гии самых  знатных  бур-
гундских семей.
 
 
   XX
   АНОНИМНЫЕ ПИСЬМА
 
   Do not give dalliance.
   Too much the rein; the strongest oaths are straw.
   To the fire i'the blood.
   Tempest [11].
 
   Когда они около полуночи расходились по своим комнатам, Жюльен улучил
минутку и шепнул своей подруге:
   - Сегодня нам нельзя видеться: у вашего мужа  зародились  подозрения;
готов об заклад побиться, что это длинное письмо,  над  которым  он  так
вздыхал, не что иное, как анонимное послание.
   По счастью, Жюльен заперся в своей комнате на ключ.  Г-же  де  Реналь
пришла в голову безумная  мысль,  что  опасения,  высказанные  Жюльеном,
только предлог для того, чтобы им сегодня не видеться. Она совсем  поте-
ряла голову и в обычный час отправилась к нему в комнату. Жюльен, заслы-
шав шаги в коридоре, тотчас же задул лампу. Кто-то пытался  открыть  его
дверь: кто, г-жа де Реналь или ее ревнивый муж?
   Рано утром кухарка, которая всегда благоволила  к  Жюльену,  принесла
ему книгу; на обложке ее было  написано  несколько  слов  по-итальянски:
guardate alia pagina 130 [12].
   Жюльена бросило в дрожь от этой неосторожности;  он  поспешно  открыл
книгу на указанной странице и нашел приколотое булавкой письмо, написан-
ное кое-как, наспех, все закапанное слезами и без  малейшего  соблюдения
правил орфографии. Обычно г-жа де Реналь была очень аккуратна  по  части
правописания, и его так растрогала эта красноречивая подробность, что он
даже забыл об ужасной неосторожности своей возлюбленной.
   "Ты не захотел меня впустить к себе  сегодня  ночью?  Бывают  минуты,
когда мне кажется, что мне, в сущности, никогда не удавалось  узнать  до
конца, что происходит у тебя в душе. Ты глядишь на меня - и твой  взгляд
меня пугает. Я боюсь тебя. Боже великий! Да неужели же ты никогда не лю-
бил меня? Если так, то пусть муж узнает все про нашу любовь и  пусть  он
запрет меня на всю жизнь в деревне, в неволе, вдали от моих детей.  Быть
может, это и есть воля божья. Ну что ж, я скоро умру! А  ты!  Ты  будешь
чудовищем. Так, значит, не любишь? Тебе надоели мои безумства  и  вечные
мои угрызения?  Безбожный!  Хочешь  меня  погубить?  Вот  самое  простое
средство. Ступай в Верьер, покажи это письмо всему городу, а еще лучше -
пойди покажи его господину Вально. Скажи ему, что я люблю  тебя  -  нет,
нет, боже тебя сохрани от такого кощунства! - скажи ему, что я боготворю
тебя, что жизнь для меня началась только с того дня, когда я увидала те-
бя, что даже в юности, когда предаешься самым безумным мечтам, я никогда
не грезила о таком счастье, каким я тебе обязана, что я тебе жизнь  свою
отдала, душой своей для тебя пожертвовала, - да, ты знаешь,  что  я  для
тебя и гораздо большим пожертвую.
   Но разве он что-нибудь понимает в том, что такое жертва,  этот  чело-
век? Нет, ты ему скажи, скажи, чтобы его разозлить, что я ничуть не  бо-
юсь никаких злоязычников и что нет для меня на  свете  никакого  другого
несчастья, кроме одного: видеть, что ко мне охладел  единственный  чело-
век, который меня привязывает к жизни. О, какое было бы для меня счастье
совсем расстаться с нею, принести ее в жертву и больше уже не бояться за
своих детей!
   Милый друг, можете не сомневаться: если это  действительно  анонимное
письмо, его прислал не кто иной, как этот гнусный человек, который в те-
чение шести лет подряд преследовал меня своим оглушительным басом,  пос-
тоянными рассказами о  своем  искусстве  ездить  верхом,  своим  самодо-
вольством и бесконечным перечислением  всех  своих  несравненных  досто-
инств.
