для каких бы то ни было  иных  воз-
можностей. Но и после всех этих прекрасных рассуждений маркиз в  глубине
души никак не мог свыкнуться с мыслью, что надо  навсегда  расстаться  с
надеждой на табурет для своей дочери.
   Его память, его воображение были насыщены всевозможными  похождениями
и разными ловкими проделками, которые были еще возможны в дни его  юнос-
ти. Уступать необходимости, опасаться закона казалось ему просто нелепым
и недостойным для человека его положения. Как дорого приходилось ему те-
перь расплачиваться за все те обольстительные мечты о будущности дочери,
которыми он тешил себя в течение десяти лет!
   "И кто бы мог это предвидеть? - мысленно восклицал он.  -  Девушка  с
таким надменным характером, с  таким  замечательным  умом!  И  ведь  она
больше меня гордилась именем, которое она носит! Еще когда она была  ре-
бенком, самые знатные люди Франции просили у меня ее руки.
   Да, надо забыть о всяком благоразумии! Уж таково наше время, все  ле-
тит вверх тормашками. Мы катимся к полному хаосу".
 
 
   XXXIV
   ЧЕЛОВЕК С ГОЛОВОЙ
 
   Префект ехал верхом и рассуждал сам с собой?" Почему бы мне не  стать
министром, председателем сове та, герцогом? Войну я бы  стал  вести  вот
каким образом!.. А вот как бы я расправился и заковал в  кандалы  всяких
охотников до нововведений!"
   "Глоб"
 
   Никакие доводы рассудка  не  в  состоянии  уничтожить  могущественной
власти целого десятилетия сладостных грез. Маркиз соглашался,  что  сер-
диться неблагоразумно, но не мог решиться простить. "Если бы этот Жюльен
погиб как-нибудь неожиданно, от несчастного случая!.." - думал он  иног-
да. Так его удрученное воображение пыталось утешить себя самыми  неверо-
ятными фантазиями. И это парализовало влияние всех мудрых доводов аббата
Пирара. Прошел месяц, и разговоры о том, как  прийти  к  соглашению,  не
подвинулись ни на шаг.
   В этом семейном деле совершенно так же, как и в  делах  политических,
маркиза вдруг осеняли блестящие идеи и воодушевляли его дня  на  три.  И
тогда всякий другой план действий, исходивший  из  трезвых  рассуждений,
отвергался им, ибо трезвые рассуждения только тогда  имели  силу  в  его
глазах, когда они поддерживали его излюбленный план. В течение трех дней
он со всем пылом и воодушевлением истинного поэта трудился над тем, что-
бы повернуть дело так, как ему хотелось; но проходил еще день, и он  уже
не думал об этом.
   Сначала Жюльен недоумевал - его сбивала с толку медлительность марки-
за, но когда прошло несколько недель, он стал догадываться, что  г-н  де
Ла-Моль просто не знает, на что решиться.
   Госпожа де Ла-Моль и все в доме были уверены, что Жюльен уехал в про-
винцию по делам управления их поместьями. Он скрывался в доме аббата Пи-
рара и почти каждый день виделся с Матильдой; каждое утро она  приходила
к отцу и проводила с ним час; но иногда они по целым неделям не разгова-
ривали о том, чем были поглощены все их мысли.
   - Я знать не хочу, где он, этот человек, - сказал ей однажды  маркиз.
- Пошлите ему это письмо.
   Матильда прочла:
   "Лангедокские земли приносят 20 600 франков. Даю 10600  франков  моей
дочери и 10000 франков господину Жюльену Сорелю. Отдаю,  разумеется,  и,
земли также. Скажите нотариусу, чтобы приготовил две отдельные дарствен-
ные и пусть принесет мне их завтра; после этого все отношения между нами
порваны. Ах, сударь! Мог ли я ожидать от вас всего этого?
   Маркиз де Ла-Моль.
   - Благодарю от всей души, - весело сказала Матильда. - Мы поселимся в
замке д'Эгийон, поблизости от Ажена и Марманды. Говорят, это очень живо-
писные места, настоящая Италия.
