и которая, всего несколько часов тому назад, вся была  ох-
вачена одним только страхом перед карающим богом и всем существом преда-
на своему долгу. Вся ее решимость, подкрепленная стойкостью, не изменяв-
шей ей в течение целого года, не могла устоять перед его мужеством.
   Вскоре в доме началось движение, и г-жу де  Реналь  встревожило  одно
обстоятельство, о котором она совсем было забыла.
   - Эта противная Элиза придет в комнату... А что же нам делать с  этой
громадной лестницей? - сказала она своему возлюбленному. - Куда ее спря-
тать? Ах, знаю, я отнесу ее на чердак! - задорно воскликнула она.
   - Вот такой я тебя помню, такая ты была раньше! - с восторгом  сказал
Жюльен. - Но ведь тебе придется пройти через людскую, где спит лакей?
   - А я оставлю лестницу в коридоре, позову лакея и ушлю  его  куда-ни-
будь.
   - Придумай, что ему сказать, если он, проходя  по  коридору,  заметит
лестницу.
   - Ну, конечно, ангел мой! - отвечала ему г-жа де Реналь, целуя его. -
А ты сразу полезай под кровать, если, не дай бог, Элиза придет сюда  без
меня.
   Жюльен был поражен этой неожиданной веселостью. "Значит,  приближение
настоящей опасности, - подумал он, - не только не пугает,  а,  наоборот,
радует ее, потому что она забывает обо всех своих  угрызениях.  Ах,  вот
поистине бесподобная женщина! Есть чем  гордиться,  властвуя  над  таким
сердцем!" Жюльен был в полном  восхищении.  Г-жа  де  Реналь  приподняла
лестницу: она явно была слишком тяжела для нее. Жюльен подошел помочь ей
и залюбовался ее изящным станом, который отнюдь  не  свидетельствовал  о
большой силе, как вдруг г-жа де  Реналь  без  всякой  помощи  подхватила
лестницу и понесла ее с такой легкостью, словно зато был стул. Она быст-
ро поднялась с ней в коридор четвертого этажа и там положила ее  на  пол
вдоль стены. Затем она кликнула лакея, а чтобы дать ему  время  одеться,
пошла наверх, на голубятню. Когда она минут через пять вернулась в кори-
дор, лестницы там уже не было. Куда же она исчезла? Если бы  Жюльена  не
было в доме, это нимало не обеспокоило бы ее. Но сейчас - если муж  уви-
дит эту лестницу! Страшно подумать, что из этого может  произойти.  Г-жа
де Реналь бросилась искать ее по всему дому. Наконец она  нашла  ее  под
самой крышей, куда ее втащил и даже, по-видимому, припрятал  лакей.  Это
было престранное происшествие, и в другое время оно, несомненно, испуга-
ло бы ее.
   "А не все ли равно, - подумала она, - что может случиться через двад-
цать четыре часа, когда Жюльена здесь не будет? Все уж тогда превратится
для меня в один сплошной ужас и угрызения".
   У нее смутно мелькнула мысль, что для нее это будет смерть, - ах,  не
все ли равно! После такой разлуки - и ведь она думала, что это  уж  нав-
сегда, - судьба вернула ей Жюльена, она снова с ним, а то, что  он  сде-
лал, чтобы добраться до нее, показывает, как сильно он ее любит!
   Она рассказала Жюльену про историю с лестницей.
   - Но что же я скажу мужу, - говорила она, - если лакей  донесет  ему,
что нашел лестницу? - Она с минуту подумала. - Им понадобится по меньшей
мере двадцать четыре часа, чтобы найти крестьянина, который тебе ее про-
дал... - И, бросившись в его объятия и судорожно сжимая его,  она  воск-
ликнула: - Ах! Умереть, умереть бы вот так! - и, прильнув к нему, осыпа-
ла его поцелуями. - Но все-таки я не хочу, чтобы ты  умер  с  голоду,  -
сказала она, смеясь. - Идем, я тебя сейчас спрячу в комнате госпожи Дер-
виль, она у нас всегда на запоре. - Она пошла караулить  в  самый  конец
коридора, а Жюльен бегом пробежал в соседнюю комнату. - Смотри, не  отк-
рывай, если постучат, - сказала она, запирая его, - а впрочем, это могут
быть только дети: им может прийти в голову  затеять  здесь  какую-нибудь
игру.
   - Ты их приведи в сад под окошко, мне хочется на  них  посмотреть,  и
пусть они поговорят.
   - Да! Да! Непременно! - крикнула она ему уходя.
   Она скоро вернулась с апельсинами, бисквитами и бутылкой малаги; хле-
ба ей не удалось стащить.
