а никогда в мыслях  нет  опереться  на  ко-
го-нибудь, обратиться к другому за поддержкой. Он всех других презирает,
и потому я не презираю его.
   Если бы Жюльен при своей бедности был дворянином, любовь моя была  бы
просто пошлейшей глупостью, самым обыкновенным мезальянсом, никогда бы я
на это не пошла; в этом не было бы ничего такого, чем отличаются подлин-
но великие страсти, никаких неодолимых препятствий, ни этой темной неиз-
вестности грядущего".
   Мадемуазель де Ла-Моль была так увлечена этими возвышенными рассужде-
ниями, что на другой день незаметно для себя стала превозносить  Жюльена
маркизу де Круазенуа и своему брату. Она говорила с таким жаром, что это
в конце концов уязвило их.
   - Берегитесь этого молодого человека с его энергичным  характером!  -
воскликнул ее брат. - Начнись опять революция, он всех нас  отправит  на
гильотину.
   Она остереглась отвечать на это и принялась подшучивать над братом  и
маркизом де Круазенуа по поводу того страха, который  внушала  им  реши-
мость. Ведь, в сущности, это просто страх столкнуться с чем-то непредви-
денным, просто боязнь растеряться перед непредвиденным...
   - Вечно, вечно, господа, у вас этот страх очутиться в смешном положе-
нии - пугало, которое, к несчастью, погребено в тысяча  восемьсот  шест-
надцатом году.
   "В стране, где существуют две партии, - говорил  г-н  де  Ла-Моль,  -
смешного положения быть не может". Его дочь поняла, что  он  хотел  этим
сказать.
   - Итак, господа, - говорила она недругам Жюльена, - вы будете бояться
всю вашу жизнь, а потом вам споют:
   Ведь это был не волк, а просто волчья тень.
   Вскоре Матильда ушла от них. Слова брата ужаснули ее:  она  долго  не
могла успокоиться, но на другой день пришла к заключению, что это -  ве-
личайшая похвала.
   "В наше время, когда всякая решимость умерла,  его  решимость  пугает
их. Я повторю ему слова моего брата. Мне хочется посмотреть, что  он  на
это ответит. Надо только уловить такой момент, когда у  него  загораются
глаза. Тогда он не может мне лгать".
   "А что, если это Дантон? - промолвила она, очнувшись от долгого  раз-
думья. - Ну что ж! Начнись опять революция, какую  роль  придется  тогда
играть Круазенуа и моему брату? Она уже  предопределена  заранее:  вели-
чественная покорность Судьбе. Это будут героические бараны, которые  да-
дут перерезать себя без малейшего сопротивления. Единственно,  чего  они
будут опасаться, умирая, - это опять-таки погрешить против хорошего  то-
на. А мой маленький Жюльен, если у него будет хоть какая-нибудь  надежда
спастись, всадит пулю в лоб первому якобинцу, который явится его аресто-
вать. Уж он-то не побоится дурного тона, нет".
   Эти слова заставили ее задуматься. Они пробудили в ней какие-то мучи-
тельные воспоминания, и весь ее задор сразу пропал. Слова эти  напомнили
ей шутки г-д де Келюса, де Круазенуа, де Люза и ее брата. Все они в один
голос упрекали Жюльена в том, что у него вид святоши - смиренный,  лице-
мерный.
   - Ах, - вдруг воскликнула она с радостно загоревшимся  взором,  -  их
ехидство и эти постоянные шутки и доказывают, наперекор  им  самим,  что
это самый замечательный человек из всех, кого мы видели в эту зиму!  Что
им за дело до его недостатков, до его смешных странностей?  В  нем  есть
настоящее величие, и этото их и задевает, несмотря на всю  их  снисходи-
тельность и доброту. Разумеется, он беден и он учился, чтобы стать  свя-
щенником, а они командуют эскадронами, и им нет надобности учиться.  Это
много удобнее.
