жертва  кораблекрушения,
принялся лихорадочно вычерпывать воду тазиком и выливать в переполненную
ванну, где, показалось Сабурову, мокли какие-то дохлые звери. Но,  веро-
ятно, это были только шкуры.
   - Вот сволочи, ну сволочи, - совершенно неожиданно ругался Игорь Свя-
тославович, в поисках сочувствия обращая к Сабурову  набрякшее  лицо.  -
Совсем гидроизоляции нет: вылей хоть стакан - весь внизу будет.  Хозяин,
Хозяин нужен!
   "Верно, без Хозяина ты просто не  знаешь,  на  что  себя  употребить.
Впрочем, все мы хотим быть управляемыми извне".
   Подтерев пол в коридоре, Сабуров попробовал снова взяться за свои за-
писи, но тут вернулся из школы Шурка, по обыкновению  запоздав  часа  на
два - на три.
   - Па, ты здесь? - жизнерадостно взывает он. - Привет!
   Привет, привет... Сабуров вышел полюбоваться, как Шурка пыхтит, стас-
кивая ботинки, - он готов корячиться хоть полчаса, чтобы только не  раз-
вязывать шнурки. Сабуров в своих неспешных раздумьях над поведением  че-
ловека в коллективе прочел книжку о поведении обезьян и узнал,  что  они
делают только такие усилия, которые хотя бы чуть-чуть  да  приближают  к
цели: даже самая умная обезьяна подтаскивает стул к висящему банану лишь
на такое расстояние, чтоб можно было еле-еле допрыгнуть, из ящика выкла-
дывает ровно столько камней, чтобы еле-еле дотащить.
   Шурка принялся стаскивать брюки, извиваясь в каком-то  сладострастном
восточном танце, - это чтобы не  расстегивать  нижнюю  пуговицу.  Волосы
фонтаном бьют из его буйной головы. Но затылок с  недавних  пор  коротко
острижен - мода.
   Сабурову не наскучит хоть два часа рассматривать  Шурку,  хоть  сутки
напролет следить, как у него складно шевелятся губы и вращаются ярчайшие
глаза. Только верхняя губа у него как-то необычно  потолстела,  и  глаза
слишком разного размера, и веко на том, что поменьше, совсем фиолетовое.
   - Ты что, опять дрался?
   Стоит ли вспоминать о таких пустяках! Он ехал в автобусе, а  какой-то
пацан с тротуара показал ему кулак. Пришлось вылезать из автобуса и  бе-
жать обратно, а их оказалось даже двое. О том, как он  кого-то  побил  и
как его побили, он рассказывает с одинаковым удовольствием: он  мне  как
даст, - я - дзыннь! - об столб затылком, а тут сбоку  другой  рраз...  А
прогрессивная интеллигенция еще не верит, что человек способен на беско-
рыстные поступки, - да мир переполнен бескорыстием!
   Когда Шурка раздевается, особенно заметно,  что  детская  упитанность
уже оставила его - проступили ребра, мослы. Сабуров еще ни разу не сумел
дождаться, чтобы ему наскучило наблюдать за удивительно ладными  линиями
Шуркиного еще небольшого тела, за легкостью и  точностью  его  движений.
Вот он, будто на лыжах, проскользил на кухню (ему невыносимо терять вре-
мя на такую глупость, как ходьба), гремит кастрюлями, хватает куски  хо-
лодных кушаний - обезьяны еду не разогревают. А Аркаша, если  его  спро-
сить, хочет ли он есть, непременно ответит: "Не хочу", а через пять  ми-
нут, усладив душу отказом, принимается за еду и ест едва ли не  брезгли-
во, как будто потихоньку принюхивается.
   Телефонный звонок. Шурка молнией ухватывает трубку, беседует на  свой
обычный лад - молча слушает,  а  потом  произносит  единственное  слово:
"Угу". Пьет из-под крана и мчится в комнату, тут же вылетает обратно  (у
Сабурова зарябило в глазах), барахтаясь в своем любимом "стебовом"  сви-
тере почти до колен (вымолил, чтобы Наталья связала), отыскал,  наконец,
выходное отверстие для головы, подпоясался, чтобы походить на  средневе-
кового рыцаря, - таково требование местной  молодежной  субкультуры.  Со
стоном непомерного усилия натянул нерасшнурованные ботинки, вдруг вспом-
нил:
   - Да, если чувак такой с бородой придет за пластом, скажи: пусть тре-
ху гонит, тогда будет пласт!
   - А с лестницы спустить никого не надо?