   Да было ли оно, это анонимное письмо? Злюка! Вот о чем я только и хо-
тела с тобой поговорить. Но нет, ты хорошо сделал. Разве я могла бы, об-
нимая тебя, быть может, в последний раз, рассуждать хладнокровно, как  я
это делаю сейчас, одна? Теперь уже наше счастье не  будет  даваться  нам
так легко. Огорчит ли это вас? Разве только в те дни, когда ваш Фуке  не
пришлет вам какой-нибудь занимательной книжки. Но все равно, жертва  уже
принесена, и было или нет это анонимное письмо, все равно, я завтра сама
скажу мужу, что получила анонимное письмо и что необходимо во что бы  то
ни стало, под любым предлогом, немедленно отослать тебя к твоим  родным,
заплатив тебе щедро, не скупясь.
   Увы, друг мой, нам придется расстаться недели на две, а может быть, и
на месяц! Ах, я знаю, я уверена, ты будешь так же мучиться, как и я.  Но
в конце концов это единственный способ предотвратить последствия аноним-
ного письма. Ведь это уже не первое, которое ему пишут относительно  ме-
ня. Ах, как я, бывало, потешалась над ними раньше!
   У меня теперь одна цель: внушить мужу, что это письмо прислал  госпо-
дин Вально; да я и не сомневаюсь, что так оно и есть на самом деле. Если
тебе придется уйти от нас, постарайся непременно устроиться в Верьере, а
я уж сумею добиться того, что муж сам захочет поехать туда  недельки  на
две, чтобы доказать этому дурачью, что мы с ним отнюдь не в ссоре. А ты,
когда будешь в Верьере, постарайся подружиться со всеми, даже и с  либе-
ралами. Я ведь знаю, что наши дамы готовы тебя на руках носить.
   Но не вздумай ссориться с господином Вально,  не  смей  отрезать  ему
уши, как ты когда-то грозился, - наоборот, ты должен быть с ним как мож-
но любезнее. Сейчас самое важное  для  нас  распустить  слухи  по  всему
Верьеру, что ты поступаешь к господину Вально или еще к кому-нибудь  гу-
вернером к детям.
   Вот уж этого мой муж никогда не допустит. Ну, а если он все-таки  ре-
шится - что ж делать! Во всяком случае, ты будешь  жить  в  Верьере,  мы
сможем иногда с тобой видеться, - дети тебя так  любят,  они  непременно
будут проситься к тебе. Боже мой, я чувствую, что я даже детей моих люб-
лю еще больше за то, что они тебя любят. Какой грех! Господи, чем только
все это может кончиться!.. Я совсем голову потеряла. Ну, в общем, ты по-
нимаешь, как тебе надо себя вести: будь кротким,  вежливым;  пожалуйста,
не выказывай им презрения, этим грубиянам, -  на  коленях  тебя  умоляю,
ведь от них зависит наша с тобой судьба. Можешь быть совершенно  уверен,
что мой муж, безусловно, сочтет нужным держаться с тобой именно так, как
это предпишет ему общественное мнение.
   Ты же и смастеришь мне анонимное письмо; вооружись терпением и ножни-
цами. Вырежи из книги слова, которые я тебе напишу в конце, и наклей  их
поаккуратней на листик голубоватой бумаги, который я тебе посылаю, - эту
бумагу мне подарил господин Вально. Опасайся обыска у себя в  комнате  и
поэтому сожги книгу, из которой будешь вырезать. Если не найдешь целиком
тех слов, которые нужны, не поленись составить их сам по  буквам.  Чтобы
тебя не затруднять, я сочинила совсем коротенькое анонимное письмо.  Ах,
если ты больше меня не любишь, каким несносно длинным покажется тебе мое
письмо!
   АНОНИМНОЕ ПИСЬМО
   "Сударыня,
   Все ваши похождения известны, а лица, заинтересованные в  том,  чтобы
положить им конец, предупреждены. Руководясь добрыми  чувствами  к  вам,
которые у меня еще не совсем пропали, предлагаю вам раз навсегда порвать
с этим мальчишкой. Если вы настолько благоразумны, что последуете  этому
совету, ваш муж будет думать, что уведомление, которое он получил,  лжи-
во, и его так и оставят в этом заблуждении: знайте, тайна  ваша  в  моих
руках; трепещите, несчастная! Настал час, когда вы должны  будете  скло-
ниться перед моей волей".
   Как только ты наклеишь все слова этого письма (узнаешь в  нем  манеру
выражаться господина директора?), сейчас же  выходи  в  сад,  -  я  тебя
встречу.
   Я пойду в деревню и вернусь с убитым видом; ах,  я  и  в  самом  деле
чувствую себя убитой. Боже мой! Подумать, на что я решаюсь, - и все  это
только из-за того, что  тебе  показалось,  будто  он  получил  анонимное
письмо. Так вот я с изменившимся лицом отдам мужу это самое письмо, вру-
ченное мне якобы каким-то незнакомцем. А ты ступай гулять  с  детьми  по
дороге в большой лес и не возвращайся до обеда.
