Ла-Моль не пожелала его слушать и исчезла. Жюльен был в восторге, ибо он
не знал, что ей сказать.
   "Если только все это не шутка, которую они затеяли  сообща  с  графом
Норбером, ясно как день, что именно мои  невозмутимо  холодные  взгляды,
они-то и зажгли эту диковинную любовь, которую эта знатная девица  взду-
мала питать ко мне. Я оказался бы непозволительно  глуп,  если  бы  ког-
да-нибудь позволил себе увлечься всерьез этой долговязой белобрысой кук-
лой". Это умозаключение привело к тому, что он почувствовал  себя  таким
холодным и расчетливым, каким никогда в жизни не был.
   "В сражении, которое сейчас готовится, - продолжал он, - ее  дворянс-
кая гордость будет своего рода пригорком - военной позицией между мной и
ею. Вот по нему-то и надо бить. Я преглупо поступил, оставшись в Париже.
Эта оттяжка с отъездом унижает меня, ставит меня в невыгодное положение,
если, конечно, это не что иное, как комедия. А чем бы я  рисковал,  если
бы уехал? Вышло бы, что и я насмеялся над ними, в случае если они насме-
хаются надо мной. А если она действительно  сколько-нибудь  интересуется
мной, то ее интерес ко мне только вырос бы от этого во сто раз".
   Письмо м-ль де Ла-Моль до такой степени приятно  польстило  тщеславию
Жюльена, что хоть он и посмеивался, не решаясь поверить тому, что  прои-
зошло, но ему и в голову не пришло серьезно подумать, как уместен был бы
его отъезд.
   Он был чрезвычайно чувствителен к своим промахам, -  это  была  злос-
частная черта его характера. На этот раз он до такой степени  огорчился,
что у него чуть ли не вылетела из памяти необычайная победа, предшество-
вавшая этой маленькой неудаче, когда вдруг, часов около девяти, на поро-
ге библиотеки появилась м-ль де Ла-Моль, бросила ему письмо и убежала.
   "Похоже, что это будет роман в  письмах,  -  промолвил  он,  поднимая
письмо. - Неприятель делает вероломную вылазку, ну, а я пущу в  ход  хо-
лодность и добродетель!"
   У него просили определенного ответа, при этом с  таким  высокомерием,
что его это развеселило. Он доставил себе удовольствие и  исписал  целых
две страницы, дурачась над людьми,  которым  вздумалось  издеваться  над
ним, и в конце письма забавы ради прибавил, что уезжает завтра рано  ут-
ром.
   Окончив письмо, от тут же подумал: "Отдам ей в саду". Он вышел в  сад
и поглядел на окна комнаты м-ль де Ла-Моль.
   Комната ее помещалась во втором этаже, рядом с апартаментами  матери,
но под ними были большие антресоли.
   Второй этаж был расположен так высоко, что Жюльена, который с письмом
в руках прогуливался по липовой аллее, нельзя было увидеть из окна  м-ль
де ЛаМоль. Его совершенно закрывал свод из липовых деревьев, подстрижен-
ных с необыкновенной тщательностью.
   "Да что это я! - вдруг с досадой подумал Жюльен. - Какая опять  неос-
торожность! Если все это задумано нарочно, чтобы посмеяться надо мной, -
расхаживать тут, на виду, с письмом в руке - значит помогать моим непри-
ятелям".
   Комната графа Норбера находилась как раз над комнатой его  сестры,  и
стоило только Жюльену выйти из-под  зеленого  свода  подстриженных  лип,
граф и его друзья могли отлично наблюдать за всеми его движениями.
   Мадемуазель де Ла-Моль появилась у своего окна. Он показал ей  уголок
письма, она кивнула. Жюльен бегом бросился к себе наверх и вдруг на  па-
радной лестнице столкнулся лицом к лицу с прелестной Матильдой,  которая
совершенно спокойно выхватила у него из рук письмо и посмотрела на  него
смеющимися глазами.
   "Сколько чувства бывало в глазах бедняжки госпожи де Реналь, -  поду-
мал Жюльен, - когда уже спустя полгода после того, как мы  стали  близки
друг другу, она так робко брала у меня из рук письмо. Мне  кажется,  она
ни разу в жизни не смотрела на меня смеющимися глазами".