   - А у нас в сухофруктах завелись жучки. Я вчера взял одну сухофрукти-
ну, а оттуда как из муравейника - фрр...
   Перед зеркалом послюнил волосы на висках и закрутил  их  в  две  ост-
ренькие висюльки - это тоже из молодежной субкультуры - и кубарем  пока-
тился по лестнице, - обезьяны не ждут лифта, потому что в  ожидании  нет
ощутимого движения к цели.
   Во дворе, завидев Аркашу с компанией, мгновенно  перешел  с  бега  на
пресыщенную развалочку. С каждым поздоровался за руку  -  лениво,  глядя
куда-то мимо, и они суют ему полудохлую руку точно  так  же,  -  в  этом
бесстрастии особый шик. Как у китайских мандаринов. Отошел вразвалочку в
своей кольчуге, но продолжительной вальяжности не  выдержал  и  ударился
рысью. А Аркаша остался с предметами своей любви. Странно - а  иногда  и
жутко даже - видеть среди этих уродов такое тепличное растеньице.
   Михеев Степан в прошлом хулиган настолько знаменитый, что  слава  его
давно достигла даже чуждающихся всяческой суеты ушей Сабурова: то  школа
взяла его на поруки, то отдала обратно, то выдвинула для него обществен-
ного защитника, то, наоборот,  обвинителя,  пока  он,  наконец,  не  сел
по-настоящему за хищение государственного имущества, отличающееся особой
дерзостью и цинизмом.
   В школе Михеев носил непритязательную кличку Михеич, вполне сгодившу-
юся бы для  старичка-сторожа,  и,  вернувшись  к  мирной  жизни,  Михеич
действительно обратился именно к этому роду деятельности, однако  кличка
его - наконец-то сделавшаяся уместной - почему-то переменилась на  более
шикарную, как все западное: Стив. Что ж, будем надеяться, что Стив  ста-
нет охранять казенное имущество с той же дерзостью и цинизмом, с  какими
он когда-то на него покушался.
   По выдвинутой челюсти Стива и надменно вскинутой голове  видно  было,
что он полностью сохранил свой горделивый нрав. Ветер шевелил его густые
светлые волосы, тяжело, как портьера, ниспадающие на плечи, - ни дать ни
взять викинг на носу корабля. Сабуров ни за что не рискнул бы покуситься
на народное добро, на страже которого стоит такой боец.
   А вот вообразить Кристмаса на страже чьего бы то  ни  было  имущества
немногим легче, чем самого Иисуса Христа. Его экстерьер просто вопиет  о
безразличии ко всему земному (собирайте сокровища  на  небесах!):  лата-
ные-перелатаные - но все же фирмовые - джинсы, стоптанные облезлые крос-
совки, - но впечатление усилится десятикратно, если знать, что  этот  же
наряд составляет и зимнюю амуницию Кристмаса. Длиннейшие  волосы  его  -
"хаер" по-ихнему - сами собой разбиваются на полтора  десятка  жиденьких
рыженьких прядок, завивающихся, как серпантин на новогодней елке. Крист-
мас и весь какой-то обвисший, как будто он и вправду не стоит, а свисает
с чего-то (не с креста ли воображаемого?). Когда на его робкий  звоночек
открываешь дверь, всегда обнаруживаешь его не сразу же за дверью, а мет-
рах в трех-четырех, у лифта: если папы-мамы обругают - он сразу же и ис-
чезнет.
   Однако и он ночами стоит на страже народного достояния и ни  о  какой
иной карьере не помышляет. Зато третий собеседник Аркаши, Гном,  мечтает
именно о духовной карьере, которая, на первый взгляд, гораздо больше по-
дошла бы Кристмасу, а не смехотворному, склонному к шутовству  коротышке
с окладистой бородищей и востренькими глазками,  перекатывающимися,  как
шарики (которые по инерции продолжают перекатываться, когда он на  мгно-
вение перестает вертеть головой). Сабуров однажды наблюдал, как трлллей-
бусный контролер требовал у Гнома проездной билет - за три секунды  Гном
исполнил целую пантомиму: ужас (хватается за голову) сменяется  надеждой
(отчаянно хлопает себя по карманам) и завершается лучезарнейшим счастьем
(билет предъявлен).
   Этот болотный попик уже дважды проваливался на экзаменах  в  духовную
семинарию, а пока, в ожидании епитрахили, щеголяет в облегающих хромовых
сапогах, галифе и кожанке (нечто из времен гражданской войны), а  поверх
всего - фуражка с желтым швейцарским околышем. В миру он занимает  более
высокое положение на социальной лестнице по сравнению со Стивом и Крист-
масом - он оператор котлотурбинной установки, проще говоря - кочегар.
