век в сутане.
   Жюльен шагнул еще, протянув вперед руку, словно ища, на что  бы  опе-
реться.
   - Имя?
   - Жюльен Сорель.
   - Вы сильно опоздали, - произнес  тот,  снова  пронизывая  его  своим
страшным взглядом.
   Жюльен не мог вынести этого взгляда:  вытянув  руку,  словно  пытаясь
схватиться за что-то, он тяжело грохнулся на пол.
   Человек позвонил в колокольчик; Жюльен не совсем потерял сознание, но
он ничего не видел и не мог пошевелиться. Однако он услыхал приближающи-
еся шаги.
   Его подняли, усадили на креслице некрашеного дерева. Он услышал,  как
страшный человек сказал привратнику:
   - У него, должно быть, падучая. Этого еще не хватало!
   Когда Жюльен смог, наконец, открыть глаза, человек  с  красным  лицом
сидел, как прежде, и писал; привратник исчез. "Надо найти в себе мужест-
во, - сказал себе наш юный герой, - а главное,  постараться  скрыть  то,
что я сейчас испытываю (он чувствовал сильнейшую тошноту). Если со  мной
что-нибудь случится, они бог знает что обо мне подумают". Наконец  чело-
век перестал писать и покосился на Жюльена.
   - Способны вы отвечать на мои вопросы?
   - Да, сударь, - с трудом вымолвил Жюльен.
   - А! Рад слышать.
   Черный человек, привстав, со скрипом  выдвинул  ящик  своего  елового
стола и стал нетерпеливо шарить в нем, разыскивая что-то. Наконец он на-
шел какое-то письмо, медленно уселся и  снова  впился  в  Жюльена  таким
взглядом, будто хотел отнять у него последние остатки жизни.
   - Вас рекомендует мне господин Шелан. Это был лучший приходский  свя-
щенник во всей епархии, человек истинной добродетели и друг мой уж трид-
цать лет.
   - Значит, я имею честь беседовать с господином  Пираром?  -  произнес
Жюльен чуть слышно.
   Его маленькие глазки засверкали еще сильней, и углы  рта  сами  собой
задергались. Это было очень похоже на пасть тигра,  который  предвкушает
удовольствие пожрать свою добычу.
   - Шелан пишет кратко, - промолвил он, словно разговаривая сам  с  со-
бой, - Intelligent! pauca [18]. В наше время любое письмо слишком  длин-
но.
   Он стал читать вслух:
   "Посылаю к вам Жюльена Сореля из нашего прихода, которого я  окрестил
почти двадцать лет тому назад; он сын богатого плотника, но отец ему ни-
чего не дает. Жюльен будет отменным трудолюбцем в вертограде  господнем.
Память и понятливость - все есть у него, есть и разумение. Но  долговре-
менно ли его призвание? Искренне ли оно?"
   - Искренне? - повторил аббат Пирар удивленным  тоном  и  поглядел  на
Жюльена; но теперь взгляд аббата был уже не до такой степени лишен всего
человеческого. - Искренне? - снова повторил он, понизив голос и принима-
ясь читать дальше.
   "Прошу у вас стипендии для Жюльена Сореля: он будет достоин ее,  если
сдаст все необходимые экзамены Я обучил его немного теологии,  старинной
прекрасной теологии Боссюэ, Арно и Флери. Если такой стипендиат  вам  не
подходит, отошлите его ко мне обратно; директор дома призрения, которого
вы хорошо знаете, берет его на восемьсот франков наставником к своим де-
тям Душа моя спокойна, благодарение господу. Начинаю привыкать к постиг-
шему меня тяжкому удару".
   Аббат Пирар приостановился, дойдя до подписи, и со вздохом  выговорил
слово "Шелан".
   - Душа его спокойна, - промолвил он. - Добродетель его заслужила  сию
награду. Пошлет ли и мне ее господь бог наш, когда придет мой час?
   Он устремил очи к небу и перекрестился.  Жюльен,  увидев  это  святое
знамение, почувствовал, как у нею понемножку начинает проходить  леденя-
щий ужас, который охватил его с той самой минуты, как он  вошел  с  этот
дом.
   - Здесь у меня триста двадцать один человек, чающих обрести  духовное
звание, - сказал, наконец, аббат Пирар строгим, но не  злым  голосом.  -
Только семь или восемь из них рекомендованы мне такими людьми, как аббат
Шелая; таким образом, вы между тремястами двадцатью одним  будете  девя-
тым. Но покровительство мое не есть ни милость, ни послабление,  а  лишь
усиленное рвение и строгость в искоренении пороков. Подите заприте дверь
на ключ.