   - А муж твой что делает? - спросил Жюльен.
   - Пишет, у него там какие-то сделки с крестьянами.
   Но пробило уже восемь часов, и в доме поднялась обычная утренняя суе-
та. Не покажись г-жа де Реналь, ее стали бы искать повсюду. Ей  пришлось
покинуть Жюльена. Но скоро она опять появилась и, пренебрегая всякой ос-
торожностью, принесла ему чашку кофе: она боялась только одного - как бы
он у нее не умер с голоду. После завтрака ей удалось привести детей  под
окна комнаты г-жи Дервиль. Он нашел, что они очень выросли, но ему пока-
залось, что они как-то погрубели, а может быть, это  он  сам  изменился.
Г-жа де Реналь заговорила с ними о  Жюльене.  Старший  очень  дружелюбно
вспоминал о своем наставнике и сожалел о нем, но оба младшие, как оказа-
лось, почти совсем забыли его.
   Г-н де Реналь не выходил из дому в это утро: он без конца бегал вверх
и вниз по лестнице и сновал по всему дому,  занятый  своими  сделками  с
крестьянами, которым он продавал картофель. До самого обеда  у  г-жи  де
Реналь не нашлось ни одной минутки, чтобы навестить своего узника. Когда
позвонили к обеду и подали на стол, ей пришло в голову стащить для  него
тарелку горячего супа. И вот в ту самую минуту, когда она тихонько  под-
ходила к двери его комнаты, осторожно неся тарелку с  супом,  она  вдруг
столкнулась лицом к лицу с тем самым  лакеем,  который  утром  припрятал
лестницу. Он также тихонько крался по коридору и как будто  прислушивал-
ся. Должно быть, Жюльен неосторожно разгуливал у себя в  комнате.  Лакей
удалился, несколько сконфуженный. Госпожа де  Реналь  спокойно  вошла  к
Жюльену; эта встреча с лакеем очень напугала его.
   - Ты боишься, - сказала она ему, - а я сейчас готова встретить  любую
опасность и глазом не моргну. Я только одного боюсь: той  минуты,  когда
останусь одна, после того как ты уедешь. - И она бегом выбежала из  ком-
наты.
   - Ах! - воскликнул восхищенный Жюльен - Только одни муки раскаяния  и
страшат эту удивительную душу!
   Наконец наступил вечер. Г-н де Реналь отправился в Казино.
   Жена его заявила, что у нее ужаснейшая мигрень, и ушла  к  себе;  она
поторопилась отослать Элизу и, едва та ушла, тотчас же  вскочила,  чтобы
выпустить Жюльена.
   Оказалось, что он в самом деле умирает от голода. Г-жа де Реналь отп-
равилась в буфетную за хлебом. Вдруг Жюльен услыхал громкий  крик.  Г-жа
де Реналь вернулась и рассказала ему, что она в темноте подошла к  буфе-
ту, куда убирали хлеб, и едва протянула руку, как наткнулась на  женское
плечо. Оказалось, что это Элиза, и ее-то крик и слышал Жюльен.
   - Что она там делала?
   - Наверно, таскала конфеты или подглядывала за нами, -  отвечала  ему
г-жа де Реналь с полнейшим равнодушием. - Но я, к счастью, нашла  паштет
и большой хлебец.
   - А тут что у тебя? - сказал Жюльен, показывая на карманы ее передни-
ка.
   Госпожа де Реналь совсем забыла, что они у нее с самого обеда  набиты
хлебом.
   Жюльен сжал ее в объятиях: никогда еще  она  не  казалась  ему  такой
прекрасной. "Даже в Париже, - смутно пронеслось у него в голове,  -  ни-
когда я не встречу такую благородную душу!" Эта  ее  неловкость,  свиде-
тельствующая о том, что она не привыкла к такого рода ухищрениям,  соче-
талась в ней с истинным мужеством, присущим человеку,  который  способен
содрогнуться только перед опасностью иного рода,  и  опасностью  гораздо
более страшной, но только в ином смысле.
   Жюльен ужинал с большим аппетитом,  а  подруга  его  подшучивала  над
простотой угощения - ей было страшно позволить себе перейти на серьезный
тон, - как вдруг кто-то с силой рванул дверь. Это был г-н де Реналь.
   - Что вы там заперлись? - кричал он ей.
   Жюльен едва успел спрятаться под диван.
   - Как так? Вы совсем одеты! - сказал г-н де Реналь, входя. - Вы  ужи-
наете и заперлись на ключ!