   Взлетит когда-нибудь эта кочегарка на воздух с таким оператором, а  с
нею вознесется и болотный попик, - хорошо бы, и прочие  исчадия  Научго-
родка оказались в тот миг у него в гостях. Ой, грех, ой, грех про  такое
придумывать, но... кто из смертных не пожелал бы осушить болото, которое
засасывает его дите, - пусть даже и пострадает болотная нечисть.
   Когда смотришь на них, такое заурядное, мещанское негодование  подни-
мается в груди: "молодые парни, а работают на  стариковских  должностях,
шутов гороховых из себя изображают" - и все остальное, - а в ненавистной
посредственности начинаешь видеть надежду и опору. Да, да, в пристрастии
людей ко всему общепринятому, в ненависти к каждому, кто на них непохож,
начинаешь видеть материк, на котором только и может покоиться  цивилиза-
ция, - материк этот есть норма, стандарт, благодаря которому люди  имеют
сходные мнения и вкусы, а потому могут служить взаимозаменяемыми деталя-
ми общественных механизмов. Нельзя было бы построить ни одно здание, ес-
ли бы каждый кирпич лепился как кому вздумается, - иной раз  даже  треу-
гольным или круглым.
   Так воспоем же гимн посредственности - золотой посредственности, хра-
нительнице НОРМЫ! И пусть она в своем  неприятии  всякой  оригинальности
способна отторгнуть от себя не только Стива и Гнома, но также и Пушкина,
и Сабурова, - что делать: лес рубят - щепки летят, поддержание стандарта
требует выбраковки отклонившихся от нормы  изделий.  Бриллиантовая  пос-
редственность, выпалывая из своих рядов всевозможные аномалии,  в  своем
санитарном усердии не имеет возможности распознать среди  уродцев  норму
завтрашнего дня, - вот завтра она и станет ее оберегать, если сегодня не
сумела уничтожить. "Я с вами, с вами, золотые и бриллиантовые мои сослу-
живцы! Когда я вижу истинно инородные, истинно  нестандартные  детали  в
нашем с вами общественном механизме, я начинаю понимать, что и  я  точно
такой же, как вы, на девяносто девять и девятьсот девяносто  девять  ты-
сячных процента и лишь на ничтожную, ничего не  стоящую  крупицу  ориги-
нальности отличаюсь от вас. Выберите среди вас самого тупого и  добропо-
рядочного, и я облобызаю его, как некий святой лобызал гнойные язвы про-
каженного, а потом, подобно блудному сыну, припаду к стопам Колдунова  -
отца народа и хранителя равенства, то есть Нормы -  главнейшей  из  свя-
тынь. Пусть разнообразие - источник прогресса,  зато  Норма  -  источник
стабильности и взаимопонимания. Источник Покоя, то есть счастья".
   Сабуров без всякого юродства сейчас предпочел бы,  чтобы  Аркаша  был
заурядным, но нормальным человеком. Но не из-за его ли, Сабурова,  всег-
дашнего презрения к посредственности Аркашу совсем  не  интересуют  нор-
мальные люди, а тянет все к каким-то диковинкам?
   И откуда только наплодилось этих уродцев на их с Натальей голову! Как
будто мутации какие-то посыпались... Своим  рождением  Сабуров  захватил
эпоху культа личности, детство провел в  эпохе  волюнтаризма,  молодость
пришлась на эпоху застоя, а зрелость свою он намеревался провести в эпо-
хе гласности - такой вот он поживший и повидавший. Однако лишь  в  Стиве
Михеиче он еще находит некоторое сходство со старыми добрыми  образцами:
отца нет, мать выпивоха, сын хулиган - все как у людей. Но в старое доб-
рое время этот достойный сын своего неизвестного отца не стал бы  водить
дружбу с такими мозгляками, как Аркаша и Кристмас. И не стал  бы  читать
"Афоризмы Конфуция", которые ему снес Аркаша. Он, конечно, скорее  всего
и прочел-то не больше двух страниц, прежде чем потерять, но ведь вскорм-
ленный сырым мясом хулиган старого доброго времени почел бы  за  низость
даже и притронуться к подобной протертой кашице для беззубых  старцев  и
младенцев.
