-
катнейший человек, не вызвал милицию и не спустил  Наталью  с  лестницы,
когда она, обмирая, протянула ему четвертную, упрятанную в конверт, дабы
не оскорбить его зрение такой мерзостью, как деньги, -  он  сунул  их  в
карман, словно бы и не заметив: высшая воспитанность - не замечать чужой
невоспитанности.
   А назавтра от Шурки остался только клок бумаги: "Не волнуйтесь. Я уе-
хал на Верхнюю Маю с хорошими чуваками. Скоро вернусь".
   С неделю все ходили на цыпочках и переговаривались вполголоса, но од-
нажды мертвецки спящий Шурка обнаружился на тахте, наполнив весь дом за-
пахом настоянного пожарища. Колония добрых крыс обманула ожидания.
   Манящий огонек превратился в брошеное костровище.
   Проснувшись на вторые сутки, Шурка без предисловий объявил,  что  те-
перь  он  ненавидит  всех  хайрастых:  никакого  братства  у  них   нет,
большинство, как и везде, составляют лодыри и подлипалы. Шуркиным  спут-
никам, хорошим чувакам, бессонная полуголодная и  полухолодная  лагерная
жизнь быстро надоела, и однажды утром они исчезли, оставив его с десятью
копейками в кармане - остальные он честно сдал в общий котел. И он, семь
раз вымокнув и семь раз высохнув, несколько дней добирался  до  дома  на
попутках, кормясь христовым именем (это у  них  называется  "аскать")  и
надкусанными пирожками на автостанциях. Да еще  попутно  познакомился  с
одной герлой, у которой денег тоже не было, но было две банки болгарских
голубцов.
   Зато, считай, что все герлы у хиппи  оказались  некрасивые,  линялые,
как моли, и вялые, как рыбы, - это тоже навело его на нелестные  догадки
об истоках левизны.
   Теперь ходит развинченно, молодецки потряхивая  кистями,  бесшабашным
цинизмом на роже набиваясь на вопрос, что за мудрость такая ему открыта.
Но слышишь от него одно: с братством у нас покончено, настоящие хипповс-
кие колонии остались только в Индии - туда-то он со временем и отправит-
ся: женится на еврейке, чтобы перебраться через родную  границу,  а  там
уже до Индии рукой подать. Взамен утраченного братства оголтело общается
- в том числе с личностями, похоже, не из светлых -  без  спроса  загнал
гитару, но интересоваться его делишками бесполезно: он пребывает в  сос-
тоянии той задиристой гордости, какая бывает у людей,  совершивших  либо
готовящихся совершить капитальную подлость. Правда, из школы жалоба пос-
тупила только одна - Шурка в какой-то анкете назвал своим любимым выска-
зыванием следующее: "Если не хочешь, чтобы тебе лгали, не задавай вопро-
сов", - и во всех остальных ответах сослался на этот пункт.
   Уже от двери что-то толкнуло Сабурова сделать шаг назад, посмотреть с
площадки вниз, словно пытаясь разглядеть там  ответ  на  что-то.  Черная
пластиковая лента, которой были  обтянуты  перила,  обводила  лестничную
клетку: черный траурный прямоугольник, в нем еще один, поменьше,  в  нем
еще, и еще, и еще - последний совсем узенький, в котором, однако,  умес-
тился на боку детский велосипедик. Сабуров поежился, словно руль велоси-
педика вдавливался ему в бок.
   Аркаша поднял от книги праведные глаза, в которых с каждым  днем  все
отчетливее проступает надлом. Однажды из пионерского  лагеря  он  привез
грамоту: их с Натальей благодарили за участие в воспитании "нового чело-
века"...
   Внезапно спрашивает:
   - Ты правда думаешь о самоубийстве?
   - Только тем и живу, я же сказал.
   Но увы - Сабуров солгал: в последнее время мысль о  самоубийстве  пе-
рестала приносить облегчение, - наоборот, хотелось спросить с недоверчи-
вой обидой: "Так это, получается, и все?.."
   Шурка с вызывающим видом слонялся по квартире и наконец добился - Ар-
каша спросил его с беспримесной ненавистью - праведность жестока:
   - Что ты целый день вошкаешься? Ты вообще как собираешься жить - при-
ятно или...
   - Все хотят жить приятно. Даже животные.
   - Не даже животные, а именно животные. А люди хотят жить правильно.
   - И я буду. Знаешь, в Индии какие есть гуру!
   - Идиот...
   - Да ты-то кто! "Научный подвижник"... Ты хочешь выделиться...
   - И раствориться тоже...
   - А я думаю: среди кого выделяться, среди буржуев?
   - А кто, по-твоему, не буржуи?
   - Не буржуи - кто за карьеру, за  здоровье  не  трясется:  не  боится
спиться, сторчаться. У вас - все трусы!