   С верхнего утеса тебе будет видна наша голубятня. Если  все  кончится
благополучно, я вывешу там белый платочек, а в противном случае там  ни-
чего не будет.
   Ну, а ты-то сам, неблагодарный, неужели сердце не подскажет тебе  ка-
кой-нибудь способ, до того как ты уйдешь на прогулку, сказать  мне,  что
ты любишь меня? Ах, что бы ни случилось, в одном ты можешь  быть  совер-
шенно уверен: я дня не проживу, если нам придется расстаться навеки. Ах,
скверная я мать! Но только зачем я пишу эти пустые слова, милый  Жюльен?
Я совсем не чувствую этого, я ни о ком, кроме тебя, не  могу  думать,  я
только затем их и написала, чтобы ты не бранил меня. Сейчас, в такую ми-
нуту, когда я думаю, что могу тебя потерять, к  чему  притворяться?  Да,
пусть уж лучше я покажусь тебе чудовищем, чем мне лгать перед человеком,
которого я обожаю. Я и так слишком уж много обманывала  в  своей  жизни.
Ну, все равно, так и быть, я тебя прощаю, если ты меня больше не любишь.
Мне даже некогда перечесть это письмо. А сказать по  правде,  какой  это
пустяк, если бы мне пришлось заплатить жизнью за те блаженные дни, кото-
рые я провела в твоих объятиях. Ты знаешь, что они мне  обойдутся  много
дороже".
 
 
   XXI
   ДИАЛОГ С ГОСПОДИНОМ
 
   Alas, our frailty is the cause, not we,
   For such as we are made of, such we be.
   Twelfth Night [13].
 
   В течение целого часа Жюльен с  совершенно  ребяческим  удовольствием
подбирал и наклеивал слова. Выйдя из комнаты, он сразу же встретил своих
воспитанников с матерью; она так просто и решительно взяла письмо у него
из рук, что это спокойствие даже испугало его.
   - А клей совсем высох? - спросила она.
   "И это та самая женщина, которая с ума сходила от угрызений  совести!
- подумал он. - Что она такое затеяла?" Спросить ее об этом казалось ему
унизительным для его гордости, но, кажется, никогда в жизни  он  так  не
восхищался ею.
   - Если это кончится плохо, - все с тем же невозмутимым  хладнокровием
добавила она, - у меня отнимут все.  Закопайте  этот  ящичек  где-нибудь
там, на горе. Может быть, придет день, и это будет все, что у меня оста-
нется.
   И она передала ему хрустальный ларчик в красном  сафьяновом  футляре,
наполненный драгоценностями - золотыми и бриллиантовыми украшениями.
   - Идите теперь, - сказала она ему.
   Она поцеловала детей, а младшего - даже два раза.  Жюльен  стоял  как
каменный. Она удалилась быстрым шагом, даже не взглянув на него.
   Существование г-на де Реналя с той минуты, как он распечатал  аноним-
ное письмо, стало поистине невыносимым. Никогда еще он не был так потря-
сен, за исключением одного раза в жизни, в 1816 году, когда ему чуть бы-
ло не пришлось драться на дуэли; и надо отдать ему справедливость,  даже
перспектива получить пулю в лоб расстраивала его много  меньше.  "Почерк
как будто женский, - думал он. - А если так, кто же из  женщин  мог  это
написать?" Он припоминал всех знакомых ему дам в Верьере и ни  на  одной
из них не мог остановиться в своих подозрениях. "Может быть, письмо  со-
чинил мужчина, и оно написано под диктовку? Но кто же этот  мужчина?"  И
он опять терялся в  догадках;  конечно,  завистников  у  него  много,  и
большинство знакомых ненавидит его. "Надо пойти потолковать с женой!"  -
подумал он по привычке и уже совсем было поднялся с  кресла,  в  котором
сидел.
   Но едва он приподнялся, как тут же хлопнул себя рукой  по  лбу:  "Ах,
боже мой! - вырвалось у него - Ведь как раз ей-то я сейчас и  не  должен
доверять. Теперь она враг мой!" И от досады и злости  слезы  брызнули  у
него из глаз.
   Справедливо пожиная плоды своей  сердечной  сухости  -  а  в  ней-то,
собственно, и заключается вся провинциальная мудрость, - г-н  де  Реналь
из всех людей на свете больше всего опасался  сейчас  двух  своих  самых
близких друзей.
