но не без содрогания глянув
на Бэллочкину "прелесть" - облезлую тумбочку, закопченную и вывалянную в
земле, но сохранившую в своих изгибах и отделке некое воспоминание о бы-
лой грациозности.
   - Андрюша, ты поможешь нам донести?..
   Черт - еще знакомые увидят за этаким шакальством... Сабуров  тоже  не
без содрогания взялся за пузатенькую  тумбочку  и,  стараясь  не  испач-
каться, попер ее к Бэллочкиному дому. Из-за того, что по пути  не  попа-
лось знакомых, а также от сознания исполненного доброго дела и, главное,
оттого что Бэллочка всю дорогу твердила дочке, какой  он  талантливый  и
порядочный (хотя за порядочностью он особенно не гнался), Сабуров  окон-
чательно пришел в приятное расположение духа и даже принял приглашение к
чаю.
   Бэллочка, радостно метавшаяся по кухне (чувствует  все-таки,  кто  ее
посетил!), всучила ему еще и тарелку тушеной капусты с редкими  вкрапле-
ниями резиновых кусочков вареной колбасы. Сама Бэллочка есть  не  стала:
она сейчас голодает, объяснила она, по какой-то системе, которая  прино-
сит исключительную пользу ей (и ее бюджету), особенно если не  пренебре-
гать клизмами (Аллочка только возвела очи к небесам). Свои  кишки  нынче
любят умильно, как детей, в которых, уж конечно, не  может  быть  ничего
неприличного. Впрочем, за любовью к  гигиеническим  системам  скрывается
все то же стремление подчинить свою жизнь  твердым  правилам,  не  тобою
придуманным.
   В капусте попадались совершенно ледяные образования, но это несложно,
- просто не нужно перемешивать. А вот ты попробуй подать холодным только
что вскипевший чай! Но сейчас такие мелочи... Сабуров во всей красе раз-
вернул свой павлиний хвост, переливающийся, как ложка нефти  на  поверх-
ности лужи. Аллочка уже не сводит с него глаз (правда, немедленно  отво-
дит, чуть он впрямую взглянет на нее) и только гневно зыркает в ответ на
Бэллочкины предложения заняться уроками. Еще можем кое-что!
   Когда Сабуров в сладостном изнеможении начал  откланиваться,  Аллочка
попросила, глядя в сторону:
   - Заходите к нам еще, - и вдруг бешено выкрикнула: - Ну мама, ну  что
ты улыбаешься!
   Когда дверь Аллочкиной комнаты захлопнулась, Сабуров с Бэллочкой  об-
менялись понимающими родительскими взглядами;  на  прощанье  нужно  было
сказать какую-нибудь пошлость - окончательно перекинуть бы мостик от вы-
соких, но холодных небес к грязненькой, но уютной земле, -  женщины  это
любят.
   - Чего бы тебе пожелать на прощанье? Хорошего мужа, может быть? -  не
без игривости спросил он, пока Бэллочка самозабвенно трясла его руку. "О
каком муже можно думать после общения с таким  блестящим  человеком!"  -
ожидал Сабуров, но Бэллочка вместо этого вздохнула:
   - Мужа - это да. Но сложно это, сложно...
   Подобного бесстыдства Сабуров никак не ожидал. Сдерживаясь,  он  кор-
ректно попрощался, но Бэллочка вдруг снова ухватила его за рукав.
   - Ой, Андрюшенька, она ведь, наверно, как-то открывается, давай  поп-
робуем?..
   Наглость ее не имела границ - что значит, привыкла жить  на  подачки.
Сабуров снова взялся за тумбочку, которая  среди  недорогой  стандартной
мебели выглядела донельзя обносившимся аристократом, попавшим в  прилич-
ное мещанское общество. Сабуров мрачно всадил в щель услужливо  подсуну-
тый Бэллочкой кухонный нож и постарался  расшатать  заклинившую  дверцу;
потом наклонил тумбочку в сторону дверцы и злобно потряс, что до некото-
рой степени облегчило его душу. Дверца распахнулась, и на  линолеум  ко-
ротким градом высыпались пять или шесть книжек.
   - Дореволюционные! - восхитилась Бэллочка. - Возьми себе.
   - Тебе деньги нужнее. В "Старую книгу" сдашь.
   - Да их никуда не возьмут - вон они как распухли!
