ену, которая ее так пленила:
   Devo punirmi, devo punirmi,
   Se troppo amdi, etc
   Безумие, охватившее ее в эту ночь, перешло у нее  в  конце  концов  в
твердую уверенность, что она сумела преодолеть свою любовь.
   Эта страничка может повредить злосчастному автору больше всех  других
Найдутся ледяные души, которые будут обвинять его в  непристойности.  Но
он вовсе не собирается обижать юных особ, блистающих в парижских  гости-
ных, и не допускает мысли, что среди них найдется хотя бы одна,  способ-
ная на такие безумства, принижающие образ Матильды. Героиня моего романа
есть плод чистейшей фантазии и даже более того, - она создана  фантазией
вне всяких социальных устоев, которые, безусловно позволят занять  циви-
лизации XIX века столь выдающееся место в ряду всех прочих столетий.
   В чем, в чем, но уж никак не в недостатке благоразумия  можно  упрек-
нуть юных девиц, составляющих украшение балов нынешней зимы.
   Не думаю также, что их можно было бы обвинить в излишнем  пренебреже-
нии к богатству, к выездам, к прекрасным поместьям и ко всему, что обес-
печивает приятное положение в свете. Все эти преимущества отнюдь не  на-
гоняют на них скуки, напротив, они неизменно являются для них  предметом
постоянных вожделений, и если сердца их способны загораться страстью, то
только к этому единственному предмету.
   И отнюдь не любовь берет под свое покровительство и  ведет  к  успеху
молодых людей, одаренных, подобно Жюльену, кое-какими способностями; они
прилепляются накрепко, нерасторжимой хваткой  к  какой-нибудь  клике,  и
когда этой клике везет, все блага общественные сыплются на них в  изоби-
лии Горе ученому, не принадлежащему ни к какой  клике,  -  любой,  самый
ничтожный, едва заметный его успех навлечет на него нападки,  и  высокая
добродетель будет торжествовать, обворовывая его. Эх,  сударь  мой!  Ро-
ман-это зеркало, с которым идешь по большой дороге. То оно отражает  ла-
зурь небосвода, то грязные лужи и ухабы. Идет человек, взвалив  на  себя
это зеркало, а вы этого человека обвиняете в безнравственности! Его зер-
кало отражает грязь, а вы обвиняете зеркало! Обвиняйте уж скорее большую
дорогу с ее лужами, а еще того лучше - дорожного смотрителя, который до-
пускает, чтобы на дороге стояли лужи и скапливалась грязь.
   Теперь, когда мы твердо установили, что характер Матильды  совершенно
немыслим в наш столь же благоразумный, сколь и добродетельный век, я уже
не так буду бояться прогневить читателя, продолжая свой рассказ  о  без-
рассудстве этой прелестной девушки.
   На следующий день она всячески искала случая, который позволил бы  ей
убедиться в том, что она действительно одержала победу над своей  безум-
ной страстью. Самое же главное заключалось в том, чтобы все делать напе-
рекор Жюльену; но при этом она следила за каждым его движением, за  каж-
дым его жестом.
   Жюльен был слишком несчастен, а главное, слишком потрясен, чтобы раз-
гадать столь сложный любовный маневр; и еще менее того он  был  способен
усмотреть в нем что-либо благоприятное для себя; он оказался просто-нап-
росто жертвой Никогда еще он не доходил до такого отчаяния; его  поведе-
ние до такой степени не согласовалось с голосом рассудка,  что  если  бы
какой-нибудь умудренный горем философ сказал ему. "Торопитесь воспользо-
ваться обстоятельствами, которые складываются для вас благоприятно:  при
этой рассудочной любви, которую мы встречаем в  Париже,  одно  и  то  же
настроение не может продлиться более двух дней", - он бы его  не  понял.
Но в каком бы умоисступлении он ни находился, он неспособен был изменить
долгу чести. Честь обязывала его молчать, он это понимал Попросить сове-
та, рассказать о своих мучениях первому попавшемуся человеку было бы для
него великим счастьем, подобным тому, какое испытывает  несчастный  пут-
ник, когда он посреди раскаленного зноя пустыни чувствует каплю прохлад-
ной влаги, упавшую с неба Он сознавал эту  опасность;  он  боялся,  что,
случись кому-нибудь неосторожно обратиться к нему с расспросами, он сей-
час же разразится потоком слез; он заперся у себя в комнате.