   Он не пытался довести свою мысль до конца и найти ей объяснение; быть
может, он устыдился суетности своих побуждений. "Но  какая  же,  однако,
разница, - не унималась мысль, - и в изяществе  утреннего  туалета  и  в
изяществе манер! Всякий человек со вкусом, увидев Матильду на расстоянии
тридцати шагов, сразу поймет, к какому классу общества  принадлежит  эта
девушка. Вот уж это у нее действительно бесспорное достоинство".
   Так, пошучивая, Жюльен все-таки не признавался себе до конца в  своей
мысли: ведь у г-жи де Реналь не было маркиза де Круазенуа,  которым  она
могла бы для него пожертвовать. Единственным  его  соперником  был  этот
гнусный помощник префекта г-н Шарко, который называл себя де  Можироном,
потому что никого из Можиронов в живых не осталось.
   В пять часов дня Жюльен получил третье письмо: ему бросили его с  са-
мого порога библиотеки. И опять м-ль де Ла-Моль  сразу  убежала.  "Какая
страсть к переписке! - смеясь, подумал Жюльен. - Так просто было бы  по-
говорить друг с другом! Ясно, неприятель желает заполучить  мои  письма,
да побольше!" Он, не торопясь, распечатал письмо. "Опять  красивые  фра-
зы..." - подумал он, но, пробежав письмо глазами, он  побледнел.  В  нем
было всего восемь строк:
   "Мне надо поговорить с вами, мне необходимо поговорить с вами сегодня
же вечером: как только  пробьет  час  ночи,  выходите  в  сад.  Возьмите
большую лестницу садовника, у колодца, подставьте ее к моему окну и под-
нимитесь ко мне. Теперь полнолуние, светло - но все равно".
 
 
   XV
   А ЭТО НЕ ЗАГОВОР?
 
   О, сколь мучителен промежуток времени, отделяющий смелый  замысел  от
его выполнения! Сколько напрасных страхов! Сколько колебаний!  На  карту
ставится жизнь - более того, много более, честь!
   Шиллер.
 
   "Дело принимает серьезный оборот, - подумал Жюльен - И что-то уж  че-
ресчур недвусмысленный... - добавил он после некоторого раздумья  -  Как
же так? Эта прелестная девица может поговорить со мной в библиотеке,  и,
слава тебе господи, совершенно свободно, ибо маркиз, который боится" как
бы я к нему не пристал со счетами, никогда сюда не заглядывает.  Госпожа
де Ла-Моль и граф Норбер - единственные лица, которые могут сюда  войти,
но их целыми днями дома нет, и нет ничего  проще  проследить  момент  их
возвращения домой, - и великолепная Матильда, руки которой счастлив  был
бы удостоиться какой-нибудь наследный принц, желает заставить меня пойти
на такую чудовищную неосторожность!
   Ясно: меня хотят погубить или по меньшей мере сделать из меня  посме-
шище Сначала они рассчитывали проделать это с  помощью  моих  писем,  но
письма эти оказались слишком осторожными. Теперь они хотят толкнуть меня
на такой шаг, который выдаст им меня с головой. Похоже, что эти любезные
господа считают меня отменным дураком или уж невесть каким  фатом.  Черт
возьми! Ночью сейчас светло, как днем, луна светит  вовсю,  а  я  должен
лезть по лестнице в бельэтаж на вышину в двадцать пять  футов!  Да  меня
тут же из соседних домов заметят. Нечего сказать, хорош я буду  на  этой
лестнице!" Жюльен пошел к себе и, насвистывая, стал укладывать свой  до-
рожный сундук. Он решил даже не отвечать Матильде. Однако это мудрое ре-
шение не принесло ему душевного покоя.
   "А что, если вдруг, - промолвил он, уже закрыв свой сундук, - все это
у Матильды всерьез? В таком случае я окажусь в ее  глазах  презреннейшим
трусом. Я не могу похвастаться происхождением, мне надо обладать подлин-
ными достоинствами, наличными, не такими, которые основываются на всяких
там милых предположениях, а такими, что говорят сами за себя,  поступка-
ми".
   Он стал прохаживаться взад и вперед по своей комнате; прошло примерно
четверть часа. "Ну что там толковать? - сказал он наконец. -  Ясно,  что
она сочтет меня трусом. И я лишу себя не только самой блестящей красави-
цы высшего света - так ведь они говорили там на бале, у герцога де Реца,
- но лишу себя и несказанного наслаждения видеть, как мне жертвуют  мар-
кизом де Круазенуа, сыном герцога и будущим герцогом, таким  бесподобным
молодым человеком, а ведь у него все преимущества, которых у  меня  нет,
изящное остроумие, знатность, богатство...