   "Есть ли у меня, кроме них, еще хотя бы человек десять друзей? -  ду-
мал он и перебирал их всех одного за другим, стараясь представить  себе,
на какую долю сочувствия он мог бы рассчитывать  у  каждого  из  них.  -
Всем, всем, - с яростью вскричал он, - эта отвратительная история, кото-
рая случилась со мной, доставит величайшее удовольствие!" К счастью -  и
не без основания, - он считал, что все ему завидуют. Мало того,  что  он
только что превосходно отделал свой роскошный городской дом, ныне навеки
осчастливленный посещением короля, который соизволил провести  ночь  под
его кровом, - он очень недурно подновил и свой замок в Вержи. Весь фасад
побелили заново, а у окон появились прекрасные зеленые ставни. Он на ми-
нуту утешился, вспомнив это великолепие. В самом деле, замок его был ви-
ден теперь за три-четыре лье, к великому ущербу других загородных  домов
или так называемых "замков", находившихся по соседству,  которые  так  и
остались в своем скромном обличье, посеревшем от времени.
   Господин де Реналь мог рассчитывать на сочувствие и слезы лишь одного
из своих друзей - приходского церковного старосты, но  это  был  кретин,
способный прослезиться из-за чего угодно. Это был единственный  человек,
на которого он мог положиться.
   "Какое несчастье может сравниться с  моим?  -  воскликнул  он  в  бе-
шенстве. - Такое одиночество!"
   "Да может ли это статься? - вопрошал себя этот поистине жалкий  чело-
век. - Может ли статься, чтобы в моем несчастье у меня даже не было  че-
ловека, с которым я мог бы посоветоваться? Мой рассудок отказывается мне
помочь, я чувствую это. Ах, Фалькоз, ах, Дюкро!" -  вскричал  он  с  го-
речью. Это были друзья его детства, которых он оттолкнул от  себя  своим
высокомерием в 1814 году. Они с юных лет привыкли  держаться  с  ним  на
равной ноге, а тут ему вдруг вздумалось переменить с ними тон,  ибо  это
были незнатные люди.
   Один из них, Фалькоз, человек умный и  сердечный,  бумаготорговец  из
Верьера, купил типографию в главном городе департамента и открыл там га-
зету. Конгрегация решила разорить его: газету его запретили, а патент на
типографию отобрали. В этих плачевных обстоятельствах он  решился  напи-
сать г-ну де Реналю, впервые за десять лет. Мэр Верьера счел нужным  от-
ветить наподобие древнего римлянина: "Если бы  министр  короля  удостоил
меня чести поинтересоваться моим мнением, я бы ответил  ему:  беспощадно
уничтожайте всех провинциальных печатников, а на типографское дело  вве-
дите монополию, как на табак". Это письмо близкому другу, которое в свое
время привело в восторг весь Верьер, г-н де Реналь  вспоминал  теперь  с
ужасом "Кто бы мог сказать, что я, с моим положением, с моим состоянием,
с моими орденами, когда-нибудь пожалею об этом!" И вот в таких-то  прис-
тупах ярости, то против самого себя, то против всего, что окружало  его,
он провел эту ужасную ночь; к счастью, однако, ему не  пришло  в  голову
попытаться выследить свою жену.
   "Я привык к Луизе, - говорил он себе. - Она знает все мои дела.  Будь
у меня завтра возможность снова жениться, мне не найти женщины,  которая
заменила бы мне ее". И он пытался утешиться мыслью, что жена его  невин-
на: это не ставило его в необходимость проявить  твердость  характера  и
было для него удобнее всего; в конце концов мало ли было на  свете  жен-
щин, которые стали жертвою клеветы?
   "Но как же это! - вдруг завопил он и судорожно заметался по  комнате.
- Да что я, совсем уж полное ничтожество, проходимец  какой-нибудь?  Как
могу я допустить, чтобы она издевалась надо мной  со  своим  любовником?
Ведь так можно довести до того, что весь Верьер будет потешаться над мо-
им мягкосердечием. Чего только не рассказывали о  Шармье  (известный  по
всему краю супруг, которого жена обманывала на  глазах  у  всех)?  Стоит
только произнести его имя, и уж у всех улыбка на губах. Он хороший адво-
кат, но кто же вспоминает о том, какой он мастер говорить? А-а,  говорят
они, Шармье? Тот самый Шармье де Бернар - так его и  прозвали  по  имени
человека, который его опозорил".