   - Так ты что - торчком собираешься стать?
   - Я про будущее вообще не хочу думать - связывать себя. Будешь думать
- совсем тусоваться не с кем будет.
   - А кто тогда у тебя буржуи? И что - заводчане лучше?
   - А заводчане - это и есть главные буржуи. Я сразу по  прихожей  могу
буржуйскую квартиру определить. У них всегда обои в теплых тонах, в кир-
пичик. В коридоре ковры и в комнате ковры. В теплых тонах. Абажур  часто
красный. Бывает желтый. Много сувениров. Чеканки. Они-то не сторчатся! И
Набыковы тоже.
   - А за какие заслуги ты себя выше буржуев ставишь?
   - Ну, нет, нет у меня никаких заслуг, подавись!!! Я  уже  не  считаю,
что я черт знает кто, успокойся! Дрянь я, дрянь!!! Зато теперь мне ниче-
го не стыдно - а что, думаю, значит, я такой и есть!
   Сабуров давно уже знал, что впереди полная безнадежность,  и  механи-
чески вздрагивал только от выкриков.
   - А раньше... - с бесконечной горечью задумался Шурка и покраснел:  -
Раньше мне даже было стыдно, что у меня есть подсознание - такие  иногда
мысли приходят...
   От неожиданного звонка Сабуров с Аркашей снова  вздрогнули  (заболела
кожа), а Шурка даже взлетел, и приземлился  уже  за  дверью.  "Это  Сур-
жик..." - Аркаша побледнел так, что засветились прежде малозаметные пры-
щи. Сабуров тоже побледнел и вышел на площадку.  Пролетом  ниже  молодой
человек с лицом и гривой павиана тащил Шурку вниз по лестнице, а тот,  с
перекошенной мордой, упирался изо всех сил. "Алло, товарищ!"  -  ошелом-
ленно окликнул Сабуров, и молодой павиан выпустил Шурку. От  внезапности
тот едва не грохнулся навзничь, но, извернувшись, упал на  руки,  санти-
метра не долетев головой до стены. Павиан насмешливо поклонился и, пока-
зав свой собачий профиль, "гуськом" стал спускаться по лестнице, а Шурка
вскочил и взбежал наверх, подпрыгивая без малейших усилий, словно мячик.
   Аркаша цепенел за дверью.
   - Ты что, это же Суржик!.. Он вообще порепать может...
   Шурка тоже был взволнован. Но не испуган.
   - Ничего, я знаю, кто ему заплатил!..
   - Взрослый парень - нашел ровню! - вырвалось у Сабурова.
   - Он же за деньги, - извиняюще разъяснил Шурка.
   - Ты завязывай с этими делами!.. - Аркашины прыщи по-прежнему светили
из белизны, а голос прерывался. - Допрыгаешься, что вообще замочат!
   Какие "эти дела" - спрашивать бесполезно.
   - Думаешь, я жизнью дорожу? - с трагическим презрением  скривил  губы
Шурка.
   - Почему его не винтят, Суржика?!
   - А говорят, Суржик сам мент. Козел, - козел прозвучало как  название
будничной профессии. - Правда, четыре дня назад сделали  обыск,  забрали
баян и крючки.
   - Шприц и иголки, - пояснил Аркаша для профанов.
   Шурка озабоченно посмотрел на ладони -  на  одной  сочилась  ссадина,
другая была просто грязная. Сабуров повел Шурку в ванную. Ободранную ла-
донь этот дикарь трогать не позволил ("И так заживет"), но просто  гряз-
ную Сабуров долго отмывал, чтобы надоело и  рассосалась  пронзившая  его
жалость.
   - Странно чужую руку мыть? - проницательно глянул на  него  Шурка.  -
Интересно, как трупы моют? Наверно, из шланга? Кто их только соглашается
мыть - все время же будешь помнить про смерть... Я бы и за  миллиард  не
стал... а ты бы стал?.. Кристмаса мамаша мясником устроила -  теперь  по
семьсот юксовых в месяц молотит. Но он все тратит на пласты и на кайф, -
поспешно оправдался перед Аркашей. - Теперь у  нас  всегда  будет  мясо!
Только ехать далеко - аж на Социалистическую.
   - Три часа на дорогу да ночь в канализационной трубе.
   - Зато филе, грудинка, лопатка, седло, оковалок, голяшка, рулька...
   - Зря стебетесь - у него очень ответственная работа!
   Шурка с увлечением, как обо всем, что связано с  риском  и  самостоя-
тельностью, начал рассказывать о многосложной деятельности Кристмаса: на
базе, только зазевайся, сразу втюхают гнили, костей, а то и  целую  тушу
закосят - придется бомбить покупателей в два раза больше, а обэхээс...