   Жюльен с усилием прошел через всю комнату, и ему  удалось  удержаться
на ногах. Рядом с дверью он заметил маленькое окошечко, которое выходило
на зеленую окраину. Он взглянул на деревья, и ему стало легче, словно он
увидел своих старых друзей.
   - Loquerisne linguam latinam? (Говорите вы полатыни?  -  спросил  его
аббат Пирар, когда он вернулся к столу.
   - Ita, pater optime (Да, преподобный отец), - ответил Жюльен,  понем-
ногу приходя в себя.
   Поистине, еще не было на белом свете человека, который  показался  бы
ему менее "преподобным", чем аббат Пирар за эти полчаса.
   Разговор продолжался  по-латыни.  Выражение  глаз  аббата  постепенно
смягчалось; к Жюльену понемногу возвращалось присутствие духа. "До  чего
же я слаб, - подумал он, - если меня могло так сразить это показное бла-
гочестие! Вероятнее всего, этот человек - такой же плут, как и  господин
Малон". - И Жюльен порадовался про себя, что  догадался  спрятать  почти
все свои деньги в башмаки.
   Аббат Пирар проэкзаменовал Жюльена по теологии и был  поражен  обшир-
ностью его знаний. Его удивление возросло еще более, когда он стал  под-
робно спрашивать его по священному писанию. Но когда  дошла  очередь  до
учения отцов церкви, он обнаружил, что Жюльен даже представления не име-
ет и, по-видимому, никогда не слыхал о таких именах,  как  св.  Иероним,
блаженный Августин, св. Бонавентура, св. Василий и так далее.
   "Вот и выдает себя, - подумал Пирар, - это пагубное влечение  к  про-
тестантству, в котором я всегда упрекал  Шелана.  Углубленное,  чересчур
углубленное знание священного писания!" (Жюльен только что изложил  ему,
хотя его и не спрашивали об этом, некоторые соображения о времени, когда
действительно могли быть написаны Книга бытия. Пятикнижие и так далее.)
   "К чему могут привести эти бесконечные рассуждения о священном  писа-
нии? - думал аббат Пирар. - Ни к чему иному, как к собственному, личному
толкованию, то есть именно к самому отъявленному протестантизму. И наря-
ду с этим небезопасным знанием ровно ничего из отцов церкви,  что  могло
бы уравновесить это поползновение!"
   Но удивление ректора семинарии поистине перешло все  границы,  когда,
спросив Жюльена о духовной власти папы и ожидая услышать в ответ положе-
ния старогалликанской церкви, он услышал от молодого человека точный пе-
ресказ чуть ли не всей книги г-на де Местра.
   "Престранный человек этот Шелан! - подумал аббат Пирар. - Уж  не  для
того ли он дал ему эту книгу, чтобы внушить ему, что ее не следует  при-
нимать всерьез?"
   Тщетно выспрашивал он Жюльена, желая дознаться, верит ли он  поистине
в учение г-на де Местра. Юноша отвечал ему точь-в-точь по книге, на  па-
мять. С этой минуты Жюльен почувствовал себя вполне уверенно и совершен-
но овладел собой. После очень долгого экзамена ему показалось, что аббат
Пирар, пожалуй, только для виду продолжает держаться с ним так сурово. И
в самом деле, если бы только не правило чрезвычайной строгости, которого
вот уже пятнадцать лет он придерживался по отношению к  своим  питомцам,
ректор семинарии с радостью расцеловал бы Жюльена во имя  логики,  такую
ясность, точность и четкость обнаружил он в его ответах.
   "Вот ум отважный и здравый! - думал он. - Но corpus debile (плоть не-
мощна)".
   - А часто вы так падаете? - спросил он Жюльена по-французски, показы-
вая на пол.
   - Первый раз в жизни, - отвечал Жюльен  и  прибавил,  покраснев,  как
мальчик: - Лицо привратника очень напугало меня.
   Аббат Пирар чуть усмехнулся.
   - Вот к чему ведет суетность мирская. Вы, по-видимому, привыкли к ли-
цам, на которых играет улыбка, к истинным ристалищам лжи. Истина сурова,
сударь. Но наше предназначение здесь, на земле, разве не столь же  суро-
во? Вам следует ревностно оберегать сознание ваше, дабы не совратила его
слабость сия - чрезмерная чувствительность к суетной приятности  внешне-
го.