   Этот дар чрезвычайно удивил Жюльена. Теперь это был уже не  тот  неп-
реклонный, холодный человек, каким мы его  знали.  Судьба  сына  заранее
поглощала все его мысли. Это неожиданное и довольно солидное для  такого
бедного человека состояние сделало его честолюбцем. Теперь у него с  же-
ной было 36 000 франков ренты. Что касается Матильды,  все  существо  ее
было поглощено одним-единственным чувством - обожанием мужа: так она те-
перь всегда из гордости называла Жюльена. И все честолюбие ее сосредото-
чивалось исключительно на том, чтобы добиться признания этого брака. Она
без конца превозносила высокое благоразумие, которое проявила,  соединив
свою судьбу с таким выдающимся человеком. Личные достоинства -  вот  был
излюбленный довод, на который она неизменно опиралась.
   Длительная разлука, множество всяких дел,  редкие  минуты,  когда  им
удавалось поговорить друг с другом о своей любви, - все это  как  нельзя
лучше помогало плодотворному действию мудрой  политики,  изобретенной  в
свое время Жюльеном.
   Наконец Матильда вышла из терпения и возмутилась, что  ей  приходится
урывками видеться с человеком, которого она теперь по-настоящему полюби-
ла.
   В порыве этого возмущения она написала отцу, начав свое  письмо,  как
Отелло:
   "То, что я предпочла Жюльена светским удовольствиям, которые общество
могло предоставить дочери господина де  Ла-Моля,  выбор  мой  доказывает
достаточно ясно. Все эти радости мелкого самолюбия и  пустого  тщеславия
для меня не существуют. Вот уже полтора месяца, как я живу в  разлуке  с
моим мужем. Этого довольно, чтобы  засвидетельствовать  мое  уважение  к
Вам. На будущей неделе, не позднее четверга, я покину родительский  дом.
Ваши благодеяния обогатили нас. В тайну мою  не  посвящен  никто,  кроме
почтенного аббата Пирара. Я отправляюсь к нему, он нас обвенчает, а  час
спустя мы уже будем на пути в Лангедок и не появимся в Париже впредь  до
Вашего разрешения. Одно только заставляет сжиматься мое сердце - все это
станет пищей для пикантных анекдотов на мой счет и на Ваш.  Остроты  ка-
ких-нибудь глупцов, пожалуй, заставят нашего доблестного Норбера  искать
ссоры с Жюльеном. А при таких обстоятельствах - я хорошо знаю  его  -  я
буду бессильна оказать на Жюльена какое-либо воздействие: в нем  загово-
рит дух восставшего плебея. Умоляю Вас на коленях, отец, придите на  мое
венчание в церковь аббата Пирара в  следующий  четверг.  Это  обезвредит
ехидство светских пересудов и отвратит опасность, угрожающую жизни Ваше-
го единственного сына и жизни моего мужа... ", и так далее, и так далее.
   Это письмо повергло маркиза в необыкновенное смятение. Итак,  значит,
необходимо в конце концов принять какое-то решение. Все его правила, все
привычные дружеские связи утратили для него всякое значение.
   В этих исключительных обстоятельствах в нем  властно  заговорили  все
истинно значительные черты его характера, выкованные великими потрясени-
ями, которые он пережил в юности. Невзгоды эмиграции сделали его  фанта-
зером. После того как он на протяжении двух лет видел  себя  обладателем
громадного состояния, пожинал всякие отличия при дворе, 1790 год внезап-
но вверг его в ужасную нищету эмиграции. Эта  суровая  школа  перекроила
душу двадцатидвухлетнего юноши. Он, в сущности, чувствовал себя  как  бы
завоевателем, раскинувшим лагерь среди всего своего богатства;  оно  от-
нюдь не порабощало его. Но это же самое  воображение,  которое  уберегло
его душу от губительной отравы  золота,  сделало  его  жертвой  безумной
страсти - добиться во что бы то ни стало для своей дочери громкого титу-
ла.
   В продолжение последних полутора месяцев маркиз, повинуясь внезапному
капризу, вдруг решал обогатить Жюльена, бедность которого  казалась  ему
чем-то унизительным, позорным для него самого, маркиза де ЛаМоля, чем-то
немыслимым для супруга его дочери. Он швырял деньгами.  На  другой  день
его воображение кидалось в другую сторону: ему казалось, что Жюльен пой-
мет этот немой язык расточительной щедрости, переменит имя, уедет в Аме-
рику и оттуда напишет Матильде, что он для нее больше не существует. Г-н
де ЛаМоль уже представлял себе это письмо написанным, стараясь  угадать,
какое действие может оно оказать на его дочь.