   В обычный день этот вопрос, заданный со всей  супружеской  резкостью,
привел бы в замешательство г-жу де Реналь, но сейчас она знала, что сто-
ит мужу только чуть-чуть нагнуться - и он увидит Жюльена, ибо г-н де Ре-
наль уселся как раз на тот стул, на котором  только  что  сидел  Жюльен,
прямо напротив дивана.
   Мигрень послужила оправданием всему. Тогда он начал пространно  расс-
казывать ей, каким образом ему удалось выиграть партию на бильярде в Ка-
зино, - "да, партию в девятнадцать франков, представь  себе!  -  говорил
он, и вдруг она заметила на стуле, в трех шагах от них,  шляпу  Жюльена.
Она словно обрела еще больше хладнокровия: спокойно  начала  раздеваться
и, улучив момент, быстро прошла позади мужа и кинула свое платье на стул
со шляпой.
   Наконец г-н де Реналь удалился. Она попросила Жюльена еще раз расска-
зать ей, как он жил в семинарии.
   - Вчера я тебя не слушала: ты говорил, а я только и  думала,  как  бы
мне собраться с духом и прогнать тебя.
   Сегодня ей даже и в голову не приходило  остерегаться.  Они  говорили
очень громко, и было, наверно, уже часа два ночи, как вдруг  их  прервал
неистовый стук в дверь. Это опять был г-н де Реналь.
   - Откройте сейчас же! К нам забрались воры! - кричал  он.  -  Сен-Жан
нынче утром нашел их лестницу.
   - Вот и конец всему! - воскликнула г-жа де Реналь, бросаясь в объятия
Жюльена. - Он убьет нас обоих, он не верит в воров. А  я  умру  в  твоих
объятиях, и умру такая счастливая, какой никогда не была в жизни.
   Она ни слова не отвечала мужу, который бушевал за дверью, и  страстно
целовала Жюльена.
   - Спаси мать Станислава, - сказал он ей,  приказывая  взглядом.  -  Я
прыгну во двор из окна уборной и убегу через сад;  собаки  меня  узнали.
Сверни в узел мою одежду и брось в сад, как только будет возможно. А по-
ка пускай ломает дверь. Главное, никаких признаний: запрещаю  тебе  это.
Пусть уж лучше подозревает, лишь бы не знал наверно.
   - Ты разобьешься насмерть! - вот все, что она сказала, больше она  ни
о чем не тревожилась.
   Она подошла вместе с ним к окну уборной, потом не спеша спрятала  его
одежду. И только после этого она, наконец, отворила мужу, который  прямо
кипел от ярости. Он осмотрел комнату, затем уборную и, не сказав ни сло-
ва, ушел. Одежда Жюльена полетела из окна; он поймал ее и стремглав бро-
сился бежать к нижней террасе сада, в сторону Ду.
   Вдруг около его уха просвистела пуля, и тотчас же позади загремел ру-
жейный выстрел.
   "Это не господин де Реналь, - подумал Жюльен - Он слишком плохо стре-
ляет". Собаки бежали рядом с ним, не лая. Вторая пуля, видимо,  перебила
лапу одной из собак, потому что она жалобно завизжала. Жюльен перескочил
через ограду, пробежал вдоль нее шагов пятьдесят  и  бросился  бежать  в
противоположном направлении Он услышал  перекликавшиеся  голоса  и  ясно
разглядел  своего  врага-лакея,  который  стрелял  из  ружья;   какой-то
крестьянин по ту сторону сада тоже принялся стрелять,  но  в  это  время
Жюльен уже стоял на берегу Ду и одевался.
   Через час он был уже на расстоянии лье от Верьера, на дороге в  Жене-
ву. "Если у них действительно есть подозрения, -  думал  Жюльен,  -  они
бросятся ловить меня по дороге в Париж".
 
 
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   Она некрасива, потому что не нарумянена.
   Сент-Бев.
 
 
   I
   СЕЛЬСКИЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ
 
   О rus, quando ego le adspiciam [23]
   Гораций.
 
   - Вы, сударь, верно, почтовых дожидаетесь на Париж? - сказал ему  хо-
зяин гостиницы, куда он зашел перекусить.
   - Сегодня не удастся, - поеду завтра, я не тороплюсь, -  отвечал  ему
Жюльен.
   Он старался придать себе как нельзя более равнодушный вид; как раз  в
эту минуту подкатила почтовая карета. В ней оказалось два свободных мес-
та.
   - Как! Да это ты, дружище Фалькоз! - воскликнул путешественник, ехав-
ший из Женевы, другому, который входил в карету вслед за Жюльеном.