   "Слава богу, - говорил он себе через несколько минут, -  слава  богу,
что у меня нет дочери, а значит, как бы я ни наказал мать, это не  отра-
зится на судьбе детей, - я могу поймать этого подлого малого с моей  же-
ной и убить их обоих, и тогда уже это будет трагическая история, над ко-
торой никто не будет потешаться". Эта идея ему понравилась,  и  он  стал
тщательно обдумывать все подробности. "Уложение  о  наказаниях  в  таком
случае на моей стороне, да и как бы там оно ни обернулось, наша  конгре-
гация и мои друзья, присяжные, сумеют  меня  спасти".  Он  вытащил  свой
охотничий нож, осмотрел его: нож был очень острый, но вдруг он  предста-
вил себе лужу крови, и ему стало страшно.
   "Я могу избить до полусмерти этого наглеца-гувернера и вытолкать  его
вон. Но какой скандал подымется на весь Верьер и даже на  весь  департа-
мент! После того как суд постановил прикрыть газету Фалькоза, а главного
редактора выпустили из тюрьмы, я приложил руку к тому, чтобы лишить  его
места, где он зарабатывал шестьсот франков. Говорят, теперь этот  писака
снова где-то вынырнул в Безансоне: уж он не упустит случая меня осрамить
и сделает это так ловко, что и к суду-то его привлечь  будет  немыслимо.
Привлечь к суду... Да ведь на суде этот наглец каких только пакостей  не
придумает, чтобы доказать, что он сказал правду! Человек знатного  рода,
умеющий поддержать свой престиж в обществе, как это делаю я, разумеется,
внушает ненависть всем этим плебеям. Я увижу свое имя в этих гнусных па-
рижских газетках, - боже мой, какой ужас! Старинное имя  Реналей,  втоп-
танное в грязь зубоскалами! Если  мне  вздумается  куда-нибудь  поехать,
придется менять имя. Подумать только! Расстаться с этим славным  именем,
в котором вся гордость моя, вся сила! Хуже этого ничего быть не может.
   Но если я не убью мою жену, а просто выгоню ее из дому с позором, так
ведь у нее есть тетка в Безансоне, которая ей из рук в руки передаст все
свое состояние. Жена моя отправится в Париж со своим Жюльеном; в Верьере
об этом все, конечно, узнают, и я опять окажусь в дураках".  Тут  бедный
супруг заметил, что свет его лампы тускнеет: начинало светать. Он  вышел
в сад подышать свежим воздухом. В эту минуту он уже почти решил не  под-
нимать скандала, руководствуясь главным образом  тем  соображением,  что
такой скандал доставил бы величайшее удовольствие его добрым  верьерским
друзьям.
   Прогулка по саду немного успокоила его. "Нет! - воскликнул он - С ка-
кой стати я должен отказываться от моей жены? Ведь это полезный для меня
человек". Он с ужасом представил себе, во что превратится  его  дом  без
нее Из всей родни у него осталась только маркиза де Р.... старая  злющая
дура.
   Конечно, это было весьма разумное рассуждение,  но  для  того,  чтобы
осуществить его, требовалась большая  твердость  характера,  значительно
превышавшая скудную долю, отпущенную бедняге природой "Если я не  выгоню
жену, - рассуждал он, - я ведь себя знаю, какнибудь она меня разозлит, и
я ей это припомню Она гордячка, мы поссоримся, и все это может случиться
раньше, чем она получит наследство от тетки. Вот когда они посмеются на-
до мной вволю. Жена любит своих детей, в конце концов все это, разумеет-
ся, достанется им же. Но я-то! Я сделаюсь истинным посмешищем в Верьере.
Вот он каков, скажут даже с собственной женой управиться  не  сумел.  Не
лучше ли мне просто держать про себя свои подозрения и  не  доискиваться
истины? И тогда волей-неволей придется воздержаться от каких  бы  то  ни
было попреков"
   Но через минуту г-н де Реналь, снова поддавшись чувству оскорбленного
тщеславия, старательно припоминал всякие способы уличения  в  измене,  о
которых рассказывается за бильярдом в Казино  или  в  Дворянском  клубе,
когда какой-нибудь зубоскал прерывает партию, чтобы  потешить  приятелей
сплетней об обманутом супруге Какими жестокими казались ему  сейчас  эти
шутки!
   "Боже" И отчего моя жена не умерла? Тогда бы никто  уж  не  мог  надо
мной потешаться Был бы я вдовцом! Проводил бы полго