роду не видал а  когда
вся троица появилась из-за двери оказалось что ханурики несут бюст Петра
Ильича Чайковского повалили его в пикап рожей вниз а он так и не удосто-
ил их взглядом и я понял что чувство собственного достоинства иногда мо-
жет стоить жизни но я опять заболтался известно старость не радость итак
музей как и театр начинается с вешалки ага не раздевают  потому  что  не
топят оно и без того оттепель видите что значит дыра вы наверно заметили
что некоторые обитатели провинциальных дыр любят изображать из себя  ту-
ристов на денек заехавших в свою дыру из Парижа  делают  вид  будто  все
здесь их ужасно забавляет но меня ничто здесь не  забавляет  потому  что
мне в Париж не возвращаться из дыры извините я вышел в дыре и  отойду  и
похоронят меня не на кладбище а на комбинате эдак-то ну да господь с ним
опять дедуля заболтался вы на энтот бок не глядите опосля Лувра вам ни к
лешему "Портрет неизвестного" работы неизвестного художника "Автопортрет
неизвестного с палитрой" хотя ему больше подошел бы "Автопортрет с  пол-
литрой" а этой милой девушке понравился Бурлюк написан как будто пласти-
лином но вот она заметила что мы на нее смотрим и  уже  кокетничает  уже
смотрится в стекло на картине поправляет прическу  так  и  нужно  в  ис-
кусстве нужно видеть себя а молодой человек навалился локтями на витрину
готовьтесь сейчас служительница сделает  ему  выговор  и  поделом  нужно
уметь наслаждаться стоя заметьте какую глупую рожу скорчил  он  в  ответ
своим нелепым видом желает показать нелепость ее претензий мы  находимся
на пороге зала слепков то есть отражений с отражений жертвователь  желал
чтобы обитатели Захолустья могли собственноглазно узреть гипсовые  копии
необрезанных микеланджеловских Давидов Афин из Афин колонну с  Парфенону
в масштабе один к трем ага статуи заменены выставкой достижений агропро-
ма наши кишки желают пожрать и кесарево и богово ну да я старый музейный
пациент и по памяти все помню по молодому делу важивал сюда девушек доз-
воленная нагота сближает хотя при совсем уж простом отношении  к  наготе
исчезает возвышенная любовь она возможна только как преодоленное  отвра-
щение к телу да-да небесной любви не может быть если ты совсем не  отли-
чаешь чистых помыслов от нечистых если очень уж любишь человеческое тело
Бенвенуто Челлини писал что у его статуи были прекрасные детородные час-
ти а я вот в детстве думал что стыдно и дурно это одно и  то  же  красть
стыдно и иметь какой-нибудь ненужный орган так же стыдно хотя моя бабуш-
ка называла его очень ласково крантик ох старый хрен опять болтаю незна-
мо что только девочку смущаю ишь закраснелась чисто  маков  бутончик  на
произведение искусства следует смотреть чистым бескорыстным взором  хотя
если искусство должно активно вмешиваться в жизнь если положено  ненави-
деть литературного бюрократа и проливать слезы  над  литературным  стра-
дальцем то следует и вожделеть к статуям ох опять  язык  без  костей  на
печку старинушке пора а то всюю поясницу разломило не иначе  к  оттепели
пойти пареных отрубей приложить а вы деточки любите друг  друга  ты  Ва-
сенька ее жалей она мне (всхлип) заместо внученьки была...
   И все. И снова он остался один среди оттепели.
   ...Кто устоит против разлуки, соблазна новых барсуков...
   Ему пока что удавалось не понимать, что происходит.
   По противоположной стороне улицы ехала "Волга", на крыше которой тор-
чала беспокойно озиравшаяся человеческая голова, и его это нисколько  не
удивляло, но автоматика разглядела сквозь стекла хозяина головы,  шагаю-
щего позади машины примерно с той же скоростью. За ним  виднелся  плакат
общества "Знание": состоится лекция "Питайтесь иррационально". Ему  было
все равно, однако дотошная автоматика и это распутала: следовало  читать
"Питайтесь рационально".  Еще  афиша:  "Экстрасенсы,  колдуны,  ворожеи.
Принципы их работы", - это Дворец культуры пищевиков, цитадель всего са-
мого передового. Выросло само собой: повышение биополя, включение косми-
ческого разума, супраментальная медитация с  нарушением  пространства  и
причинности, в мир привидений, барабашек, ведьм, дьяволов, леших,  приз-
раков приглашал крупнейший исследователь полтергейста.  В  женской  кон-
сультации принимал астролог, в театре Ленинского  комсомола  встречались
со снежным человеком, - освобожденный кретинизм наконец-то  вырвался  из
растаявшей ледяной клетки.