   Но, заметив на лицах слушателей одинаковое гадливое выражение,  Шурка
махнул рукой.
   - А, бесполезно вам рассказывать... Давайте чайку?
   В упоении сделал такой глоток, что едва не подавился, а потом икнул и
критически прислушался:
   - У нас в классе лучше всех рыгает Бобовский, особенно после школьных
котлет с пепси-колой.
   - Пощади, ради христа!
   - Да ну тебя, как баба!
   Телефонный звонок. Шурку. Как обычно, ни здравствуйте, ни  до  свида-
ния.
   - Угу. Угу. В кайф! Папа, я к Бобовскому!
   Еще звонок. Эра Николаевна интересовалась болезнью Саши, - ведь целый
месяц не был в школе бедняжка. Целый месяц, значит, врет...
   Явилась Наталья под грузом картошки и капусты. Сабуров решил до выяс-
нения ничего Наталье не говорить, но его разбирала злость, что она,  из-
бавленная от тревоги за Шурку, не испытывает к нему никакой благодарнос-
ти за это, а - бледная с желтым и синим, с припудренными пятнами  экземы
(судьба пометила ее уже семипалой когтистой  лапой),  -  лепечет  все  о
службе:
   - Меня Сережа провожал до троллейбуса - сумищи мои волок  -  и  вдруг
так серьезно-серьезно сказал: благодаря вам мы все эти годы прожили  как
будто в другом государстве.
   "А я вот - в этом". Вдруг Сабуров вспомнил павиана, и внутри  похоло-
дело: до того зловещим показалось  Шуркино  отсутствие.Он  едва  удержал
злой порыв рассказать обо всем раздражающе благодушной  Наталье.  А  она
проглотила свою таблетку - закинулась, как выражается Шурка -  и,  нежно
распрощавшись, защемилась в комнате, зажав дверью изученную (измученную)
газету.
   - Когда только этого Суржика посадят, -  безнадежно  покачал  головой
Аркаша, и сабуровская тревога превратилась в нешуточный страх. Он позво-
нил Бобовскому - поздновато, но сейчас не до приличий.  Бобовский  Шурку
сегодня не видел. Положив трубку (утратив последнего свидетеля), Сабуров
вздрогнул: перед ним стоял Аркаша, глядя на него, как обреченный на  об-
реченного. И немедленно откуда-то взялись силы натянуть  поспешно  маску
ровной угрюмости и даже не схватиться за телефон  как  ужаленный,  когда
тот взорвался звоном (только болью по всей  коже  отдалось).  Шурка  еле
слышно сообщил, что засиделся у товарища, а троллейбусы уже не ходят, но
с самым первым же он немедленно прибудет.
   Сабуров постарался перевести дух  незаметно.  Но  осунувшийся  Аркаша
смотрел без облегчения.
   Сабуров занимался тем, что разглядывал свои пальцы -  чужие  и  такие
маленькие, словно он смотрел на них с горы.
   В седьмом часу появилась Наталья - измученная, опухшая, как будто сон
был тягчайшей работой; идет, пошатываясь, в длинной рубахе - в самый раз
взойти на костер (и пятна экземы готовыми ожогами алеют на утренней  за-
ре). Сабурова кольнула монотонность, с которой она произнесла: "Ты так и
не ложился? Что же делать с твоим сном", - ставя на огонь  кастрюлю  для
каши и убегая в туалет. А потом принялась перебегать от ванной к плите и
обратно. Не польза, а стереотип: главная обязанность женщины  -  кормить
мужиков (у прежних-то мужиков и в самом деле не было почти ничего, кроме
желудка).
   Сабурова все сильнее раздражало, что она не спрашивает о Шурке, и он,
в последний миг подавив соблазн расцветить событие подраматичнее,  сооб-
щил ей:
   - Александр так и не приходил, - и, слегка  устыдившись,  добавил:  -
Звонил во втором часу. Остался у товарища ночевать.
   - Шалопай, - мимоходом негодует она. - Пора наконец за него  взяться,
дождя, кажется, не будет - до того надоел!
   Зато Аркаша, едва расклеив глаза, сразу же расширил их и спросил  ис-
пуганно: "Этот пришел?"
   Зато и Адольф Павлович тоже виделся будто с высокой горы. А если  еще
зажать уши, то голос его проступает сквозь ровный гул уютным визгом доб-
рой и человечной циркулярной пилы. Когда от гула в сдавленных  ушах  го-
ловная боль приобретала новый оттенок, Сабуров давал им роздых и получал
очередную порцию яда.
   - Даже Черчилль сказал: Хрущев добился чуда - он заставил Россию вво-
зить хлеб. При Сталине-то хлеб вывозили!
   - А сами с голоду подыхали, - это Люда