   - А я думал, ты устроился где-то под Лионом, - сказал  Фалькоз,  -  в
какой-нибудь пленительной долине на берегах Роны.
   - Устроился! Бегу оттуда.
   - Да что ты! Ты, Сен-Жиро, и бежишь? С этаким пресвятым  видом  и  ты
умудрился попасть в преступники! - сказал Фалькоз, рассмеявшись.
   - Да, оно, пожалуй, было бы и лучше, клянусь честью. Я бегу  от  этой
чудовищной жизни, которую ведут в провинции. Я, ты знаешь,  люблю  лесов
зеленую прохладу и сельскую тишину. Сколько раз ты упрекал меня за  этот
романтизм. Никогда в жизни я не хотел слушать эту проклятую политику,  а
она-то меня оттуда и выгнала.
   - А к какой же ты партии принадлежишь?
   - Да ни к какой решительно, - это меня и погубило. Вот тебе  вся  моя
политика: я люблю музыку, живопись. Хорошая книга для меня - целое собы-
тие. Скоро мне стукнет сорок четыре года.  Сколько  мне  осталось  жить?
Пятнадцать, двадцать - ну, тридцать лет, самое большее. Так вот!  Я  ду-
маю, лет через тридцать министры сделаются немного половчее, но уж,  ко-
нечно, это будут такие же отменно честные люди, как  и  сейчас.  История
Англии показывает мне, все равно как зеркало, все наше  будущее.  Всегда
найдется какой-нибудь король, которому захочется расширить свои прерога-
тивы, всегда мечты о депутатском кресле, слава и  сотни  тысяч  франков,
которые загребал Мирабо, будут мешать спать  провинциальным  богачам,  и
это у них называется - быть либералом и любить народ.  Жажда  попасть  в
пэры или в камер-юнкеры вечно будет подстегивать ультрароялистов. Всякий
будет стремиться стать у руля на государственном корабле, ибо за это не-
дурно платят. И неужели там так-таки никогда и не найдется скромного ма-
ленького местечка для обыкновенного путешественника?
   - Да в чем дело-то? Выкладывай, что с тобой случилось?  Должно  быть,
что-нибудь очень занятное, принимая во внимание твой невозмутимый харак-
тер: уж не последние ли выборы выгнали тебя из провинции?
   - Мои несчастья начались много раньше. Четыре года тому назад,  когда
мне было сорок, у меня было пятьсот тысяч франков, а нынче мне на четыре
года больше, денег у меня, похоже, тысяч на пятьдесят франков  поубавит-
ся, и теряю я их на продаже моего замка  Монфлери  на  Роне...  Чудесное
место...
   В Париже мне осточертела эта постоянная комедия, которую нас  застав-
ляет ломать так называемая цивилизация  девятнадцатого  века.  Я  жаждал
благодушия и простоты И вот я покупаю себе именьице в горах, над  Роной.
Красота неописуемая, лучше на всем свете не сыщешь.
   Приходский священник и мелкопоместные дворянчики, мои соседи,  ухажи-
вают за мной целых полгода, я их кормлю обедами, говорю: "Я уехал из Па-
рижа, чтобы больше за всю жизнь мою не слышать ни одного слова о полити-
ке. Как видите, я даже ни на одну газету не подписался. И чем меньше мне
почтальон писем носит, тем мне приятнее".
   Но у приходского священника, оказывается, свои виды:  вскорости  меня
начинают неотступно осаждать тысячами всяких бесцеремонных требований  и
придирок. Я собирался уделять в пользу бедняков две-три сотни франков  в
год. Нет! У меня требуют их на какие-то богоспасаемые общества - святого
Иосифа, святой Девы и так далее. Я отказываюсь - на  меня  начинают  сы-
паться всяческие поношения. А я, дурак, огорчаюсь. Я уж больше  не  могу
вылезти из дома утром и спокойно бродить себе, наслаждаясь красотой  на-
ших гор, - непременно  какая-нибудь  пакость  нарушит  мое  мечтательное
настроение и самым отвратительным образом напомнит о существовании людей
и их злобы. Ну вот, скажем, идет крестный ход с молебствием  -  люблю  я
это пение (ведь это, верно, еще греческая мелодия), - так они моих полей
не благословляют, потому что, говорит наш поп, сии поля суть поля нечес-
тивца. У старой ханжи-крестьянки пала корова. Так это, говорит,  оттого,
что она паслась возле пруда, который принадлежит  мне,  нечестивцу,  па-
рижскому философу, - и через неделю все мои рыбки плавают брюшком  вверх
отравили негашеной известью. И вот такие пакости подносятся мне  тысячью
всяческих способов Мировой судья - честный человек, но он боится за свое
место, и потому вечно я у  него  оказываюсь  неправ.  Деревенский  покой
превращается для меня в ад. А раз люди видят, что от меня  отрекся  при-
ходский священник, глава местного общества иезуитов, и  меня  не  думает
поддерживать отставной капитан, глава тамошних либералов,  все  на  меня
ополчаются, все, вплоть до каменщика, который целый год жил на моих хле-
бах, вплоть до каретника, который, починяя мои  плуги,  попробовал  было
обжулить меня безнаказанно.