   А Кристмас и болотный попик еще диковиннее, - и  следовательно  опас-
нее! - потому что происходят  из  семейств  вполне  благополучных,  а  у
Кристмаса отец еще и полковник, которого дружки Кристмаса называют  пол-
каном, ничуть не стесняясь присутствием Кристмаса, а  тот  и  не  думает
обижаться. Каково, должно быть, созерцать заросшего оборванца-сына  ста-
рому служаке, вероятно, сажавшему солдат на губу за косо пришитый подво-
ротничок!
   С полгода назад Сабурову позвонила мамаша  Кристмаса  и  безо  всяких
этаких подходцев и экивоков затараторила, как базарная торговка:
   - Имейте в виду, если ваш сын что-нибудь купит у Максима, я вас прив-
леку! Имейте в виду!
   Пока до Сабурова доходило, что Максим - это не кто иной как Кристмас,
мамаша тараторила все быстрее и быстрее, словно ее ожидал тысячный штраф
за каждую минуту промедления.
   - Мы ему все покупаем, а он все распродает, все пластинки эти идиотс-
кие покупает, я ему пальто гэдээровское за двести семьдесят шесть рублей
купила, а он его за тридцать продал, я ему джинсы простые за  сто  двад-
цать купила, джинсы вельветовые за восемьдесят два, а он их за пятьдесят
продал, часы электронные за шестьдесят три рубля за  пятнадцать  продал,
"дипломат" за двадцать четыре - продал за шесть, куртку "танкер"  японс-
кую за сто восемьдесят три - продал за шестьдесят, куртку из натурально-
го хлопчатника на натуральном ватине...  сапожки  зимние  итальянские...
кроссовки югославские...
   Сабуров ошеломленно слушал этот истерический отчет вылетевшего в тру-
бу комиссионного магазина и, когда горестный прейскурант был наконец ис-
черпан, он только и сумел произнести:
   - Теперь я понимаю вашего сына.
   По-человечески всех можно понять, но Сабуров не может причитать,  как
Наталья: "Бедные, бедные дети!" - ему своего ребенка надо спасать. Жаль,
конечно, что у родителей Кристмаса не нашлось других средств завлечь его
душу, кроме электронных зимних сапожек гэдээровских из  шведского  хлоп-
чатника натурального на синтетическом ватине югославском,  -  но  нельзя
же, чтобы он тащил на дно и других! Потому Сабуров и старается  показать
Аркаше, что его коллеги по секте сторожей нисколько  не  загадочны:  они
претендуют на незаурядное место в обществе, не обладая незаурядными дан-
ными, а потому предпочитают жить вообще вне социальной лестницы,  только
бы не занимать подобающее им место в ее середине.
   Но - увы! - любовь слепа. Аркаша только супится и бормочет:  "От  них
хоть иногда что-то небанальное услышишь, а ваши буржуйчики все  одинако-
вые, как гвозди". - "Гвозди хоть в стенку вбить можно.  У  нас  сторожей
скоро станет больше, чем имущества". - "У тебя у самого на  работе  одни
бездарности, у мамы половина дураков да еще карьеристов,  подхалимов,  а
мои сторожа хоть не лезут в ученые, в начальство". И вгоняют в гроб даже
родных своих, а бездарности и карьеристы очень часто  бывают  нежными  и
заботливыми папашами. Кстати, и дети бездарностей и карьеристов,  скорее
всего, не станут таскать любимые отцовские книжки ради призрачной надеж-
ды угодить своим немытым кумирам, которым ничего не стоит пустить  любой
шедевр, добытый Сабуровым путем долгих поисков и  немалых  расходов,  на
растопку или подтирку. Чего-чего только им Аркаша не  перетаскал:  "Афо-
ризмы Конфуция" китайские натуральные,  семь  рублей,  драмы  Пиранделло
итальянские синтетические, двенадцать рублей, "Доктора  Фаустуса"  фээр-
гэшного, восемь рэ, Сартра французского почти неношенного, девять рэ...
   Вот и сейчас он вертит головой от одного ублюдка к другому, и в  гла-
зах его детский восторг и - так вот почему так нестерпимо на  это  смот-
реть! - ЛЮБОВЬ. Любовь, с которой он никогда не  смотрел  на  тебя.  Так
это, оказывается, просто-напросто ревность,  ррревность  раскаляет  твою
ненависть к бедным уродцам, и ты только притворяешься, будто они против-
ны тебе из-за их никчемности, - ведь всяких там спекулянтов, карьеристов
и бракоделов ты не удостоиваешь своей ненависти - брезгливости, разве. А
кроме того (только бы не нарваться на какое-нибудь некрасивое  знание  о
себе), карьеристам, спекулянтам и бракоделам ты нисколько не  завидуешь.