   Когда все эти юношеские мечты были разрушены  подлинным  письмом  Ма-
тильды, маркиз после долгих раздумий о том, как бы ему убить Жюльена или
заставить его исчезнуть, вдруг неожиданно загорелся желанием создать ему
блестящее положение. Он даст ему имя одного из своих владений. Почему бы
не передать ему и титул? Герцог  де  Шон,  его  тесть,  после  того  как
единственный сын его был убит в Испании, не раз уже  говаривал  маркизу,
что он думает передать свой титул Норберу...
   "Нельзя отказать Жюльену в  исключительных  деловых  способностях,  в
редкой отваге, пожалуй, даже и в некотором блеске... - рассуждал  сам  с
собой маркиз. - Но в глубине этой натуры есть что-то пугающее.  И  такое
впечатление он производит  решительно  на  всех,  значит,  действительно
что-то есть. (И чем труднее было определить это "что-то", тем больше пу-
гало оно пылкое воображение старого маркиза.)
   Моя дочь очень тонко выразила это как-то на днях (в письме,  которого
мы не приводим): "Жюльен не пристал ни к одному салону, ни к какой  кли-
ке". Он не заручился против меня ни малейшей поддержкой, если я от  него
откажусь, он останется без всего... Но что это -  просто  его  неведение
современного состояния общества? Я два или три  раза  говорил  ему:  до-
биться какого-нибудь положения, выдвинуться можно только при помощи  са-
лонов...
   Нет, у него нет ловкости и хитрости какого-нибудь проныры, который не
упустит ни удобной минуты, ни благоприятного случая... Это характер  от-
нюдь не в духе Людовика XI. А с другой стороны, я вижу, что  он  руково-
дится отнюдь не возвышенными правилами. Для  меня  это  что-то  непонят-
ное... Может быть, он внушил себе все эти правила, чтобы не давать  воли
своим чувствам?
   В одном можно не сомневаться: он не выносит презрения, и этим-то я  и
держу его.
   У него нет преклонения перед знатностью, по правде сказать, нет ника-
кого врожденного уважения к нам. В этом его недостаток.  Но  семинарская
душонка может чувствовать себя неудовлетворенной  только  от  отсутствия
денег и жизненных благ. У него совсем другое: он ни за  что  в  мире  не
позволит, чтобы его презирали".
   Прижатый к стене письмом дочери, г-н де Ла-Моль понимал, что надо  на
что-то решиться. Так вот, прежде всего надо выяснить самое главное:  "Не
объясняется ли дерзость Жюльена, побудившая его ухаживать  за  моей  до-
черью, тем, что он знал, что я люблю ее больше всего на свете  и  что  у
меня сто тысяч экю ренты?
   Матильда уверяет меня в противном... Нет, дорогой господин Жюльен,  я
хочу, чтобы у меня на этот счет не было ни малейшего сомнения.
   Что это: настоящая любовь, неудержимая и внезапная? Или низкое  домо-
гательство, желание подняться повыше, создать себе блестящее  положение?
Матильда весьма прозорлива, она сразу почувствовала, что это соображение
может погубить его в моих глазах, отсюда, разумеется, и  это  признание:
она, видите ли, полюбила его первая.
   Девушка с таким гордым характером - и поверить, что она  забылась  до
того, чтобы делать ему откровенные авансы? Пожимать ему руку  вечером  в
саду, - какой ужас! Будто у нее не было сотни иных,  менее  непристойных
способов дать ему понять, что она его отличает?
   Кто оправдывается, тот сам себя выдает; я не верю Матильде..." В этот
вечер рассуждения маркиза были много более решительны и последовательны,
чем обычно. Однако привычка взяла свое: он решил  выиграть  еще  немного
времени и написать дочери, ибо у них теперь завязалась переписка из  од-
ной комнаты особняка в другую. Г-н де Ла-Моль не решался спорить  с  Ма-
тильдой и переубеждать ее. Он боялся, как бы это не кончилось  внезапной
уступкой с его стороны.
   Письмо:
   "Остерегайтесь совершить еще новые глупости; вот Вам патент гусарско-
го поручика на имя шевалье Жюльена Сореля де Ла-Верне. Вы видите, чего я
только не делаю для него. Не спорьте со мной, не спрашивайте меня. Пусть
изволит в течение двадцати четырех часов явиться в Страсбург, где  стоит
его полк. Вот вексельное письмо моему банкиру;  повиноваться  беспрекос-
ловно".