   Если бы мне не рекомендовал вас, - продолжал аббат Пирар,  с  видимым
удовольствием снова переходя на латинский язык, - если бы мне  не  реко-
мендовал вас такой человек, как аббат Шелан, я бы стал с  вами  говорить
на том суетном мирском языке, к которому вы, повидимому, привыкли.  Пол-
ная стипендия, о которой вы просите, это, сказал бы я, почти невозможная
вещь Но малая была бы награда аббату Шелану за пятьдесят шесть  лет  его
апостольских трудов, если бы он не  мог  располагать  одной-единственной
стипендией в семинарии.
   Вслед за этим аббат Пирар приказал Жюльену не  вступать  ни  в  какое
тайное общество или братство без его согласия.
   - Даю вам слово! - воскликнул Жюльен с сердечной искренностью честно-
го человека.
   Ректор семинарии в первый раз улыбнулся.
   - Это выражение неуместно здесь, - сказал он. - Оно слишком напомина-
ет о суетной чести мирян, которая так часто ведет их  к  заблуждению,  а
нередко и к преступлениям Вы обязаны мне безусловным послушанием во  ис-
полнение параграфа семнадцатого буллы Unam erclesiam святого Пия Пятого.
Я ваше духовное начальство. В доме этом, дорогой мой сын, слышать - зна-
чит повиноваться. Сколько у вас при себе денег?
   "Ну, вот и доехали, - подумал Жюльен. - Из-за этого я и превратился в
дорогого сына".
   - Тридцать пять франков, отец мой.
   - Записывайте тщательно, на что вы их будете  тратить,  вам  придется
давать мне отчет в этом.
   Этот мучительный разговор тянулся три часа. Затем Жюльен позвал прив-
ратника.
   - Отведите Жюльена Сареля в келью номер сто три, - сказал  ему  аббат
Пирар.
   Он предоставил Жюльену отдельное помещение, - такое отличие было  ве-
ликой милостью.
   - Отнесите его вещи, - добавил он.
   Жюльен опустил глаза и увидал, что его баул лежит прямо перед ним; он
глядел на него три часа подряд и не узнавал.
   Они пришли в келью N 103; это была крохотная комнатка в восемь  квад-
ратных футов в верхнем этаже здания Жюльен заметил, что окно ее  выходит
на крепостной вал, а за ним виднеется прелестная равнина по  ту  сторону
реки Ду.
   "Какой чудесный вид!" - воскликнул Жюльен Но хотя он обращался к  са-
мому себе, он плохо понимал, что означают эти слова Столько сильных ощу-
щений за то короткое время, что он провел в Безансоне, совершенно  обес-
силили его Он сел у окна на единственный деревянный стул, который был  в
келье, и тотчас же уснул крепким сном. Он не  слыхал,  как  позвонили  к
ужину, как позвонил колокол к вечерней молитве; о нем забыли.
   Первые лучи солнца разбудили его рано утром; он проснулся  и  увидал,
что спит на полу.
 
 
   XXVI
   РОД ЛЮДСКОЙ, ИЛИ О ТОМ, ЧЕГО НЕДОСТАЕТ БОГАЧУ
 
   Я один на белом свете, никому до меня нет дела. Все, кто на моих гла-
зах добивается успеха, отличаются бесстыдством и  жестокосердием,  а  во
мне этого совсем нет Они ненавидят меня за мою уступчивую  доброту.  Ах,
скоро я умру либо от голода, либо от огорчения,  из-за  того,  что  люди
оказались такими жестокими.
   Юнг.
 
   Он наспех вычистил свою одежду и поспешно сошел вниз; он опоздал Над-
зиратель сделал ему строгий выговор, но Жюльен вместо того, чтобы оправ-
дываться, скрестил руки на груди.
   - Peccavi, pater optime (Согрешил, каюсь, отец  мой),  -  ответил  он
сокрушенным тоном.
   Такое начало имело большой успех. Те из семинаристов, что были похит-
рее, сразу догадались, что это не новичок в их деле. Наступила  перемена
между занятиями, и Жюльен оказался предметом всеобщего  любопытства.  Но
им только и удалось подметить, что он скрытничает и молчит. Следуя  пра-
вилам, которые он сам для себя установил, он смотрел на всех своих трис-
та двадцать одного собрата, как на врагов, а самым опасным из всех в его
глазах был аббат Пирар.
   Прошло несколько дней, и Жюльен должен был  выбрать  себе  духовника.
Ему дали список.