   Всю жизнь меня потом будет грызть раскаяние - не из-за нее,  конечно,
- мало ли на свете красоток!
   ...Но честь у нас одна! - как говорит старый дон Диего. И вот  сейчас
я совершенно явно, несомненно отступаю перед первой же опасностью, кото-
рая встречается на моем пути. Потому что дуэль с господином де Бовуази -
это была просто забава. А тут совсем другое дело.  Меня  может  подстре-
лить, как воробья, какой-нибудь лакей, и это еще не  самое  страшное,  -
меня могут опозорить".
   "Да, голубчик, это дело нешуточное! - молодцевато, гасконским  говор-
ком добавил он. - Речь идет о твоем добром имечке. Никогда уж тебе, бед-
ному малому, заброшенному злосчастной судьбой на самое дно, не  предста-
вится другого такого случая. Может, еще когда и будут удачи, да  не  та-
кие!?"
   Он долго раздумывал, расхаживая взад и вперед быстрым шагом  и  время
от времени круто останавливаясь. Ему поставили  в  комнату  великолепный
мраморный бюст кардинала Ришелье, на  который  он  невольно  поглядывал.
Этот бюст, освещенный сейчас светом лампы, казалось, глядел на него  су-
рово, словно упрекая его в отсутствии смелости, которую  надлежит  иметь
истинному французу. "В твое время, великий человек, неужели я  бы  заду-
мался?"
   "Представим себе самое худшее, - сказал, наконец, Жюльен, - предполо-
жим, что это ловушка: но ведь это может кончиться очень гадко и  позорно
для молодой девушки. Они знают, что я не такой  человек,  который  будет
молчать. Стало быть, меня надо прикончить. Все это было очень  хорошо  в
тысяча пятьсот семьдесят четвертом году, во времена Бонифаса де Ла-Моля,
но теперешние де Ла-Моли никогда на такое дело не  отважатся:  не  такие
это люди. Мадемуазель де Ла-Моль так все кругом завидуют! Ее позор завт-
ра же прогремит по всем четыремстам гостиным! И с каким наслаждением  за
него ухватятся! Прислуга уже и сейчас судачит о  том,  что  я  пользуюсь
особым вниманием, - я знаю это, я слышал, как они болтали.
   А с другой стороны-эти письма!.. Они, верно, думают, что я с ними  не
расстаюсь. Вот они и решили заманить меня в ее комнату, а  там  бросятся
на меня и отнимут их. Возможно, меня там будут подстерегать двое,  трое,
четверо. Кто их знает? Но откуда же они возьмут этих людей? Да  разве  в
Париже теперь найдешь слуг, на которых можно положиться? Все они  трусят
перед судом... Ах, черт... да ведь это могут быть  они  сами  -  Келюсы,
Круазенуа, де Люзы. Какой соблазн для них  полюбоваться  этим  зрелищем,
когда я буду стоять перед ними дурак дураком! Берегитесь участи Абеляра,
господин секретарь!
   Ах так, господа? Но уж я позабочусь, чтобы и у вас сохранились следы:
буду бить прямо по лицу, как солдаты Цезаря при Фарсале...  А  письма  я
сумею припрятать в надежное место".
   Жюльен переписал два последних письма и спрятал их в  один  из  томов
роскошного издания Вольтера, взятого из библиотеки, а оригиналы сам  по-
нес на почту.
   Когда он вернулся домой, он вдруг, словно очнувшись, спросил  себя  с
изумлением и ужасом: "Что я делаю! Ведь это совершенно безумная  затея!"
До этого он целых четверть часа ни разу не подумал о том, что ему предс-
тоит нынче ночью.
   "Но если я откажусь, я потом буду презирать себя. Всю  жизнь  я  буду
мучиться сомнением, а для меня такое сомнение страшнее всего  на  свете.
Как я тогда мучился из-за любовника этой Аманды! Мне кажется, я бы  ско-
рее простил себе самое настоящее преступление, раз признавшись, я бы пе-
рестал о нем думать. Как! Судьба посылает мне такой невероятно  счастли-
вый случай, выделяет меня из толпы, чтобы сделать  соперником  человека,
который носит одно из самых славных имен Франции, и я сам,  добровольно,
уступаю ему! Да ведь это трусость - не пойти. А если так - тогда решено!
- воскликнул Жюльен, вскакивая. - Да к тому же еще такая красотка!
   Если все это не предательство, то на какое же  безумие  решается  она
ради меня!.. А если это, черт возьми, фарс, что ж, господа, от меня  за-
висит превратить эту шутку в нечто весьма серьезное, и я это сделаю.