   Любовь и радость Матильды были  безграничны,  она  решила  воспользо-
ваться победой и написала тотчас же:
   "Господин де Ла-Верне бросился бы к Вашим ногам,  не  помня  себя  от
благодарности, если бы он только знал, что Вы для него делаете.  Но  при
всем своем великодушии отец мой забывает обо мне -  честь  Вашей  дочери
под угрозой. Малейшая нескромность может запятнать ее навеки, и тогда уж
и двадцать тысяч экю ренты не смоют этого позора. Я пошлю патент  госпо-
дину де Ла-Верне только в том случае, если Вы мне дадите  слово,  что  в
течение следующего месяца моя  свадьба  состоится  публично  в  Вилькье.
Вскоре после этого срока, который умоляю Вас не пропустить. Ваша дочь не
сможет появляться на людях иначе, как под именем  госпожи  де  Ла-Верне.
Как я благодарна Вам, милый папа, что Вы избавили меня от этого имени  -
Сорель... ", и так далее, и так далее.
   Ответ оказался неожиданным.
   "Повинуйтесь, или я беру все назад. Трепещите, юная сумасбродка.  Сам
я еще не имею представления, что такое Ваш Жюльен, а Вы и  того  меньше.
Пусть отправляется в Страсбург и ведет себя как следует. Я сообщу о моем
решении через две недели".
   Этот решительный ответ весьма удивил Матильду. "Я не знаю, что  такое
Ваш Жюльена - эти слова захватили ее воображение, и ей тут же стали  ри-
соваться самые увлекательные возможности, которые она уже  принимала  за
истину. "Ум моего Жюльена не подгоняется к тесному покрою пошлого салон-
ного образца, и именно это доказательство его исключительной натуры вну-
шает недоверие отцу.
   Однако, если я не послушаюсь его каприза, дело может дойти до публич-
ного скандала, а огласка, конечно, весьма дурно повлияет на мое  положе-
ние в свете и, быть может, даже несколько охладит ко мне Жюльена.  А  уж
после такой огласки... жалкое существование по крайней мере лет  на  де-
сять. А безумство выбрать себе мужа за его личные достоинства не  грозит
сделать тебя посмешищем только тогда, когда  ты  располагаешь  громадным
состоянием. Если я буду жить вдалеке от отца, то  он,  в  его  возрасте,
легко может позабыть обо мне... Норбер  женится  на  какой-нибудь  обая-
тельной ловкой женщине. Ведь сумела же герцогиня Бургундская  обольстить
старого Людовика XIV".
   Она решила  покориться,  но  остереглась  показать  отцовское  письмо
Жюльену. Зная его неистовый характер, она опасалась какой-нибудь  безум-
ной выходки.
   Когда вечером она рассказала Жюльену, что он теперь  гусарский  пору-
чик, радость его не знала границ. Можно себе  представить  эту  радость,
зная честолюбивые мечты всей его жизни и эту его новую страсть к  своему
сыну. Перемена имени совершенно ошеломила его.
   "Итак, - сказал он себе, - роман мой в конце концов завершился,  и  я
обязан этим только самому себе. Я сумел заставить полюбить себя эту  чу-
довищную гордячку, - думал он, поглядывая на Матильду, - отец ее не  мо-
жет жить без нее, а она без меня".
 
 
   XXXV
   ГРОЗА
 
   Даруй мне, господи, посредственность
   Мирабо
 
   Душа его упивалась, он едва отвечал на пылкую  нежность  Матильды  Он
был мрачен и молчалив. Никогда еще он не казался Матильде столь  необык-
новенным, и никогда еще она так не боготворила его Она дрожала от  стра-
ха, как бы его чрезмерно чувствительная гордость не испортила дело.
   Она видела, что аббат Пирар является в  особняк  чуть  ли  не  каждый
день. Может быть, Жюльен через него узнал что-нибудь о намерениях ее от-
ца? Или, может быть, поддавшись минутной  прихоти,  маркиз  сам  написал
ему? Чем объяснить этот суровый вид Жюльена после такой счастливой  нео-
жиданности? Спросить его она не осмеливалась.
   Не осмеливалась! Она, Матильда! И вот с этой минуты в  ее  чувство  к
Жюльену прокралось что-то смутное, безотчетное, что-то похожее на  ужас.
Эта черствая душа познала в своей любви все, что только доступно челове-
ческому существу, взлелеянному  среди  излишеств  цивилизации,  которыми
восхищается Париж.