   Книги, и в самом деле, когда-то хорошенько промокли  -  возможно,  во
время пожара - и выглядели вздувшимися и покоробленными. Все они как од-
на оказались без титульных листов, так что  и  авторов  установить  было
затруднительно; вдобавок одна из книг оказалась  толстенной  тетрадью  в
зеленом переплете с прожилками "под мрамор".  Страницы  тетради  были  с
двух сторон исписаны маленьким бисерным почерком, "под клинопись".  Поэ-
тому Сабуров позволил себя уговорить и в дурном расположении духа отпра-
вился домой, унося подмышкой стариковские книги и тетрадь. Уже  поднима-
ясь на лифте, он вспомнил, что "Братья Карамазовы" остались у Бэллочки -
изменница заморочила ему голову своей тумбочкой.
   В прихожей он услышал собачий лай и похолодел. Погибавший от безделья
Игорь Святославович однажды уже заводил собаку. В его отсутствие она вы-
ла, - вслушавшись, даже какие-то тоскливые  междометия  различаешь:  уу,
увы-ы, оой-ой - а когда он появлялся, начинала лаять. Не  имея  отъезжих
полей для травли русаков, Игорь Святославович с топотом носился по квар-
тире, отдавая какие-то собачьи команды. В конце концов,  пес  удрал,  не
снеся совместной жизни с идиотом-хозяином. Но теперь, похоже, старое на-
чиналось сызнова...
   Собачьим хозяевам тоже нужна чья-то преданность, но  заслужить  ее  у
людей им не удается. И любить им хочется того, кто никогда бы не  возра-
жал, полностью от них зависел и не имел бы  о  них  обоснованно  низкого
мнения.
   Под собачий брех Аркаша изнывал над томом Шиллера (время от времени в
нем наблюдается агонизирующий порыв вернуться к европейской культуре), а
Шурка усерднейшим образом трудится над юбилейным, пятисотым натюрмортом,
- перед ним на покрытом полотенцем  стуле  в  художественном  беспорядке
раскиданы вокруг кофейника опрокинутые чашки.
   Способности к рисованию имеются у Аркаши, а занимается  им  Шурка:  у
него дело рождается едва ли не раньше слова. Над тахтой,  где  он  спит,
развешены частью раздобытые где-то, частью  нарисованные  самостоятельно
(и уже довольно похоже) портреты Ван Гога, Сера, Микеланджело,  Матисса,
Пикассо, Гогена, Коровина и Александра Бенуа. (А под ними вниз головой в
самый кончик носа прикноплена фотография Сталина.) И  музыкальный  слух,
отличную музыкальную память с младенчества обнаруживал Аркаша, а на  ги-
таре выучился играть Шурка, - вот она, гитара, торчит из-под его  тахты,
которую он за неделю превращает в разбойничье логово - Наталья в суббот-
нюю уборку выгребает оттуда вещи самые неожиданные: там может  оказаться
пулеметная лента, туристский топорик, милицейская фуражка, бараний череп
с рогами, корзина из "Универсама" или никелированная буква "Т" в полмет-
ра ростом. Шурка ничего не позволяет трогать, но если выбрасывать  поти-
хоньку, не замечает.
   На звук захлопнувшейся двери Шурка  вскидывает  на  Сабурова  взгляд,
мгновенно превращающийся из ястребиного в сомнамбулический. Губу его еще
больше раздуло куда-то вкось, веко надвинулось  еще  ниже,  и  цвет  его
сместился от фиолетового в сторону синего.
   - Рефлекс, - он указывает пальцем Сабурову в лицо.
   - Что?..
   - На щеке зеленый рефлекс от обоев.
   Аркаша брезгливо осматривает рефлекс.
   - На улице погода все такая же... лживая? С одного боку тепло, с дру-
гого холодно?
   - Дурак! Клевая погода! Я нарочно выберу где-нибудь кусок земли - хо-
роший, пыльный - зайду туда и постою. А кое-где уже цветы желтые такие.
   - Чуть где потеплей - уже высыпают. Как прыщи.
   Шурка ошеломленно смотрит на Аркашу, а потом утешается обычным  резю-
ме, помогающим нам мириться с чужими вкусами:
   - Дурак. А я сегодня уже мух видел, я так обрадовался!  Я  три  штуки
домой принес, а они потом обнаглели, я двух поймал на стекле  и  прикон-
чил, а третья спряталась. Некоторые дураки давят их до кишков,  противно
даже - надо надавить только, чтобы они щелкнули.
   - Слушай, пощади, - молит Аркаша.
   Умилительно послушать беседу любящих братиков... Шурка,  сверкая  не-
подбитым глазом, ищет достойного ответа, но... ему хочется показать  Ар-
каше законченный натюрморт. Аркаша разглядывает его взором  пресыщенного
знатока.
   - Да, твой талант не из титанических.