   А если мне сразу свяжут руки, как только я появлюсь в комнате?  Вдруг
они там поставят какой-нибудь хитроумный капкан!"
   "Но ведь это как на дуэли! - сказал он вдруг, рассмеявшись. -  Всякий
удар можно парировать, как говорит мой учитель  фехтования,  но  господь
бог, который хочет положить конец поединку, делает так, что один из про-
тивников забывает отразить удар. Во всяком случае, у меня  есть  чем  им
ответить". - С этими словами он вытащил из кармана свои пистолеты и, хо-
тя они были недавно заряжены, перезарядил их.
   Времени впереди было много, можно было еще чемнибудь заняться. Жюльен
сел писать письмо Фуке: "Друг мой,  письмо,  которое  сюда  вложено,  ты
вскроешь только в том случае, если что-нибудь случится,  если  ты  услы-
шишь, что со мной произошло нечто необыкновенное. Тогда сотри  собствен-
ные имена в рукописи, которую я тебе посылаю, сделай восемь копий и  ра-
зошли их по газетам в Марсель, Бордо, Лион, Брюссель и так далее;  через
десять дней отпечатай эту рукопись и пошли первый экземпляр  маркизу  де
Ла-Молю, а недели через две разбросай ночью остальные экземпляры по ули-
цам Верьера".
   В этом маленьком оправдательном документе, написанном в форме повест-
вования, который Фуке надлежало вскрыть, только если случится что-нибудь
необычайное, Жюльен постарался, насколько возможно, пощадить доброе  имя
м-ль де Ла-Моль; однако он все же весьма точно описал свое положение.
   Жюльен запечатывал свое послание, когда позвонили к обеду; сердце его
забилось. Воображение его, взвинченное только что написанным  рассказом,
было полно страшных предчувствий. Он уже видел, как его хватают,  связы-
вают по рукам и по ногам, затыкают рот кляпом и тащат в подвал. Там  его
оставят на попечение какогонибудь холуя, который будет стеречь  его,  не
спуская глаз. А если честь знатной фамилии требует  трагического  конца,
нет ничего легче устроить это при помощи какого-нибудь яда,  который  не
оставляет следов, и тогда скажут, что он умер  от  такой-то  болезни,  и
мертвого перенесут в его комнату.
   Подобно автору, сочинившему драму, взволнованный собственным произве-
дением, Жюльен действительно содрогался от страха, входя в  столовую  Он
поглядывал на этих слуг, разодетых в парадные ливреи. Он изучал их лица.
"Кого из них выбрали для сегодняшней ночной экспедиции? - думал он. -  В
этой семье еще так живы предания о дворе Генриха III, так часто  возвра-
щаются к ним, что, конечно, эти люди, сочтя себя оскорбленными,  способ-
ны, скорее чем кто-либо другой из их  круга,  прибегнуть  к  решительным
действиям". Он посмотрел на м-ль де Ла-Моль, пытаясь прочесть в ее  гла-
зах коварные замыслы ее семьи. Она была бледна, лицо ее было совсем  как
на средневековом портрете. Никогда еще он не замечал в нем столь  возвы-
шенного благородства; поистине она была прекрасна  и  величественна.  Он
чуть ли не почувствовал себя влюбленным. "Pallida morte futura" [28],  -
решил он про себя. ("Бледность ее выдает ее высокие замыслы".)
   Напрасно он после обеда долго расхаживал по саду: м-ль де Ла-Моль так
и не показалась. А какое бы бремя свалилось с его души, если бы  он  мог
поговорить с ней сейчас!
   Почему не сказать прямо - ему было страшно. А так как он  уже  твердо
решил действовать, то сейчас,  не  стыдясь,  предавался  этому  чувству.
"Лишь бы только в решительный момент у меня хватило мужества, -  говорил
он себе. - А сейчас не все ли равно, что я допытываю?" Он заранее  пошел
посмотреть, где находится лестница, попробовал, тяжела ли она.
   "Видно, мне на роду написано пользоваться этим орудием, -  сказал  он
себе, усмехнувшись. - Вот теперь здесь, как тогда - в Верьере. Но  какая
разница! Да, там, - вздохнув, прибавил он, -  мне  не  приходилось  опа-
саться особы, ради которой я подвергал себя такому риску. Да и риск  был
далеко не тот.