   Он видел, что Матильда долго бродила в саду, и только когда она,  на-
конец, ушла оттуда, он решился выйти сам; он подошел к розовому кусту, с
которого она сорвала цветок.
   Вечер был темный, и он мог предаваться своему горю, не опасаясь,  что
его увидят. Для него было ясно, что м-ль де Ла-Моль любит одного из этих
молодых офицеров, с которыми она только что так весело болтала... А  его
она тоже любила, но теперь поняла, что он ничего не стоит.
   "Да, в самом деле, какие у меня достоинства? - с чувством глубочайше-
го убеждения твердил себе Жюльен - Я существо совершенно незначительное,
заурядное, в высшей степени скучное для окружающих  и  очень  неприятное
для самого себя". Ему до смерти опротивели и все его прекрасные качества
и все то, что когда-то воодушевляло и увлекало его;  и  вот  в  таком-то
состоянии, когда воображение его как бы вывернулось наизнанку, он пытал-
ся разобраться в жизни при помощи своего воображения. В такое  заблужде-
ние может впасть только недюжинный человек.
   Уже не раз мысль о самоубийстве соблазняла его; видение это было пол-
но для него глубокого очарования; это был словно блаженный  отдых,  чаша
студеной воды, поднесенная несчастному, который погибает  в  пустыне  от
жажды и зноя.
   "Умереть, - но ведь она будет презирать меня еще больше! - воскликнул
он. - Какую память я оставлю по себе!"
   Когда человеческое существо ввергнуто в такую бездну отчаяния, у него
нет иного прибежища, как только его мужество. У Жюльена не  хватало  до-
гадливости сказать себе: "Надо рискнуть!" Но вечером, глядя на окно  Ма-
тильды, он увидел сквозь ставни, как она погасила  свет,  он  представил
себе эту очаровательную комнату, которую он видел - увы! -  единственный
раз в жизни Дальше воображение его не решалось идти.
   Пробило час ночи. И вот тут, услыхав бой часов, он сразу сказал себе:
"Взберусь по лестнице!"
   Его словно осенило свыше, и тут же подоспело множество всяких  разум-
ных доводов. "Ведь хуже уж ничего не может быть! - повторял он себе.  Он
бегом бросился к лестнице; садовник держал ее теперь под замком на цепи.
Курком своего маленького пистолета, который он при этом сломал, Жюльену,
проявившему в этот миг сверхчеловеческую силу, удалось разогнуть одно из
звеньев цепи, замыкавшей лестницу. Через несколько минут она уже была  у
него в руках, и он подставил ее к окну Матильды.
   "Ну что ж, рассердится, обрушит на меня свое презрение, пусть! Я  по-
целую ее, поцелую в последний раз, а потом поднимусь к  себе  и  застре-
люсь... Губы мои коснутся ее щеки, перед тем как я умру!"
   Он одним духом взлетел по лестнице. Вот он уже стучит в ставень.  Че-
рез несколько мгновений Матильда, услыхав стук, пытается отворить  окно.
Лестница мешает. Жюльен хватается за железный крючок, который  придержи-
вает ставень, когда тот открыт, и, тысячу раз рискуя полететь вниз голо-
вой, сильным рывком заставляет лестницу чуть-чуть сдвинуться  вбок.  Ма-
тильда может теперь открыть окно.
   Он бросается в комнату ни жив, ни мертв.
   - Это ты! - говорит она, падая в его объятия.
   Кто мог бы описать безумную радость Жюльена? Матильда была счастлива,
пожалуй, не меньше его.
   Она кляла себя, жаловалась на себя.
   - Накажи меня за мою чудовищную гордость, - говорила она, обнимая его
так крепко, словно хотела задушить в своих объятиях. -  Ты  мой  повели-
тель, я твоя раба, я должна на коленях молить у тебя прощения за то, что
я взбунтовалась. - И, разомкнув объятия, она упала к его ногам. - Да, ты
мой повелитель! - говорила она, упоенная счастьем и любовью. -  Властвуй
надо мною всегда, карай без пощады свою рабыню, если она вздумает бунто-
вать.
   Через несколько мгновений, вырвавшись из его  объятий,  она  зажигает
свечу, и Жюльену едва удается удержать ее, она непременно хочет отрезать
огромную прядь, чуть ли не половину своих волос.