А Аркашкиным монстрам - завидуешь, потому что у них в самом деле есть то
равнодушие к мнению окружающих посредственностей, которое ты сам  только
декларируешь. Вспомни, как ты бесился, когда в течение нескольких лет  -
тебе, Сабурову! - пришлось числиться младшим научным сотрудником: у Кол-
дунова всем, кроме приближенных, все выдается в порядке очереди -  Сидо-
ров, Сидоркин, Сидорчук, Сидорчуков, Сидоренко, Сидоренков, а только по-
том уж Сабуров. Лишь наглядевшись на Аркашиных дружков, он начал  подоз-
ревать, что вместе с равнодушием к мнению толпы и начнет плодиться  ори-
гинальность, переходящая в уродство: толпа, при всей  ее  туповатости  и
тугоухости, хранит в своих упрощенных мнениях и  вкусах  огромную  массу
необходимейших вещей... И все же - что у этих уродов общего с Аркашей? И
друг с другом? У юродивого Кристмаса со свирепым Стивом и вертлявым Гно-
мом? Заметно только общее пристрастие к иностранным пластинкам в  сверх-
расписных конвертах. Музыку какой-то утонченной,  по  их  мнению,  струи
(только кретины путают ее то с тяжелым, то с металлическим, то еще с ка-
ким-то там роком!) - музыку эту они возвели из служебной услады в  некую
разновидность религии: слушают ее поистине со сладкой мукой и благогове-
нием, страдальчески раскачиваясь, что  особенно  раздражает.  Потому-то,
должно быть, возле их алтаря - проигрывателя - могут собираться и  львы,
и кони, и трепетные лани, как в церкви могли молиться рядом раззолоченый
барон и нищий оборванец.
   Воспаленная фантазия охотно подсказывает идиотические реплики,  кото-
рыми могли бы обмениваться члены братства сторожей.
   - Питер Болен и Фредди Уммер перешли в группу "Матхер энд фатхер".
   - Им сейчас хорошего ударника не хватает.
   - Чего?! Болен сейчас самый крутой ударник. Он себе зуб бриллиантовый
вставил. Сверкает такой!
   - У него третья жена с иглы не слазила.
   - Он ей, когда разводился, подарил золотой диск.
   - А первой - дважды платиновый.
   - В кайф!
   - На последнем хит-параде победил "Модерн токинг".
   - Все, кранты. Джон Лопни и Боб Корни на личном самолете гробанулись.
   - Не на самолете, а на личной яхте.
   - С кинозвездой.
   - С двумя.
   - С тремя.
   - Джон Лопни себе в вену золотой клапан вделал - наркотой шмыгаться.
   - А у Боба Корни были очки с видеомафоном. Извращаются!
   Сабурову стало даже любопытно, до каких  клевет  способно  дойти  его
раздраженное воображение, если спустить его с цепи. А ведь его бы далеко
не так раздражало, если бы Аркаша и его болотные пузыри устраивали  свои
молебны вокруг общепризнанных Бетховена или Баха, хотя...
   "Совсем не исключено, что среди ихних Фуфлойдов есть  какой-то  завт-
рашний Бетховен, но я этого не желаю и знать, пока их не  начнут  гонять
по телевизору!"
   То есть по отношению к новой музыке ты тоже ведешь себя, как  человек
толпы, и, возможно, Аркаша за это испытывает к тебе те же чувства, кото-
рые сам ты испытываешь к своим сослуживцам.
   Неразрешимая трагедия: заурядные людишки не умеют оценить твои сокро-
вища и готовы запросто втоптать их в грязь, даже и не почувствовав,  что
под копытцем что-то хрустнуло, - но - увы и ах! - любовь-то к сокровищам
своим ты приобрел через людей тоже не слишком примечательных.
   Имена Пушкина и Пифагора ты впервые услышал от людей самых заурядных.
Сам доктор Сабуров, зарядивший тебя мечтой о  чем-то  поднебесном,  тоже
был недальнего ума, - иначе его благоговение перед великими не могло  бы
гореть столь чистым, непрактичным пламенем. Твердолобость толпы позволя-
ет ей в течение целых веков хранить истины, которые удается вырубить  на
ее гранитном лбу гениям, коих ей не удалось уничтожить за  несходство  с
нею. А ее склонность к общепринятому заставляет ее распространять  усво-
енные истины и вкусы - значит и вкусы гениев  -  до  последних  пределов
вселенной.
   Но думать о посредственности без вибрации в пальцах Сабуров  все-таки
не мо