   - Дур-рак!
   Вечная зависимость творца от зевающего профана. А вот в детстве Арка-
ше, например, достаточно было сказать: "Разве ты жадный?" - и он отдавал
что угодно. А Шурка, мгновение подумав, разводил руками: "Да, жадный", -
факты, мол, сильнее меня.
   Шурка заботливо укладывает юбилейный натюрморт в  свой  шкафчик,  где
уже хранится четыреста девяносто  девять  покоробившихся,  гремучих  его
двойников. Странно видеть, сколь тщательно этот  разгильдяй  убирает  за
собой, моет кисточки, - власть муз! Он, видно, сам себе удивляется:
   - Я заметил, когда я классическую музыку слушаю, мне хочется  у  себя
на столе убрать. А после рок-музыки не хочется.
   - Прямо для передачи "Музыка и молодежь", - бормочет Аркаша.
   Покончив с музами, Шурка вновь спускается на землю:
   - Папа, купите мне, пожалуйста, мопед. А вы мне целый год  можете  за
это шмоток не покупать.
   - Бог мой! Проживи ты хоть три дня без авантюр!
   - Я летом на мопеде на Верхнюю Маю поеду. Там хипповский лагерь,  все
общее - по-братски. ("Как у нас с тобой", - хмыкает Аркаша). А, папа? Ну
давайте, вы мне два года ничего не покупаете, а я еще год не ем  мороже-
ного.
   - Нет-нет, помилуй бог, мне еще твоя жизнь дорога.
   - Ну папа, ну я буду аккуратно ездить, - прямо умрет сейчас.
   - Зато на тебя наедут неаккуратно. К сожалению, воспитательная работа
в отдельных автотранспортных предприятиях все еще остается не на должной
высоте, а отдельные партийные и профсоюзные организации  заняли  позицию
самоуспокоенности.
   У Шурки вырывается невольный смешок, но страшным усилием он подавляет
его и оскорбленно щурится:
   - Ну ладно, не хотите - не надо. Я сам заработаю. Не надо  было  меня
на свет родить, раз мопед не хотите покупать!
   Тишина.
   Первым не выдерживает нависшего молчания Шурка:
   - А Бобовский надел старый батоновский пиджак (батон - это  по-ихнему
отец, "батя") вместе с вешалкой - крючок из-за шиворота торчит - и пошел
в "Сайбер" - клевый прикид, да?
   - Скорее, стебовый. Пожалуй, даже ближе к шизовому.
   "Сайбер" - это пельменная "Сибирь", по вечерам превращающаяся в кафе,
у которого собираются хайрастые, в языке которых  от  русского  остались
почти что одни суффиксы с окончаниями да  предлоги:  "герла"  -  девица,
"аскать" - просить, "флэт" - хаза, "дринчать" - керосинить, и  тому  по-
добное.
   Шурка мечтательно задумывается:
   - Я тоже потом с Бобовским в "Сайбер" ходил -  здоровски  так  -  все
по-братски. Мы попросили двадцать копеек - и сразу со всех сторон протя-
гивают. У цивильных, думаешь, будут протягивать?
   - А почему у вас с Бобовским своих денег не было?
   - А мы еще до этого раздали.
   Два коротких звонка. Шурка в полтора скользящих прыжка оказывается  у
двери. Полминуты его обычного беззвучного общения - и он снова в  комна-
те.
   - Смотри, Аркашка, - Шурка натягивает  усеянные  блестящими  (тупыми)
рожками черные перчатки с обрезанными пальцами.
   - Ты скорее актер, нежели живописец, - вдумчиво кивает Аркаша.
   - Дур-рак! Смотри, папа, и браслет с шипами есть!
   Шурка бросается к зеркалу, со свирепейшей рожей  замахивается  много-
сосковым кулаком на собственное отражение и застывает в угрожающей позе.
Цедит сквозь зубы с горделивой беспощадностью: "Металлист!" Потом  снова
срывается с места, уже из-за двери доносится: "Я сейчас!"  Пока  Сабуров
гремел чайником, счастливый Шурка уже влетел обратно:
   - Клево так - все глазеют, бабки ругаются, мелкие кричат:  металлист,
металлюга! А маленький мальчик подбежал, бросил песком -  и  драпать,  а
потом уже из подъезда кричит: металлист, металлюга...
   - Есть еще, хвала всевышнему, хранители нормы...
   - Этого на наш век хватит, - заверил Аркаша. - Нормы исчезнут, а хра-
нители останутся.