   - Я хочу всегда помнить о том, что я твоя служанка, и если  когда-ни-
будь моя омерзительная гордость снова ослепит меня, покажи мне эти воло-
сы и скажи: "Дело не в любви и не в том, какое  чувство  владеет  сейчас
вашей душой; вы поклялись мне повиноваться - извольте же держать слово".
   Но, пожалуй, разумней воздержаться от описания этого безумия и  этого
блаженства.
   Мужество Жюльена было столь же велико, сколь и его счастье.
   - Мне надо уйти через окно, - сказал он Матильде, когда утренняя заря
заалела за садами на востоке на дальних дымовых трубах. - Жертва, на ко-
торую я иду, достойна вас: я лишаю себя нескольких часов самого  ослепи-
тельного счастья, какое когда-либо вкушала душа человеческая; я  приношу
эту жертву ради вашего доброго имени. Если вы можете читать в моем серд-
це, вы поймете, какому насилию я себя подвергаю Будете ли  вы  для  меня
всегда такой, как в эту минуту? Но сейчас я должен  повиноваться  голосу
чести - это главное. Знайте, что после первого нашего свидания  подозре-
ние пало не только на воров. Господин де Ла-Моль приказал поставить сто-
рожей в саду. Господин де Круазенуа окружен  шпионами;  о  нем  известно
все, каждый его шаг ночью.
   - Бедняжка! - воскликнула Матильда и громко расхохоталась.
   Ее мать и одна из служанок проснулись; неожиданно ее окликнули  через
дверь. Жюльен поглядел на Матильду; она  побледнела,  резко  выговаривая
горничной, а матери даже не соблаговолила ответить.
   - Но если им вздумается открыть окно, они увидят лестницу!  -  сказал
Жюльен.
   Он еще раз сжал ее в своих объятиях; бросился к лестнице и не то  что
сбежал, а опрометью скатился по ней, - в следующее мгновение он уже сто-
ял на земле.
   Две-три секунды спустя лестница лежала в липовой аллее, и  честь  Ма-
тильды была спасена. Жюльен, опомнившись, увидал, что он весь в крови  и
почти голый; он ободрал себе всю кожу, скользя по лестнице.
   Чувство счастья, переполнявшее его, вернуло ему всю его  решимость  и
силу: если бы на него сейчас напало двадцать человек, он бы, не задумав-
шись, бросился на них один, и это даже доставило бы ему удовольствие.  К
счастью, его воинские доблести на сей раз не подверглись  испытанию;  он
отнес лестницу на ее прежнее место, тщательно скрепил державшую ее цепь;
он позаботился даже уничтожить следы от лестницы на грядке с  экзотичес-
кими цветами под окном Матильды.
   Когда он в темноте приминал рукой рыхлую землю, чтобы убедиться,  что
никаких ямок от лестницы больше нет, он почувствовал, как  что-то  мягко
упало ему на руки, - это была огромная прядь  волос;  Матильда  все-таки
отрезала их и бросила ему.
   Она стояла у окна.
   - Это посылает тебе твоя служанка, - громко сказала  она,  -  в  знак
вечной признательности. Я отрекаюсь от своего разума - будь моим повели-
телем.
   Жюльен, не помня себя, чуть было не бросился опять за лестницей, что-
бы снова подняться к ней. В конце концов благоразумие одержало верх.
   Проникнуть в особняк со стороны сада было не такто просто.  Ему  уда-
лось взломать одну из дверей подвала; когда  он  пробрался  в  дом,  ему
пришлось, соблюдая величайшую осторожность и  стараясь  производить  как
можно меньше шума, взломать дверь в собственную комнату. В своем  смяте-
нии он оставил в той комнате, которую он только что так  поспешно  поки-
нул, все, вплоть до ключа от двери, он  лежал  в  кармане  его  сюртука.
"Только бы она догадалась спрятать эти бренные останки", - подумал он.
   Наконец усталость превозмогла его бурное счастье, и, когда уже  стало
всходить солнце, он заснул глубоким сном.
   Звонок к завтраку еле разбудил его; он спустился в  столовую.  Вскоре
появилась и Матильда. Какой блаженный миг,  какая  отрада  для  гордости
Жюльена, когда он увидел сияющие любовью глаза этой красавицы, перед ко-
торой все преклонялись; но благоразумие его вскоре забило тревогу.