   Навстречу вышагивали люди-автоматы, внушавшие ему ужас тем, что им до
него нет никакого дела, но в присутствии свидетелей автоматика  по-преж-
нему управляла его лицом, и не  было  никакой  возможности  узнать,  что
внутри него в бетонном склепе мечется мокрый взъерошенный зверек,  кото-
рый и есть он. А мысль лихорадочно шарила по вселенной в поисках уголка,
где можно было бы затаиться... нет - где до него кому-то  было  дело,  и
родной дом - больничный барак - почему-то вспомнился  в  последнюю  оче-
редь, и его охватил новый ужас, что все там умерли.
   ...Наталья в гробу... Она и в постели была готовый мертвец...  Может,
и Аркаша... Ведь и открыть будет некому...
   Лишь автоматика не позволяла ему броситься бегом, и она же  подсказа-
ла, для чего нужен телефон-автомат. Из его  стеклянной  кабины  пыталась
выбраться старушка - шарила руками по стеклам, то по одной стенке, то по
другой, приседала, отыскивая выход внизу, - и сообразительная автоматика
догадалась, что она моет стекла. Господи, сделай так, чтобы у меня  была
двушка, только не сердись, мне нужно еще, чтобы телефон был исправен,  и
больше я тебя ни о чем не попрошу, только пусть она ответит...
   Сомневаться в их смерти было уже невозможно, и он прижимал  трубку  к
уху просто для того, чтобы делать какое-то усилие.  Но  когда  в  трубке
вдруг раздался Натальин голос, его снова поразила немота - только в пос-
ледний миг его прорвало:
   - Алло, алло, это Андрей!..
   - Что с ним?!
   - Ничего, это же я, Андрей...
   - Это не его голос!
   - Ну что ты выдумываешь!
   - Ф-фух... Теперь узнала. У тебя такой голос был - ужас!
   - Как ты там?..
   - Ничего, лучше. Уже хожу понемножку.
   - А Аркаша?
   - Тоже ничего. Уже поел немножко.
   - Прости меня, пожалуйста, ты можешь меня простить?..
   С тем он и на кухне примостился перед нею на  коленях  и  целовал  ее
мертвенно холодные руки, которыми она только что с безошибочностью авто-
мата крошила морковные огнетушители, и твердил как одержимый: прости ме-
ня, я знаю, мне нет прощения, но ты все равно прости, а  она  конфузливо
прятала руки: для морковки я всегда надеваю резиновые перчатки, а то ру-
ки потом не отмоешь, придется лимонной кислотой, что ты такое  говоришь,
ты с ума сошел, без тебя я себе была бы в тягость, и ее  слезы  щекотали
ему шею, и ему тоже хотелось заплакать, но что-то в нем стиснулось,  как
после беседы с Сидоровым, и он продолжал твердить всухую: нет, ты  прос-
ти, ну простишь, ну простишь?..
   И вдруг с отчаянием вскинул голову:
   - Зачем ты мне внушила, что мне все позволено?
   Он старался не видеть ее родимых пятен, подмешивающих житейский мусор
в его чистое отчаяние.
   - Я тебя любила. Я не умею воспитывать тех, кого люблю.
   - Да, с моей бесхозной душой никому не управиться...
   И воцарились в доме совет да любовь. И Наталья легла в постель, снова
сделавшись похожей на покойницу, и бледный Аркаша взялся за  книгу  -  и
Сабуров понял, что здесь ему ничего не угрожает... И когда он  успокоил-
ся, ему с запредельной ясностью открылось, что есть такое его жизнь.
   Он заметался по кухне, выдвигая ящики, разыскивая неведомо  что.  Ду-
шевная боль достигла такой силы, что он тихонько поскуливал и  торопливо
клацал зубами, словно от нестерпимого холода. Что ты  ищешь,  из  другой
комнаты интересовалась Наталья, и даже столь косвенное присутствие  сви-
детеля на мгновение включало автоматику, и он отвечал как ни  в  чем  не
бывало, даже с ленцой: да тут... Когда ему попался великолепно заострен-
ный кухонный нож, показалось, что именно это ему и нужно, и он, воровато
оглянувшись, приставил острие к тому месту, где обычно ощущал  раскален-
ный гвоздь, и надавил. Но мерзкий хруст и боль каждый раз на миг возвра-
щали его к обыденности, и он начинал понимать, что вот это стол, это ку-
хонный нож, и он, Сабуров, проделывает с ним какие-то дикие штуки...  Но
стоило отнять острие, и душевная боль возвращалась с прежней непереноси-
мой силой, и взгляд снова затравленно метался в поисках спасения.
   За гомеопатическими коробочками попались на глаза Натальины  снотвор-
ные таблетки - ряд прозрачных юрточек на блестящей фольге.  Пригнувшись,
он принялся выдавливать их себе на ладонь, словно заряжая наган под  пу-
лями противника. Таблетки сразу же присосались к языку, щекам,  и  приш-
лось, приплясывая от нетерпения, выпить вторую чашку, чтобы они  отклеи-
лись.