   "Боже мой! Да за кого они меня принимают? - подумал он. - Они думают,
я не понимаю, что это только церемония?" И он выбрал аббата Пирара.
   Ему и в голову не приходило, что этот поступок оказался для него  ре-
шающим" Один семинаристик, совсем желторотый юнец, родом из  Верьера,  с
первого дня объявивший себя его другом, открыл ему, что если бы он  выб-
рал г-на Кастанеда, помощника ректора семинарии, это, пожалуй,  было  бы
более осмотрительно с его стороны.
   - Аббат Кастанед - лютый враг господина Пирара, а Пирара  подозревают
в янсенизме, - добавил семинарист, наклоняясь к самому уху Жюльена.
   Все первые шаги  нашего  героя,  вполне  уверенного  в  том,  что  он
действует как нельзя более осторожно, оказались, как и выбор  духовника,
крайне опрометчивыми. Введенный в заблуждение той самонадеянностью,  ко-
торой отличаются люди с воображением, он принимал свои намерения за  со-
вершившиеся факты и считал себя непревзойденным лицемером. Его  ослепле-
ние доходило до того, что он даже упрекал себя за свои успехи в этом ис-
кусстве, к которому прибегают слабые.
   "Увы! Это единственное мое оружие! - размышлял он. - Будь сейчас дру-
гое время, я бы зарабатывал свой хлеб делами, которые говорили  бы  сами
за себя перед лицом неприятеля".
   Довольный своим поведением, Жюльен осматривался  кругом;  все  здесь,
казалось, свидетельствовало о самой высокой добродетели.
   Человек десять семинаристов были окружены ореолом  святости:  подобно
святой Терезе или святому Франциску, когда он  сподобился  обрести  свои
стигматы на горе Берне в Апеннинах, их посещали видения. Но это была ве-
ликая тайна, которую ревностно оберегали их друзья. А бедные юноши с ви-
дениями почти не выходили из лазарета. Еще можно было,  пожалуй,  насчи-
тать человек сто, у которых могучая вера сочеталась с неутомимым  приле-
жанием. Они трудились до того, что едва ноги таскали, но  толку  получа-
лось немного. Двое или трое выделялись подлинными дарованиями, среди них
- некий Шазель; но Жюльен держался от них в стороне, так же как и они от
него.
   Остальные из трехсот двадцати одного семинариста были  просто  темные
невежды, вряд ли способные толком объяснить, что означают эти  латинские
слова, которые они зубрят с утра до вечера. Почти все это  были  простые
деревенские парни, которым казалось, что зарабатывать себе на хлеб, зат-
вердив несколько слов по-латыни, куда легче, чем копаться  в  земле.  На
основании этих наблюдений Жюльен с первых же дней решил,  что  он  очень
быстро добьется успеха. "На всякой работе нужны люди с  головой,  потому
что надо же делать дело, - рассуждал он сам с собой. - У Наполеона я был
бы сержантом; а среди этих будущих попов я буду старшим викарием".
   "Все эти несчастные парни, - думал он, - выросли на черной  работе  и
до того, как попали сюда, жили на простокваше и на черном хлебе.  Там  у
себя, в своих лачугах, они видят говядину раз пять-шесть в году. Подобно
римским воинам, для которых  война  была  временем  отдыха,  эти  темные
крестьяне совершенно очарованы сладостной семинарской жизнью".
   В их хмурых взорах Жюльену никогда не удавалось прочесть ничего, кро-
ме чувства удовлетворенной физической потребности после обеда и предвку-
шения физического удовольствия перед едой. Вот каковы были  люди,  среди
которых ему надлежало выделиться. Однако Жюльен не знал одного, - и ник-
то не собирался его в это посвящать, - а именно: что быть первым по раз-
личным предметам, как, например, по догматике, истории церкви и прочее и
прочее, словом, по всему, что проходят в семинарии, считалось в их  гла-
зах просто-напросто грехом гордыни. Со времени Вольтера, со времени вве-
дения двухпалатной системы, которая, в сущности, есть не что  иное,  как
недоверие и личное суждение, и которая прививает умам  народным  гнусную
привычку не доверять, французская церковь поняла, что истинные ее  враги
- это книги. Смиренномудрие - превыше всего в ее глазах.  Преуспеяние  в
науках, и даже в священных науках, кажется ей подозрительным, и  не  без
основания. Ибо кто сможет помешать  просвещенному  человеку  перейти  на
сторону врага, как это сделали Сийес или  Грегуар?  Церковь  трепещет  и
цепляется за папу, как за свой единственный якорь спасения. Только  папа
может пресечь личные суждения да при помощи благочестивой пышности своих
придворных церемоний произвести некоторое впечатление на  пресыщенный  и
растленный ум светских людей.