   Под предлогом, что она будто бы не успела  как  следует  причесаться,
Матильда заколола свои волосы, так что Жюльен с первого взгляда мог убе-
диться, какую великую жертву она принесла отрезав для него  ночью  прядь
своих волос. Если бы это прелестное лицо можно  было  чем-нибудь  испор-
тить, то Матильда почти добилась своего: вся правая сторона ее  прекрас-
ных пепельнобелокурых волос была отрезана кое-как, на полпальца от голо-
вы.
   За завтраком все поведение Матильды вполне соответствовало  ее  опро-
метчивой выходке Можно было подумать, что ей не терпелось объявить всему
свету, какую безумную страсть питает она к Жюльену  К  счастью,  в  этот
день г-н де Ла-Моль и маркиза  были  чрезвычайно  поглощены  предстоящей
раздачей голубых лент и тем, что герцог де Шон был при этом  обойден.  К
концу завтрака Матильда, разговаривая с Жюльеном, вдруг назвала его "мой
повелитель". Он вспыхнул до корней волос.
   Объяснялось ли это простой случайностью,  или  об  этом  позаботилась
г-жа де Ла-Моль, но в течение всего этого дня Матильда ни на  минуту  не
оставалась одна. Вечером, выходя из гостиной в столовую, она все же улу-
чила момент и шепнула Жюльену:
   - Все мои планы расстроены. Вы верите, что это не уловка с моей  сто-
роны? Мама только что распорядилась, чтобы одна из ее служанок  спала  у
меня в комнате.
   Этот день промелькнул с молниеносной быстротой. Жюльен не помнил себя
от счастья. На другой день с семи часов утра он уже сидел в  библиотеке,
он надеялся, что м-ль де Ла-Моль зайдет туда; он написал  ей  длиннейшее
письмо.
   Однако он увидел ее только много часов спустя, уже  за  завтраком  На
этот раз она была причесана необыкновенно тщательно; при помощи каких-то
чудесных ухищрений то место, где  была  отхвачена  прядь,  было  искусно
скрыто. Она взглянула на Жюльена раз или два, но вежливым и невозмутимым
взором - ив голову не могло бы прийти, что она способна назвать его "мой
повелитель".
   Жюльен чуть не задохнулся от удивления... Матильда почти упрекала се-
бя за все, что она ради него сделала.
   Поразмыслив хорошенько, она пришла к заключению, что, может быть, это
и не совсем заурядный человек, но, во всяком случае, не настолько выдаю-
щийся, чтобы стоило ради него совершать все эти безумства. А вообще  го-
воря, она вовсе не думала о любви; ей сегодня наскучило любить.
   Что же касается Жюльена, он переживал все это, как мог бы  переживать
подросток, мальчик в шестнадцать лет. Ужасное сомнение, изумление, отча-
яние терзали его попеременно в продолжение всего завтрака, который пока-
зался ему бесконечным.
   Едва только появилась возможность, не нарушая приличий,  выйти  из-за
стола, он бросился сломя голову на конюшню, сам оседлал  свою  лошадь  и
поскакал куда глаза глядят: он опасался, что не удержится и опозорит се-
бя, обнаружив свою слабость. "Пусть сердце мое  отупеет  от  смертельной
усталости, - думал он, носясь по Медонскому лесу. - Что я сделал, что  я
такое сказал, чтобы заслужить подобную немилость?"
   "Сегодня ничего не делать, ничего не говорить, - думал он,  возвраща-
ясь домой, - быть таким же мертвецом физически, каким я чувствую себя  в
душе. Жюльена больше нет, это только труп его еще содрогается".
 
 
   XX
   ЯПОНСКАЯ ВАЗА
 
   Сердце его на первых порах еще не постигает всей бездны  своего  нес-
частья - оно не столь удручено, сколько взволновано. Но  постепенно,  по
мере того как возвращается рассудок, оно познает всю глубину своего горя
Все радости жизни исчезают для него, оно  теперь  ничего  не  чувствует,
кроме язвящего жала отчаяния, пронзающего его. Да что говорить  о  физи-
ческой боли! Какая боль, ощущаемая только телом, может сравниться с этой
мукой?
   Жан Поль.
 
   Позвонили к обеду; Жюльен едва успел переодеться. Он увидел  Матильду
в гостиной: она уговаривала брата и г-на де Круазенуа не ездить  сегодня
вечером в Сюренн к маршальше де Фервак.