   И, однако, несмотря на все минусы - этот его неизменный черный костюм
и поповскую мину, с которой бедняжке приходится ходить, чтобы не умереть
с голоду, - его превосходство пугает их. Это совершенно ясно. А эта  по-
повская мина мгновенно у него улетучивается, стоит нам  только  хоть  на
несколько секунд остаться с ним наедине. Когда этим  господам  случается
отпустить какую-нибудь остроту, которая им самим кажется блестящей и не-
ожиданной, они прежде всего поглядывают на Жюльена. Я это прекрасно  за-
метила. И ведь они отлично знают, что сам он никогда не заговорит с  ни-
ми, пока к нему не обратятся с  вопросом.  Он  разговаривает  только  со
мной. Он видит во мне возвышенную натуру. А на  их  возражения  отвечает
ровно столько, сколько этого требует вежливость. И сейчас же почтительно
умолкает. Со мной он готов спорить целыми часами и только тогда не  сом-
невается в своей правоте, когда у меня не находится ни малейшего  возра-
жения. И в конце концов за всю эту зиму мы ни разу не поссорились с  ним
всерьез, разве что иногда говорили друг другу колкости нарочно, для  то-
го, чтобы обратить на себя внимание. Да что там, даже отец-уж на что вы-
дающийся человек, ведь только ему мы обязаны престижем нашего дома, -  и
тот уважает Жюльена. Все остальные его ненавидят, но никто не  презирает
его, если не считать этих ханжей, приятельниц моей матушки.
   Граф де Келюс был или старался прослыть страстным любителем  лошадей;
вся жизнь его проходила на конюшне, он нередко даже завтракал там. Такая
необыкновенная страсть, а также привычка никогда не улыбаться  завоевали
ему великое уважение среди друзей; словом, это была  выдающаяся  фигура,
сущий орел этого маленького кружка.
   Едва только все они собрались на другой день позади огромного  кресла
г-жи де Ла-Моль - Жюльен на этот раз отсутствовал, - как г-н  де  Келюс,
поддерживаемый Круазенуа и Норбером, принялся ретиво оспаривать  лестное
мнение Матильды о Жюльене, и при этом без всякого повода, а прямо с мес-
та в карьер, едва только он увидел м-ль де Ла-Моль. Она сразу  разгадала
этот нехитрый маневр и пришла в восхищение.
   "Вот они все теперь друг за дружку, - подумала она, - все против  од-
ного даровитого человека, у которого нет и десяти луидоров ренты и кото-
рый не может даже ответить им, пока они не соблаговолят обратиться к не-
му с вопросом. Он внушает им страх даже в своем черном костюме.  Что  же
было бы, если бы он носил эполеты?"
   Никогда еще она не блистала таким остроумием. Едва они повели -  нас-
тупление, как она сразу обрушилась язвительнейшими насмешками на  Келюса
и его союзников. Когда огонь шуток этих блестящих офицеров был подавлен,
она обратилась к г-ну де Келюсу.
   - Стоит завтра какому-нибудь дворянину из франшконтейских гор устано-
вить, что Жюльен - его побочный сын, и завещать ему свое имя и несколько
тысяч франков, - не пройдет и полутора месяцев, как у него появятся сов-
сем такие же усы, как у вас, господа, а через  каких-нибудь  полгода  он
сделается гусарским офицером, как и вы, господа. И тогда величие его ха-
рактера уж отнюдь не будет смешным. Я вижу, господин будущий  герцог,  у
вас теперь остался только один, да и тот негодный и устаревший, довод  -
превосходство придворного дворянства над  дворянством  провинциальным  А
что же у вас останется, если я вас сейчас припру к стене и  дам  в  отцы
Жюльену испанского герцога, томившегося в плену в Безансоне во время на-
полеоновских войн? Представьте себе, что в порыве раскаяния этот  герцог
на смертном одре признает Жюльена своим сыном!
   Все эти разговоры о незаконном рождении показались г-дам де Келюсу  и
де Круазенуа несколько дурного тона. Вот все, что они изволили усмотреть
в рассуждениях Матильды.
   Как ни привык подчиняться сестре Норбер, но ее речи были уж  до  того
ясны, что он принял внушительный вид, который, надо  признаться,  отнюдь
не шел к его улыбающейся и добрейшей физиономии, и даже  осмелился  ска-
зать по этому поводу несколько слов.
   - Уж не больны ли вы, друг мой? - состроив озабоченную мину,  сказала
ему Матильда. - Должно быть, вы захворали всерьез, если вам  приходит  в
голову отвечать нравоучениями на шутку. Вы - и нравоучения! Уж не  соби-
раетесь ли вы стать префектом!
   Матильда очень скоро позабыла и обиженный тон графа де Келюса, и  не-
довольство Норбера, и безмолвное отчаяние де  Круазенуа.  Ей  надо  было
разрешить одно роковое сомнение, которое закралось в ее душу.