   На другой день, на рассвете, Жюльен явился к аббату  Пирару.  За  ним
следом во двор въехали почтовые лошади, запряженные  в  старую  разбитую
колымагу, нанятую на соседнем почтовом дворе.
   - Такой экипаж вам теперь не годится, - брюзгливым тоном  сказал  ему
суровый аббат. - Вот вам двадцать тысяч франков,  подарок  господина  де
Ла-Моля; вам рекомендуется истратить их за  год,  но  постараться,  нас-
колько возможно, не давать повода для насмешек. (Бросить  на  расточение
молодому человеку такую огромную сумму, с точки зрения священника, озна-
чало толкнуть его на грех.)
   Маркиз добавляет: господин Жюльен де Ла-Верне должен считать, что  он
получил эти деньги от своего отца, называть коего нет надобности  Госпо-
дин де ЛаВерне, быть может, найдет уместным  сделать  подарок  господину
Сорелю, плотнику в Верьере, который заботился о нем в детстве...
   - Я могу взять на себя эту часть его поручений, - добавил аббат, - я,
наконец, убедил господина де ЛаМоля пойти на мировую  с  этим  иезуитом,
аббатом Фрилером. Его влияние, разумеется, намного превышает  наше.  Так
вот, этот человек, который, в сущности, управляет всем Безансоном,  дол-
жен признать ваше высокое происхождение - это будет одним  из  негласных
условий мирного соглашения.
   Жюльен не мог совладать со своими чувствами и бросился аббату на шею.
Ему уже казалось, что его признали.
   - Что это? - сказал аббат Пирар, отталкивая его, - что говорит в вас,
светское тщеславие?.. Так вот, что касается Сореля и его  сыновей,  -  я
предложу им от своего имени пенсию в пятьсот франков, которая  будет  им
выплачиваться ежегодно, покуда я буду доволен их поведением.
   Жюльен уже снова был холоден и высокомерен. Он поблагодарил, но в вы-
ражениях крайне неопределенных и ни к чему не обязывающих. "А ведь впол-
не возможно, что я побочный сын какого-нибудь видного сановника, сослан-
ного грозным Наполеоном в наши горы!" С каждой минутой эта  мысль  каза-
лась ему все менее и менее невероятной. "Моя ненависть к отцу явилась бы
в таком случае прямым доказательством... Значит, я, вовсе  не  такой  уж
изверг!"
   Спустя несколько дней  после  этого  монолога  Пятнадцатый  гусарский
полк, один из самых блестящих полков французской армии, стоял  в  боевом
порядке на плацу города Страсбурга. Шевалье де Ла-Верне гарцевал на пре-
восходном эльзасском жеребце, который обошелся ему в шесть  тысяч  фран-
ков. Он был зачислен в полк в чине поручика, никогда не числившись  под-
поручиком, разве что в именных списках какого-нибудь полка, о котором он
никогда не слыхал.
   Его бесстрастный вид, суровый и чуть ли не злой взгляд,  бледность  и
неизменное хладнокровие - все это заставило заговорить о нем  с  первого
же дня. Очень скоро его безукоризненная и весьма  сдержанная  учтивость,
ловкость в стрельбе и в фехтовании, обнаруженные им  безо  всякого  бах-
вальства, отняли охоту у остряков громко подшучивать над ним. Поколебав-
шись пять-шесть  дней,  общественное  мнение  полка  высказалось  в  его
пользу. "В этом молодом человеке, - говорили старые полковые  зубоскалы,
- все есть, не хватает только одного - молодости".
   Из Страсбурга Жюльен написал г-ну Шелану, бывшему  верьерскому  кюре,
который теперь был уже в весьма преклонных летах:
   "Не сомневаюсь, что Вы с радостью узнали о важных  событиях,  которые
побудили моих родных обогатить меня. Прилагаю пятьсот  франков  и  прошу
Вас раздать их негласно, не называя моего имени, несчастным, которые об-
ретаются ныне в такой же бедности, в какой когда-то пребывал я, и  кото-
рым Вы, конечно, помогаете, как когда-то помогали мне..."
   Жюльена обуревало честолюбие, но отнюдь не тщеславие; однако  это  не
мешало ему уделять очень много внимания своей внешности. Его лошади, его
мундир, ливреи его слуг - все было в  безукоризненном  порядке,  который
поддерживался с пунктуальностью, способной сделать честь английскому ми-
лорду. Став чуть ли не вчера поручиком по протекции, он уже рассчит