   Наконец, чтобы иметь хоть какую-нибудь поддержку и выиграть хоть одну
из моих судебных тяжб, я делаюсь либералом, ну, а тут как раз,  как  вот
ты и сказал, подоспели эти окаянные выборы: от меня требуют, чтобы я го-
лосовал.
   - За неизвестного тебе кандидата?
   - Да нет, он слишком хорошо мне известен! Я отказываюсь -  чудовищная
неосторожность! Тут уж на меня мигом обрушиваются либералы, и  положение
мое становится невыносимым Я полагаю, что если бы приходскому попу приш-
ло в голову обвинить меня в том, что я зарезал мою судомойку,  так  наш-
лось бы двадцать свидетелей из той и другой клики, которые видели своими
глазами, как я совершил это преступление.
   - А ты хотел жить в деревне и не угождать страстишкам своих  соседей,
даже не слушать их болтовни? Какая слепота!
   - Ну, теперь-то я прозрел. Монфлери продается; пусть уж я потеряю  на
этом пятьдесят тысяч франков, коли понадобится, но я просто  в  себя  не
могу прийти от радости, что выбрался, наконец, из этого ада лицемерия  и
мерзостей.
   Теперь я решил искать одиночества и сельской  тишины  в  единственном
месте во Франции, где его можно найти, - в мансарде на  пятом  этаже,  с
окнами на Елисейские Поля. И я даже, знаешь, подумываю, не обеспечить ли
мне свою политическую репутацию в Рульском квартале подношением  просфор
нашему приходу.
   - Да, этого с тобой не случилось бы при Бонапарте! - сказал  Фалькоз,
и глаза его сверкнули гневом и сожалением.
   - Здравствуйте, пожалуйста! А чего же он совался куда не  надо,  этот
твой Бонапарт? Все, что я теперь терплю, - его рук дело.
   Тут Жюльен, слушавший внимательно, насторожился еще больше. Он с пер-
вых же слов догадался, что бонапартист Фалькоз не  кто  иной,  как  друг
детства г-на де Реналя, отрекшегося от  него  в  1816  году,  а  философ
Сен-Жиро, должно быть, брат того самого начальника канцелярии в  префек-
туре... который умел прибирать к своим  рукам  по  дешевке  общественные
здания на торгах.
   - Все это твой Бонапарт наделал, - продолжал  СенЖиро.  -  Порядочный
человек сорока лет от роду, с пятьюстами тысяч франков в кармане, как бы
он ни был безобиден, не может обосноваться в провинции и обрести там мир
душевный, - попы да тамошняя знать изгоняют его оттуда.
   - Ах, не говори о нем так! - воскликнул Фалькоз. - Никогда Франция не
пользовалась таким уважением среди народов, как эти тринадцать лет, ког-
да он царствовал. Все, все, что тогда ни делалось, было полно величия.
   - Твой император, чтоб его черт побрал, - возразил  сорокачетырехлет-
ний господин, - был велик только на полях сражений да еще когда он навел
порядок в финансах в тысяча восемьсот втором году. А  что  означает  все
его поведение после этого? Все эти его камергеры, и эта помпа, и  приемы
в Тюильри - все это просто повторение, новое издание все той же монархи-
ческой чепухи. Его подновили, подправили, это издание, и  оно  могло  бы
еще продержаться век, а то и два. Знати и попам захотелось  вернуться  к
старому, но у них нет той железной руки, которая  умела  бы  преподнести
его публике.
   - Вот уж поистине речь старого газетчика!
   - Кто меня согнал с моей земли? - продолжал разъяренный  газетчик.  -
Попы, которых Наполеон вернул своим конкордатом, вместо того чтобы  дер-
жать их на том же положении, как держат в государстве врачей, адвокатов,
астрономов, считать их за обыкновенных граждан  и  отнюдь  не  интересо-
ваться ремеслом, при помощи которого они зарабатывают себе на хлеб. Раз-
ве сейчас могли бы существовать эти наглецы-дворянчики, если бы твой Бо-
напарт не по