   "Жюльен искренен со мной, - думала она - В его годы, при таком подчи-
ненном положении, да еще снедаемый невероятным честолюбием, он, конечно,
испытывает потребность в друге, - я и есть этот друг; но я не вижу у не-
го никакой любви. А ведь это такая смелая натура, он бы не побоялся ска-
зать мне, что любит меня".
   Эта неуверенность, этот спор с самой собой, который  заполнял  теперь
каждое мгновение жизни Матильды - ибо достаточно ей  было  поговорить  с
Жюльеном, как у нее находились новые доводы и возражения, - окончательно
излечили ее от приступов скуки, беспрестанно одолевавшей ее до сих пор.
   Дочь весьма умного человека, который в один прекрасный день мог, став
министром, вернуть духовенству его угодья, м-ль де Ла-Моль была  предме-
том самой неумеренной лести в монастыре Сердца Иисусова. Такое несчастье
навсегда остается непоправимым Ей внушили, что благодаря всяческим преи-
муществам - происхождению, состоянию и всему прочему - она  должна  быть
счастливее всех других. Вот это-то и является источником скуки всех  ко-
ролей в мире и их бесконечных самодурств.
   Матильда не избежала пагубного влияния этого внушения. Каким умом  ни
обладай, трудно в десять лет  устоять  перед  лестью  целого  монастыря,
лестью, к тому же столь прочно обоснованной.
   С той минуты, как она решила, что любит Жюльена, она  перестала  ску-
чать. Она восторгалась своей решимостью изведать  великую  страсть.  "Но
это очень опасная забава, - говорила она себе - Тем лучше! В тысячу  раз
лучше!
   Без этой высокой страсти я умирала от скуки в самую  прекрасную  пору
моей жизни - от шестнадцати до двадцати лет. Я и так уже упустила лучшие
годы Все развлечения для меня заключались в том, что  я  вынуждена  была
слушать бессмысленные рассуждения приятельниц моей матери: а ведь  гово-
рят, что в тысяча семьсот девяносто втором году в Кобленце они вовсе  не
отличались такой суровостью, как их теперешние нравоучения".
   В такие минуты великих сомнений, одолевавших Матильду,  Жюльен  много
раз замечал на себе ее долгие взгляды и не понимал, что это  значит.  Он
ясно чувствовал, что в обращении с ним графа Норбера появилась  какая-то
чрезмерная холодность, что г-да де Келюс, де  Люз,  де  Круазенуа  стали
держаться с ним крайне высокомерно. Но он уже привык к  этому.  Неприят-
ности такого рода случались с ним не  раз  после  какого-нибудь  вечера,
когда он блистал в разговоре больше, чем подобало его положению Если  бы
не то исключительное внимание, которое проявляла к нему Матильда,  и  не
собственное его любопытство, которое подзадоривало его  узнать,  что,  в
сущности, за всем этим кроется, он бы решительно уклонился от  послеобе-
денных прогулок по саду в компании этих блестящих молодых людей с усика-
ми, увивавшихся возле м-ль де Ла-Моль.
   "Да, невозможно, чтобы я так уж ошибался, -  рассуждал  сам  с  собой
Жюльен - Ясно, что мадемуазель де Ла-Моль  поглядывает  на  меня  как-то
очень странно. Но даже когда ее прекрасные голубые глаза  устремлены  на
меня как будто в самозабвении, я всегда читаю в глубине их какую-то пыт-
ливость, что-то холодное и злое. Возможно ли, чтобы это была любовь? Ка-
кая разница! Таким ли взором глядела на меня госпожа де Реналь!"
   Как-то раз после обеда Жюльен, проводив г-на де Ла-Моля до его  каби-
нета, поспешно возвращался в сад. Когда он подходил к компании, окружав-
шей Матильду, до него долетело несколько громко произнесенных слов.  Ма-
тильда поддразнивала брата. Жюльен дважды отчетливо  услышал  свое  имя.
Как только он подошел, внезапно воцарилось полное молчание, и их  нелов-
кие попытки прервать его явно не удавались. М-ль де Ла-Моль  и  ее  брат
оба были слишком возбуждены и неспособны  говорить  о  чем-либо  другом.
Г-да де Келюс, де Круазенуа, де Люз и еще  один  их  приятель  встретили
Жюльена ледяной холодностью. Он удалился.