   Шурка усаживается за второй томище двенадцатитомной "Всемирной  исто-
рии искусств". Он удовлетворяется лишь самыми полными собраниями сочине-
ний, так что начала многих учений ему известны. По части искусств он уже
одолел палеолит и неолит, чудовищных каменных баб, и подбирается к Древ-
нему Египту.
   Сабуров вспоминает о чайнике и спешит на кухню, Аркаша идет за ним.
   - Тихо, - испуганно хватает он Сабурова за руку, когда тот со  стуком
ставит чашку на стол. - А то этот сейчас прискачет - опять все уши  про-
жужжит.
   Но этот уже прискакал, - не чай ему нужен, а застольная беседа.  Даже
после такого кратковременного общения с музами он серьезен и почти  кра-
сив.
   - Я заметил - у египтян главные фигуры всегда условные,  а  второсте-
пенные детали бывают реалистичные - лошадь, там, убитая валяется  -  как
живая. Наверно, канон на всякую ерунду не распространялся.
   В Шурке непостижимым образом  уживается  круглый  идиот  с  человеком
вполне неглупым и даже не без тонкости.
   Собачий лай наверху внезапно сменяется визгом - между друзьями  прои-
зошла первая размолвка. От собачьего визга Аркашу передергивает и по ли-
цу его пробегает страдальческая тень. Не таким Сабуров хотел видеть сво-
его наследника, не таким...
   К собачьему визгу присоединяется женский, а потом уже басовым  сопро-
вождением вступает сам Игорь Святославович. Дочка принимается за  гаммы,
звучащие с особой безмятежностью.
   Шурка с живейшим интересом прислушивается к  разыгрывающейся  оперной
сцене.
   - Я заметил, она всегда гаммы начинает играть.
   - Заткнись, кретин, - нашел развлечение! - вдруг бешено кричит  Арка-
ша.
   - Чего ты?.. Я же только... - Шурка всегда теряется,  когда  на  него
сердятся всерьез.
   - Животные... - Шурка косит на Аркашу с почтением к столь  глубокому,
не доступному для самого Шурки чувству.
   Принимаются за чай. Шурка набирает в рот  столько,  что  ему  удается
проглотить лишь в три приема - иной раз даже подбитый глаз готов  выско-
чить из-под осевшего века. Аркаша же пьет маленькими глотками, еще и не-
заметно принюхаваясь. Аркаша ко всему принюхивается, но в данном  случае
запашок болотца  налицо.  Сабуров  давно  подозревает,  что  Научгородок
участвует в программе мелиорации: водопровод подключают к болоту, а ког-
да его выпивают досуха, переходят  к  следующему.  Однако,  при  хорошем
настроении это вполне терпимо - просто нужно выдыхать через  рот.  Но  у
Аркаши не бывает хорошего настроения.
   - Уф, жарко, - утирается Шурка. Он любит употреблять забавляющее  его
словечко "уф", которого нигде, кроме как в не очень хороших  книгах,  не
встретишь. - Давайте, проветрим.
   - "Ветер с Вонючки", картина Александра Сабурова, - это Аркаша.
   В кухню с вечерней прохладой втекает знакомая вонь.
   - Хватит, - кричит Аркаша, - уже достаточно провонялось!
   - Нет, ты точно как баба, - с безнадежным сожалением  закрывает  окно
Шурка.
   В душе Сабурова начинает нарастать раздражение, что Натальи  все  еще
нет. Пускай он "виноват" перед ней и спит на монашеском раскладном крес-
ле, но он не утратил права сердиться на нее, ибо он все равно ей необхо-
дим, как средневековой шайке - капеллан, отпускающий разбойникам их слу-
жебные грехи.
   После чая Аркаша вновь усаживается за Шиллера - читать, не  перевора-
чивая страниц, - Сабуров берется за  припахивающие  дымком  стариковские
книжки, а Шурка в своем логове обкладывается газетами. Весь в мать -  та
каждую газетную обертку, попавшуюся в руки, прочитывает от  пятнадцатия-
зычного обращения "Пролетарии всех стран,  соединяйтесь!"  до  сообщения
из-за рубежа, что гражданка Венесуэлы Лаура Кальцоне породила двуглавого
младенца, причем левая его головка принадлежит мальчику, а правая девоч-
ке.
   Самыми лакомыми плодами гласности Шурка делится вслух, а  лакомо  ему
решительно все от визита индийского гостя до  разногласий  в  башкирском
агропроме.
   Сабуров лениво перелистывает хрустящие страницы. "Случайность  совре-
менного русского семейства состоит в утрате современными  отцами  всякой
общей идеи..."