   И такое успокоение снизошло на него... Он  понимал  лишь  одно:  боль
прошла, и страшился лишь одного: она может вернуться.
   Умиротворенный, словно купец после бани,  он  побродил  по  квартире,
присаживался, что-то перелистывал, прислушиваясь лишь к одному: не возв-
ращается ли боль. Наталья наблюдала за ним с любовной успокоенностью.
   Влетел Шурка, напевая гнусаво: "Яри кришна, яри кришна, кришна, криш-
на, яри, яри", - он целых полчаса наблюдал за компанией кришнаитов, оде-
тых в полуштаны-полуюбки: клево, все пялятся, а они  прямо  среди  улицы
поют, приплясывают, медными тарелочками дребезжат - плюют на все  прави-
ла!
   - Дурак ты, - вздохнул бледный Аркаша. - Да они за правилами в  криш-
наиты и пошли.
   Стариковским теориям пришел окончательный конец. Но Сабуров был  дос-
тупен только одному чувству - страху, что боль вернется.
   Наконец он почувствовал, что, пожалуй, сможет уснуть.
   - Поспи, поспи, - обрадовалась Наталья. - Всю же ночь промучились. Мы
тебя защемим.
   - Я сам защемлюсь.
   Однако с газетой в руке он остановился на пороге, вспомнив,  что  на-
последок положено взглянуть на все, что ему дорого.
   - Столько уриков развелось, - негодовал Шурка, -  прямо  возле  школы
уже шмотки отбирают! Модно теперь - рэкетиры и всякое такое.  Газет  де-
билье начитается, видиков насмотрится...
   - Тебя хоть в идеологический отдел, - диву давался Аркаша.  -  Газеты
виноваты... Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива.
   - А уродам и не надо зеркало показывать!  Я  когда  долго  в  зеркало
смотрюсь - так моя рожа опротивеет, что к герлам боюсь...
   Сабуров защемил газету дверью (хотя теперь-то дверное бренчание  вряд
ли его разбудит), приглушив Шуркину тираду:
   - На беседке вчера... В евангелическую церковь... Узнали много темно-
го... Не сделало вас богаче... Только бог... Индийская философия...
   Бог - самый проверенный источник автоматизма,  всем  начальникам  на-
чальник.
   Сабуров забрался под одеяло, с тревогой прислушиваясь, не возвращает-
ся ли боль. Взглянув на стеллаж с книгами, хотел было подумать: "Прощай-
те, друзья!" - но не стал, потому что ему был безразличен тот воображае-
мый свидетель, которому он обычно адресовал свои сарказмы. Услышал,  как
Игорь Святославович с собакой марширует по потолку.  Проводы  покойника.
Сожрала-таки матушка-Россия, как чушка своего поросенка...
   - Путь дал[cedilla]-ок у нас с тобою, - завел сосед,  настойчиво  на-
путствуя его: - Солдаты, в путь, в путь, в путь!
   Вот и дождался его наконец серебристый комбинат. Сабуров  и  об  этом
подумал с полным безразличием, словно машинально глянул на часы и  конс-
татировал: половина шестого.
   Было солнечное утро, но в освещении чудилось что-то диковинное (через
несколько дней припомнил: тени ложились не в ту сторону, потому  что  на
самом деле был вечер, и свет проникал через кухню). Из  Натальиных  глаз
текли слезы, и он знал, что это такое, и слова ее ему были понятны - что
же ты сделал и все остальное - но вызывали они в нем  такой  же  отклик,
как если бы она читала ему прошлогоднее  расписание  поездов.  Он  сумел
спустить ноги (к каждой был словно привязан мешочек с песком) и попытал-
ся встать. Но сзади к нему тоже был привязан мешок  пудов  на  пять.  Он
сделал еще одно усилие - нет, мешок не мог бы так злобно рвануть его  за
плечи и опрокинуть навзничь. Он перекатился на живот и встал сначала  на
колени, а потом, упираясь руками, начал  подниматься.  Наталья  кинулась
помочь ему, и он оглянулся, пытаясь понять, чего она от него хочет.
   Она мешала ему, и он высвободил руку. Ударился об одну сторону косяка
и тут же, откачнувшись, о другую. Наталья снова ухватилась за него, и он
больше не препятствовал - пусть держится. В уборной  никаких  трудностей
не возникло, только точность попадания требовала  величайшей  сосредото-
ченности. Добрался до кухни, свыкнувшись с тем, что Наталья так теперь и
будет за него держаться, но, увидев, что делать ему там совершенно нече-
го (да еще кто-то незримый сидел на нем верхом), повез незримого обратно
и в буквальном смысле слова завалился в постель.