 
 
   XIII
   ЗАГОВОР
 
   Обрывки разговоров, случайные встречи превращаются  в  неопровержимые
доказательства для человека, наделенного воображением, если в сердце его
сокрыта хоть искра пламени.
   Шиллер.
 
   На другой день он снова наткнулся на Норбера  с  сестрой,  когда  они
разговаривали о нем. Едва только они  его  увидели,  воцарилось  мертвое
молчание, точь-вточь как накануне. Теперь уж ничто не  могло  остановить
его подозрений. Так, значит, эти прелестные молодые люди вздумали  изде-
ваться над ним?" Признаться, это гораздо более вероятно  и  естественно,
чем эта вообразившаяся мне страсть мадемуазель де Ла-Моль  к  ничтожному
письмоводителю. Да разве эти  люди  способны  на  какую-нибудь  страсть?
Строить козни - вот это они умеют. Они завидуют  моему  скромному  дару,
умению овладеть разговором. Зависть - вот их уязвимое место. Таким обра-
зом, все очень просто объясняется. Мадемуазель де Ла-Моль задумала  убе-
дить меня, что она ко мне неравнодушна, с единственной целью сделать ме-
ня посмешищем в глазах своего нареченного".
   Это ужасное подозрение резко изменило душевное состояние Жюльена. Оно
сразу подавило в его сердце зачаток зарождавшейся любви. Ведь любовь эта
была вызвана только исключительной красотой Матильды или,  вернее  даже,
ее царственной осанкой, ее роскошными туалетами. А Жюльен в этом отноше-
нии был еще сущим простачком. Недаром говорят,  что  самое  ошеломляющее
впечатление на простолюдина, пробившегося своим умом в верхние слои  об-
щества, производит красивая светская женщина. Ведь не душевные  качества
Матильды погружали Жюльена в мечты все эти дни. У него  было  достаточно
здравого смысла, и он прекрасно понимал, что он не  имеет  ни  малейшего
представления об ее душевных качествах. Все,  что  он  имел  возможность
наблюдать, могло быть простой видимостью.
   Вот, например, Матильда ни за что на свете не позволила бы себе  про-
пустить воскресную мессу; она всякий раз непременно отправлялась в  цер-
ковь вместе с матерью. Если в гостиной особняка де Ла-Моль  какой-нибудь
неосторожный гость забывал о том, где он находится, и позволял себе хотя
бы самый отдаленный намек на шутку, задевающую истинные или предполагае-
мые интересы трона или церкви, Матильда немедленно облекалась в  ледяную
суровость. И взгляд  ее,  обычно  такой  задорный,  внезапно  приобретал
бесстрастную надменность старинного фамильного портрета.
   Однако Жюльен наверняка знал, что у нее в комнате всегда  лежат  один
или два тома наиболее философических сочинений Вольтера. Он и  сам  час-
тенько тайком уносил к себе по нескольку томов этого прекрасного издания
в таких замечательных переплетах.  Раздвигая  немного  расставленные  на
полке соседние тома, он маскировал таким образом отсутствие тех, которые
он вытащил; но вскоре он обнаружил, что не он один читает  Вольтера.  Он
прибег к семинарской хитрости и положил несколько волосков на  те  тома,
которые, как он полагал, могли заинтересовать м-ль де Ла-Моль.  Они  ис-
чезли на целые недели.
   Господин де Ла-Моль, выведенный из терпения своим книгопродавцем, ко-
торый присылал ему всякие подложные мемуары,  поручил  Жюльену  покупать
все мало-мальски занимательные новинки. Но, чтобы яд не  распространялся
в доме, секретарю было дано указание ставить эти книги в  шкаф,  находя-
щийся в комнате самого маркиза. И вскоре Жюльен убедился, что как только
среди этих новинок попадалось что-либо, хоть чуточку враждебное  интере-
сам трона или церкви, книги эти немедленно исчезали. Ясное дело, их  чи-
тал не Норбер.
   Жюльен преувеличивал значение этого открытия, подозревая  в  Матильде
чуть ли не макиавеллиевское двуличие. Это предполагаемое коварство  при-
давало ей в  глазах  Жюльена  какое-то  очарование.  Пожалуй,  это  было
единственное ее душевное качество, которое пленяло его. Лицемерие  и  до
смерти надоевшие ему душеспасительные разговоры - вот что заставило  его
удариться в такую крайность.
   Он больше возбуждал свое воображение, чем был увлечен любовью.