   Она была с ними как нельзя более очаровательна и любезна. После обеда
появились г-да де Люз, де Келюс и еще кто-то  из  их  друзей.  Казалось,
м-ль де Ла-Моль, воспылав нежной дружбой к брату, прониклась благоговей-
ным уважением к светским правилам и приличиям. Погода в этот вечер  была
чудесная, но она настояла на том, чтобы не идти в сад: ей хотелось, что-
бы никто не уходил из гостиной, и они уселись за широкой спинкой  кресла
г-жи де Ла-Моль Голубой диван снова сделался центром их маленького круж-
ка, как это бывало зимой.
   Сад вызывал у Матильды неприятное чувство или, как ей казалось, наго-
нял на нее нестерпимую скуку с ним были связаны воспоминания о Жюльене.
   Горе затмевает разум. Наш герой имел глупость задержаться у того  са-
мого плетеного стульчика, на котором он когда-то пожинал столь блестящие
победы. Сегодня никто не обратился к нему, не сказал ему ни  слова;  его
присутствия словно не замечали. Друзья м-ль де Ла-Моль,  сидевшие  возле
него на конце дивана, старались нарочно повернуться к нему спиной, - так
ему, по крайней мере, казалось.
   "Я в опале", - подумал он. И ему захотелось немножко поближе присмот-
реться к этим людям, которые так явно выражали ему свое презрение.
   Дядюшка г-на де Люза был назначен на какую-то  важную  должность  при
особе короля, вследствие чего этот  блестящий  офицер  всякий  раз,  как
вступал с кемнибудь в разговор, считал своим долгом прежде  всего  сооб-
щить следующую пикантную подробность: его дядюшка,  видите  ли,  изволил
отбыть в семь часов в СенКлу и рассчитывает там заночевать; это  препод-
носилось как бы вскользь, с самым простодушным видом, но  неукоснительно
всем и каждому.
   Наблюдая за г-ном де Круазенуа суровым  взором  человека,  познавшего
горе, Жюльен, заметил, что этот любезный и добросердечный молодой  чело-
век придает огромное значение оккультным силам. Он всерьез  огорчался  и
даже выходил из себя, если кто-либо в его присутствии пытался  объяснить
какое-нибудь мало-мальски важное событие простой и  естественной  причи-
ной. "Это просто какое-то помешательство, - подумал Жюльен. - Этой  чер-
той своего характера он удивительно похож на императора Александра,  как
мне его описывал князь Коразов". Первый год своего пребывания  в  Париже
бедняга Жюльен, только что вырвавшийся из семинарии, был до такой степе-
ни ослеплен столь непривычным для него любезным обхождением этих блестя-
щих молодых людей, что он мог только восхищаться ими. Их настоящий облик
начал более или менее четко вырисовываться для него только теперь.
   "Какую недостойную роль я здесь играю!" - внезапно подумал  он.  Надо
было подняться с этого плетеного стульчика и уйти как-нибудь так,  чтобы
это никому не бросилось в глаза. Он пытался что-то придумать,  взывал  к
своему воображению, чтобы оно хоть что-нибудь подсказало,  но  оно  было
поглощено чем-то совсем другим. Надо было порыться в памяти,  но  память
его, надо сознаться, мало чем могла помочь ему в этом отношении: бедняж-
ке Жюльену еще недоставало светских навыков; поэтому, когда он  поднялся
и вышел из гостиной, у него это получилось в высшей  степени  неловко  и
привлекло к нему всеобщее внимание.  Для  всех  было  очевидно,  что  он
чем-то чрезвычайно подавлен. Ведь он чуть  ли  не  целый  час  проторчал
здесь на положении навязчивого приживалы, перед которым даже не  считают
нужным скрывать, что о нем думают.
   Однако критические наблюдения, которым он только  что  подверг  своих
соперников, помешали ему отнестись к своему несчастью трагически: воспо-
минание о том, что произошло третьего дня,  поддерживало  его  гордость.
"Каковы бы ни были их неисчислимые преимущества передо мной, - думал он,
выходя в сад, - ни для кого из них Матильда не была тем, чем она  собла-
говолила быть для меня дважды".
   Но на большее его рассудительности не хватало. Он совершенно не  раз-
бирался в характере этой своеобразной натуры,  которая  по  воле  случая
оказалась полновластной владычицей его счастья.
   Весь следующий день прошел в том, что он старался довести до  полного
изнеможения и себя и свою лошадь. Вечер