   Когда он снова проснулся, кажется, было настоящее утро, но такие тон-
кости его не интересовали. Тот невидимый орган, который вечно клокотал и
терзал его (душа?), был удален, и даже пустоты в том месте он не  ощущал
- она была залита ровным серым цементом.  Передвигался  он  уже  гораздо
лучше, и невидимый сильно съежился, и Наталья теперь ему почти не  меша-
ла. Руки слушались плоховато, но если не  спешить,  вполне  можно  спра-
виться и с бритьем, и с чисткой зубов. А куда ему спешить?  Есть  совер-
шенно не хотелось, но он не видел в этом причины отказываться от завтра-
ка. Подожди, вдруг засуетилась Наталья (она уже не казалась ему ни  ста-
рой, ни пятнистой - Наталья как Наталья) и начала распечатывать гомеопа-
тические коробочки, в которых оказались белые  дробинки  -  вроде  саго.
Первую и третью под язык до еды, приговаривала Наталья, вторую  и  пятую
на язык через два часа, четвертую - и т. д. На крышке  первой  коробочки
было оттиснуто "утреннее" - очень любезно с их стороны, - однако на вто-
рой синело уже "нутреннее", и, поразмыслив, он прочел еще и на  третьей:
"внутреннее". Значит, наклейки просто сдвинуты, понял он довольно скоро.
   Он послушно открывал рот, загибал кверху наконец-то унявшийся язык, и
у Натальи вдруг снова потекли слезы (он знал, что это такое),  и  теперь
уже она примащивалась перед ним на коленях и целовала ему  руки:  только
живи, все что угодно, только живи, и он понимал,  что  она  говорит.  Он
смотрел в окно - туман, оттепель, Лида... Он знал, как  это  называется,
но не более того.
   - Что ты сказала детям? - равнодушно поинтересовался он.
   - Сказала, что ты нечаянно выпил лишнюю таблетку. А Шурка сказал, что
у них один пацан выпил целую упаковку, и ничего.  Притом,  ты  до  этого
просыпался, разговаривал - и я немного успокоилась,  только  прислушива-
лась, как ты дышишь. Ведь вызвать "скорую" - это психушка... и  разгово-
ров не оберешься.
   - Правильно, - равнодушно одобрил он.  Попытался  вспомнить,  как  он
разговаривал с Натальей, но позади была непроглядная тьма.
   Зазвонил телефон. Сабуров тоже знал, что это такое. Но вы можете  по-
нять, что и у меня бывают безвыходные ситуации, почти со слезами кричала
Наталья, Я НЕ МОГУ ПРИЕХАТЬ! Господи, что за каторга, повернулась она  к
Сабурову, не подписан квартальный финансовый акт по теме одиннадцать со-
рок девять. Сабуров кивнул в знак того, что понимает, но у него было де-
ло поинтереснее: он учился ходить. Ноги выбрасывались в самых  неожидан-
ных направлениях, и нужно было приглядывать за ними глазами.
   - Люди без аванса останутся... - расстроенно пробормотала Наталья.
   - Так ты съезди, - равнодушно посоветовал он.
   - А... а ты больше не?.. Да что я, ни за что  не  поеду,  пусть  хоть
стреляют!
   - Поезжай-поезжай, все будет в порядке, - равнодушно  заверил  он,  и
она поняла, что это правда. А ему было и подумать странно, чтобы он  мог
натворить каких-нибудь глупостей, когда у него есть такое интересное за-
нятие: пересечь комнату, сесть на диван, передохнуть, не без любопытства
ощупывая нечуткими, словно в перчатках, пальцами припухшие ранки на мес-
те отсутствующего гвоздя, потом, собравшись с силами,  подняться,  прой-
тись, с трудом остановиться, тщательно повернуть обратно - здесь  предс-
тояло сделать множество открытий и усовершенствований, и он забыл о  На-
талье, как только смолкли совершенно ненужные ему ее заверения, что  она
максимум на полчасика и тут же обратно.
   На груде Шуркиных учебников веером развернулась сколотая скрепкой па-
чечка листов - восьмая копия из-под  машинки.  "Откровение  божественной
истины", - не без интереса прочел он. "Может ли птица летать, если у нее
нет крыльев? Может ли плотник строить дом, если у него нет дерева? Может
ли кузнец ковать клинок, если у него нет железа?" - можно было читать  и
дальше не хуже, чем что-либо другое, но буквы заплетались одна  за  дру-
гую, его начало мутить от их ряби, и он вернулся к прежнему занятию.
   Единственное, что его беспокоило - как бы не пропустить время  прини-
мать зернышки номер два и номер четыре, и он почаще поглядывал на  часы.
Теперь и он наконец сделался обладателем ритуала. Теперь и у  него  было
чего ждать.

   1989 г.