   Когда он, забываясь в мечтах, представлял себе прелестную фигуру м-ль
де Ла-Моль, ее изысканные наряды,  ее  белоснежную  ручку,  изумительные
плечи, непринужденную грацию всех ее движений, он чувствовал себя  влюб-
ленным. И тогда, чтобы усилить очарование, он  воображал  ее  Екатериной
Медичи. И тут уж он наделял ее таким непостижимым  характером,  которому
было под стать любое злодейство, любое черное вероломство. Это был идеал
Малонов, Фрилеров, Кастанедов, которыми он налюбовался в юности. Словом,
это был для него идеал Парижа.
   Непостижимая глубина и злодейство - что может  быть  потешнее  такого
представления о характере парижан?
   "Вполне возможно, что это трио издевается надо мной", - думал Жюльен.
Всякий, кто хоть немного знает его характер, может представить себе, ка-
ким мрачным, ледяным взглядом отвечал он  на  взоры  Матильды.  С  язви-
тельнейшей иронией отверг он уверения в дружбе,  с  которыми  изумленная
м-ль де Ла-Моль дватри раза пыталась обратиться к нему.
   Эта неожиданная странность уязвила молодую девушку, и ее  обычно  хо-
лодное, скучающее и послушное только рассудку сердце запылало всей силой
страсти, на какую она была способна. Но в характере Матильды было  также
слишком много гордости, и это пробудившееся в ней чувство, открывшее ей,
что счастье ее отныне зависит от другого человека, погрузило ее в  мрач-
ное уныние.
   Жюльен кое-чему научился с тех пор, как приехал в Париж, и  ясно  ви-
дел, что это - совсем не черствое уныние скуки! Вместо того, чтобы жадно
искать удовольствий, разъезжать по вечерам,  по  театрам  и  придумывать
разные развлечения, как бывало раньше, Матильда теперь всего этого избе-
гала.
   Мадемуазель де Ла-Моль терпеть не могла французского пения: оно наго-
няло на нее смертельную скуку, - и, однако, Жюльен, который считал своим
долгом присутствовать при разъезде в Опере, заметил, что  она  стремится
бывать там как можно чаще. Ему казалось, что она как будто несколько ут-
ратила ту безупречную выдержку, которая прежде проявлялась во всем,  что
бы она ни делала. Она иногда отвечала своим  друзьям  поистине  оскорби-
тельными шутками, отличавшимися чрезмерной колкостью Ему  казалось,  что
она открыто выказывает свое пренебрежение маркизу де Круазенуа.  "Должно
быть, этот молодой человек весьма привержен к деньгам, - думал Жюльен, -
если он до сих пор не бросил эту девицу, несмотря на все ее  богатство!"
И, возмущенный ее издевательствами, оскорблявшими  мужское  достоинство,
он стал обращаться с нею еще холодней. Нередко случалось, что он  позво-
лял себе отвечать ей не совсем вежливо.
   Но хотя Жюльен твердо решил, что ни в коем случае  не  даст  обмануть
себя никакими знаками внимания, которые  ему  выказывала  Матильда,  они
иной раз были до такой степени очевидны, а Жюльен, у которого  понемногу
открывались глаза, так пленился красотой Матильды, что  его  иногда  не-
вольно охватывало чувство замешательства.
   "Кончится тем, что ловкость и упорство этих  светских  молодых  людей
возьмут верх над моей неопытностью, - говорил он себе. - Надо мне уехать
и положить конец этому". Маркиз только что поручил ему  управление  мно-
жеством мелких земельных участков и поместий в Нижнем Лангедоке. Необхо-
димо было съездить туда; г-н де Ла-Моль отпустил его с большой неохотой,
ибо во всем, за исключением предметов, связанных с его высокими  полити-
ческими чаяниями, Жюльен сделался теперь как бы его вторым "я".
   "Вот им и не удалось меня поймать, - думал Жюльен, собираясь в  доро-
гу. - А шутки мадемуазель де Ла Моль над ее кавалерами - принимать ли их
за чистую монету или считать, что она все это придумала нарочно для  то-
го, чтобы внушить мне доверие, - не все ли равно? Меня  они,  во  всяком
случае, позабавили.
   Если у них нет заговора против сына бедного плотника, поведение маде-
муазель де Ла-Моль просто непостижимо, - и в такой же мере по  отношению
ко мне, как по отношению к маркизу де Круазенуа.  Вчера,  например,  она
была я