   Жюльен, наполовину угадывая эти многообразные истины, которые  стара-
тельно опровергаются всем, что произносится в семинарии, постепенно впа-
дал в глубокое уныние. Он много занимался и быстро овладевал  всяческими
знаниями, весьма полезными для служителя церкви, в высшей степени лживы-
ми, на его взгляд, и не внушавшими ему ни малейшего интереса.  Он  пола-
гал, что больше ему, собственно, нечего делать.
   "Неужели же все на свете забыли обо мне? - думал он. Он не знал,  что
г-н Пирар получил и сжег немало писем с дижонским штемпелем, в  которых,
несмотря на благопристойный стиль, угадывалась самая неудержимая страсть
и чувствовалось, что страшные муки раскаяния гнетут и преследуют эту лю-
бовь. "Тем лучше, - думал аббат Пирар, - по крайней мере этот юноша  лю-
бил все-таки верующую женщину".
   Однажды аббат Пирар вскрыл письмо, которое можно было прочесть только
наполовину, так оно все расплылось от слез: это было прощание с Жюльеном
навек. "Наконец-то, - было написано в письме, - господь даровал мне  ми-
лость и заставил меня возненавидеть не того, кто был причиной моего гре-
ха, ибо он всегда останется для меня самым дорогим, что есть на свете, а
самый грех мой. Жертва принесена, друг мой. И, как  видите,  это  стоило
мне немалых слез. Забота о спасении тех, кому я принадлежу, тех, кого вы
так любили, одержала верх. Господь наш - справедливый, но грозный -  те-
перь уже не обрушит на них гнев свой за грехи матери. Прощайте,  Жюльен,
будьте справедливы к людям". Эти  последние  прощальные  слова  в  конце
письма почти невозможно было разобрать. В письме"  прилагался  дижонский
адрес, хотя при этом выражалась надежда, что Жюльен воздержится отвечать
на это письмо, а если и ответит, то в таких выражениях, которые женщина,
обратившаяся к добродетели, могла бы прочесть, не краснея.
   Меланхолия Жюльена вкупе с тем скудным питанием, которым снабжал  се-
минарию некий поставщик обедов по 83 сантима  за  порцию,  стала  сказы-
ваться на его здоровье, как вдруг однажды утром у него в келье неожидан-
но появился Фуке.
   - Наконец-то я до тебя добрался. Пятый раз, не в упрек тебе будь ска-
зано, я нарочно приезжаю в Безансон, чтобы повидаться с тобой. И  всякий
раз вижу перед собой одну и ту же деревянную рожу.  Уж  я  тут  поставил
кое-кого караулить у ворот семинарии. Да почему же ты, черт побери,  ни-
когда не выходишь?
   - Это - испытание, которое я наложил на себя.
   - А ты очень переменился. Наконец-то я тебя вижу! Две звонких  монет-
ки, по пяти франков каждая, сейчас только просветили меня: какой я, ока-
зывается, был дурак, что не сунул их в первый же раз.
   Разговорам двух друзей, казалось, конца не будет. Жюльен сильно  поб-
леднел, когда Фуке сказал ему:
   - Да, кстати, знаешь, мать твоих учеников впала в самое  исступленное
благочестие.
   И он непринужденным тоном, который тем сильнее задевает пылкую  душу,
что в ней в эту минуту, нимало не подозревая о том,  ворошат  все  самое
для нее дорогое, стал рассказывать:
   - Да, дружище, она ударилась в самую,  понимаешь  ли,  пылкую  набож-
ность. Говорят, ездит на богомолье. Однако, к вечному позору аббата  Ма-
лона, который так долго шпионил за беднягой Шеланом, госпожа  де  Реналь
не захотела иметь с ним дело. Она ездит исповедоваться в Дижон или в Бе-
зансон.
   - Она бывает в Безансоне? - весь вспыхнув, спросил Жюльен.
   - Бывает, и довольно часто, - с недоуменным видом ответил Фуке.
   - Есть у тебя с собой номер "Конститюсьонель"?
   - Что такое? - переспросил Фуке.
   - Я спрашиваю, есть у тебя с собой номер "Конститюсьонель"? -  повто-
рил Жюльен самым невозмутимым тоном. - Он здесь, в