   Если бы меня тогда подстрелили в саду господина де Реналя,  для  меня
не было бы в этом ничего позорного. Мою смерть, не задумываясь, приписа-
ли бы некоей необъяснимой случайности. А здесь - каких только ужасов  не
будут рассказывать обо мне в гостиных у герцога де Шона,  у  Келюсов,  у
Реца и прочих - словом, повсюду! Меня просто чудовищем сделают  на  веки
вечные".
   "На два, на три года, не больше! - добавил он, посмеиваясь над собой.
- А чем бы можно было меня оправдать? Ну, допустим, что Фуке  напечатает
мой посмертный памфлет, - ведь это лишь еще более заклеймит меня.  Поду-
мать только! Меня приютили в доме, и в благодарность за  гостеприимство,
за все благодеяния, которые мне здесь оказывают, я  публикую  памфлет  с
описанием того, что здесь делается! Порочу честь женщины! Ах, нет, тыся-
чу раз лучше остаться в дураках".
   Это был ужасный вечер.
 
 
   XVI
   ЧАС НОЧИ
 
   Сад этот был очень большой, и разбит он был с изумительным вкусом то-
му назад несколько лет. Но деревья росли здесь со времен  достопамятного
Прео-Клера, столь прославившегося в царствование Генриха  III.  Им  было
более ста лет. От них веяло каким-то диким привольем.
   Мессинджер.
 
   Он только что собрался написать Фуке, чтобы отменить свое  предыдущее
распоряжение, когда услышал, что бьет  одиннадцать.  Он  громко  стукнул
задвижкой и несколько раз повернул ключ в дверном замке  своей  комнаты,
словно запирался на ночь. Затем, крадучись, пошел посмотреть, что  дела-
ется в доме, в особенности на пятом этаже, где жили слуги. Нигде  ничего
особенного не происходило. У одной из горничных г-жи де Ла-Моль была ве-
черинка, собравшиеся весело попивали пунш. "Те, что там гогочут, - поду-
мал Жюльен, - не могут участвовать в этой ночной засаде, - они  были  бы
настроены посерьезней".
   Наконец он пробрался в самый темный угол сада. "Если  они  решили  не
посвящать в это дело здешних слуг, то люди,  которым  поручено  схватить
меня, явятся, очевидно, через садовую ограду.
   Если господин де Круазенуа все это хладнокровно обдумал, он,  разуме-
ется, должен был бы сообразить, что для репутации особы, на  которой  он
собирается жениться, более безопасно схватить меня, прежде чем  я  успею
проникнуть в ее комнату".
   Он произвел настоящую рекогносцировку, и весьма тщательную. "Ведь тут
на карту поставлена моя честь, - думал он, - и  если  я  чего-нибудь  не
предусмотрю и попаду впросак, напрасно я потом буду говорить себе:  "Ах,
я об этом не подумал", - все равно я себе этого никогда не прощу". Пого-
да была на редкость ясная: тут уж надеяться было не на что. Луна  взошла
около одиннадцати, и сейчас, в половине первого, она заливала ярким све-
том весь фасад особняка, выходивший в сад.
   "Нет, она просто с ума сошла! - думал Жюльен. Пробило час, но в окнах
графа Норбера все еще был виден свет. Никогда за всю свою  жизнь  Жюльен
не испытывал такого страха: во всей этой затее ему со всех сторон  мере-
щились одни только опасности, и он не чувствовал ни малейшего пыла.
   Он пошел, притащил огромную лестницу, подождал  минут  пять  -  может
быть, она еще одумается? - и ровно в пять минут второго приставил  лест-
ницу к окну Матильды. Он поднялся тихонько, держа пистолет в руке, удив-
ляясь про себя, что его до сих пор не схватили. Когда  он  поравнялся  с
окном, оно бесшумно раскрылось.
   - Наконец-то! - сказала ему Матильда, явно волнуясь. -  Я  уже  целый
час слежу за всеми вашими движениями.
   Жюльен чувствовал себя в высшей степени растерянно; он не  знал,  как
ему следует себя вести, и не испытывал никакой любви.  Стараясь  преодо-
леть свое замешательство, он подумал, что надо держаться посмелей, и по-
пытался обнять Матильду.
   - Фи, - сказала она, отталкивая его.
   Очень довольный тем, что его оттолкнули,  он  поспешно  огляделся  по
сторонам. Луна светила так ярко, что тени от нее в комнате Матильды были
совсем черные. "Очень может быть, что тут где-нибудь  и  спрятаны  люди,
только я их не вижу", - подумал он.
   - Что это у ваг в бок