   - Последние модели автомобилей, - читает Шурка,  -  говорят  ласковым
женским голоском: вы неплотно закрыли дверь.
   "Но если б даже и существовали такие порядки, чтобы безошибочно  уст-
роить общество, то с неготовыми и невыделанными  людьми  никакие  прави-
ла..." Роковой вопрос: кто из кого должен происходить - куры из яиц  или
яйца из кур, хорошие люди из хорошего общественного устройства или хоро-
шее общественное устройство из хороших людей.
   - Американский рабочий, - провозглашает Шурка, - имея среднюю зарпла-
ту тысяча четыреста восемьдесят шесть долларов, может накопить на машину
за четыре с половиной месяца - эвон, какую правду стали разглашать...
   "Самоубийство при потере идеи о бессмертии становится  совершенною  и
неизбежною даже необходимостью для всякого человека, чуть-чуть поднявше-
гося над скотами".
   Спасибо, утешили.
   - А я понял, почему фохт заставляет Вильгельма Телля кланяться шляпе,
- внезапно говорит Аркаша. - Послушность  по-настоящему  можно  испытать
только на бессмысленном приказе. Чтоб ты выполнял не оттого, что "согла-
сен", видите ли. В школе любят приставать именно с бессмыслицей, с  при-
ческами какими-нибудь...
   Шурка при самой глубокой поглощенности отлично слышит все, что отдает
скандалом.
   - Бабки во дворе тоже любят орать - у одного виски длинные, у другого
затылок короткий... А я специально остановлюсь и еще  постою  им  назло,
как будто шнурок завязываю!
   - Уже в садике, - задумывается Аркаша, - дразнят, кто на них  не  по-
хож...
   Сабурову хочется дать ему урок просвещенного скептицизма, умеющего во
всем видеть как дурную, так и добрую сторону, ничего не принимая  близко
к сердцу.
   - Требуя, чтобы каждый был как все, -  наставительно  говорит  он,  -
посредственности выполняют очень важное дело - сохраняют норму.
   - И вызывают к ней отвращение. Они же  из  зависти  набрасываются  на
преступника: мы ведь тоже хотели украсть, хотели убить, но не смели  же!
Они же сами свою мораль ненавидят! Да, да, ведь Сталина любят именно  за
то, что он столько людей погубил! Притворяются, что за  то,  за  се,  за
войну, индустриализацию, а на самом деле - за то, что людей губил милли-
онами! Он их морил голодом, а зато "при ем все было" - крабы, икра...
   - А что такого? - оживился Шурка. - ЮНЕСКО исследовало  удовлетворен-
ность жизнью в разных странах, и оказалось, что лучше всех живут  индий-
цы, а хуже всех американцы и скандинавы.
   - Неужели правда, вы были довольны?! - игнорируя дурня, воззвал к па-
пе Аркаша.
   - Святой истинный крест! За мясом отправлялись как в лес на  охоту...
Вдруг слух пронесется: выбросили. И возвращались как с охоты -  с  азар-
том, с хохотом: того об дверь расплющили, другому по запарке одних  кос-
тей втюхали. Помню, собирались мясо давать - у нас только  дают,  сам-то
ничего не возьмешь - в одном ларьке, а выбросили в другом  -  вся  толпа
как кинется! И всех обскакал одноногий инвалид - при ем и инвалиды  были
не в пример рысистей! Такие на костылях прыжки выделывал увечный воин  -
метра по два, с месяц потом хохотали. Хорошо жили, весело! Икры, которая
нынче признана высшей целью человеческого существования, не видал, врать
не стану. А вот крабы - вторая по значению цель мироздания -  забредали,
что было, то было. Как-то банку купили на пробу, и никто есть  не  стал.
Дали кошке - и она не стала. Что хохоту было! Одно слово,  хорошо  жили.
Весело. Спасибо товарищу Сталину за нашу счастливую жизнь.
   - Пап, - вдруг набычась загудел Шурка, - а правда, как Сталина  можно
любить? За что?..
   Господи, опять мусолим Сталина... Для  Сидоровых  нет  ничего  убеди-
тельного, кроме собственного кишечника.
   - Как за что - за убийства. Но кроме того, тоска  по  Сталину  -  это
тоска по простоте. По ясности. По управляемости извне,  именуемой  идей-
ностью.
   - Ну, а голод он зачем?!
   - А ты бы что стал делать? Ты бескомпромиссно ведешь страну к  войне,
нужны танки, самолеты, а мужики, по серости своей, жалают, видите ли, за
пашеничку свою получать бороны, портки, ланпы, карасин - что с  имя  де-
лать прикажешь?
   - Отобрать!
   - А