и
закажет себе черную пару.
   - А коли я его от вас заберу, - сказал крестьянин, вдруг позабыв  все
свои почтительные ужимки, - эта одежда ему останется?
   - Конечно.
   - Ну, так, - медленно протянул Сорель. - Теперь, значит, нам остается
столковаться только об одном: сколько жалованья вы ему положите.
   - То есть как? - воскликнул г-н де Реналь. - Мы же покончили  с  этим
еще вчера: я даю ему триста франков; думаю, что этого вполне достаточно,
а может быть, даже и многовато.
   - Вы так предлагали, я с этим не спорю,  -  еще  медленнее  промолвил
старик Сорель и вдруг с какой-то гениальной прозорливостью, которая  мо-
жет удивить только того, кто не знает  наших  франшконтейских  крестьян,
добавил, пристально глядя на г-на де Реналя: - В другом месте мы  найдем
и получше.
   При этих словах лицо мэра перекосилось. Но он тот" час же овладел со-
бой, и, наконец, после весьма мудреного разговора, который занял  добрых
два часа и где ни одного слова не было сказано  зря,  крестьянская  хит-
рость взяла верх над хитростью богача, который ведь не кормится ею.  Все
многочисленные  пункты,  которыми   определялось   новое   существование
Жюльена, были твердо установлены; жалованье его не только было  повышено
до четырехсот франков в год, но его должны были платить вперед,  первого
числа каждого месяца.
   - Ладно. Я дам ему тридцать пять франков, - сказал г-н де Реналь.
   - Для круглого счета такой богатый и щедрый человек, как господин наш
мэр, - угодливо подхватил старик, - уж не  поскупится  дать  и  тридцать
шесть франков.
   - Хорошо, - сказал г-н де Реналь, - но на этом и кончим.
   Гнев, охвативший его, придал на сей раз его голосу нужную  твердость.
Сорель понял, что нажимать больше нельзя. И тут же перешел в наступление
г-н де Реналь. Он ни в коем случае не  соглашался  отдать  эти  тридцать
шесть франков за первый месяц старику Сорелю,  которому  очень  хотелось
получить их за сына. У г-на де Реналя между  тем  мелькнула  мысль,  что
ведь ему придется рассказать жене, какую роль он вынужден был  играть  в
этой сделке.
   - Верните мне мои сто франков, которые я вам дал, - сказал он с разд-
ражением. - Господин Дюран мне кое-что должен. Я сам пойду с вашим сыном
и возьму ему сукна на костюм.
   После этого резкого выпада Сорель счел  благоразумным  рассыпаться  в
заверениях почтительности; на это ушло добрых  четверть  часа.  В  конце
концов, видя, что больше уж ему ничего не выжать, он, кланяясь, пошел  к
выходу. Последний его поклон сопровождался словами:
   - Я пришлю сына в замок.
   Так горожане, опекаемые г-ном мэром, называли его дом,  когда  хотели
угодить ему.
   Вернувшись к себе на лесопилку, Сорель, как ни старался, не мог найти
сына. Полный всяческих опасений и не зная, что из всего этого получится,
Жюльен ночью ушел из дому. Он решил спрятать в надежное место свои книги
и свой крест Почетного Легиона и отнес все это к своему  приятелю  Фуке,
молодому лесоторговцу, который жил высоко  в  горах,  возвышавшихся  над
Верьером.
   Как только он появился, отец заорал на него:
   - Ах ты, проклятый лентяй! Хватит ли у тебя совести перед богом  зап-
латить мне хоть за кормежку, на которую я для тебя тратился столько лет?
Забирай свои лохмотья и марш к господину мэру.
   Жюльен, удивляясь, что его не поколотили, поторопился уйти. Но,  едва
скрывшись с глаз отца, он замедлил шаг. Он решил, что ему следует  подк-
репиться в своем ханжестве и для этого неплохо было бы зайти в церковь.
   Вас удивляет это слово? Но прежде чем он дошел до этого ужасного сло-
ва, душе юного крестьянина пришлось проделать немалый путь.
   С самого раннего детства, после того как он однажды увидал драгун  из
шестого полка в длинных белых плащах, с черногривыми касками на  головах
- драгуны эти возвращались из Италии, и лошади их стояли у коновязи  пе-
ред решетчатым окошком его отца, - Жюльен бредил военной службой. Потом,
уже подростком, он слушал, замирая от восторга, рассказы старого  полко-
вого лекаря о битвах на мосту Лоди, Аркольском,  под  Риволи  и  замечал
пламенные взгляды, которые бросал старик на свой крест.
   Когда Жюльену было четырнадцать лет, в Верьере  начали  строить  цер-
ковь, которую для такого маленького городишки можно было назвать велико-
лепной. У нее были четыре мраморные колонны, поразившие Жюльена;  о  них
потом разнеслась слава по всему краю, ибо они-то и  посеяли  смертельную
вражду между мировым судьей и молодым священником, присланным из  Безан-
сона и считавшимся шпионом иезуитского  общества.  Мировой  судья  из-за
этого чуть было не лишился места, так по крайней  мере  утверждали  все.
Ведь пришло же ему в голову затеять ссору с  этим  священником,  который
каждые две недели отправлялся в Безансон, где он, говорят, имел  дело  с
самим его высокопреосвященством, епископом.
   Между тем мировой судья, человек многосемейный, вынес несколько  при-
говоров, которые показались несправедливыми:  все  они  были  направлены
против тех жителей городка, кто почитывал "Конститюсьонель". Победа  ос-
талась за благомыслящими. Дело шло, в сущности, о грошовой сумме, что-то
около трех или пяти франков, но одним из  тех,  кому  пришлось  уплатить
этот небольшой штраф, был гвоздарь, крестный Жюльена. Вне себя от ярости
этот человек поднял страшный крик: "Вишь, как оно все  перевернулось-то!
И подумать только, что вот уже лет двадцать с лишним мирового судью  все
считали честным человеком!" А полковой лекарь,  друг  Жюльена,  к  этому
времени уже умер.
   Внезапно Жюльен перестал говорить о Наполеоне: он заявил, что собира-
ется стать священником; на лесопилке его постоянно  видели  с  латинской
библией в руках, которую ему дал кюре; он заучивал ее  наизусть.  Добрый
старик, изумленный его успехами, проводил с ним целые  вечера  наставляя
его в богословии. Жюльен не позволял себе обнаруживать перед ним никаких
иных чувств, кроме благочестия. Кто мог подумать, что это юное  девичес-
кое личико, такое бледненькое и кроткое, таило  непоколебимую  решимость
вытерпеть, если понадобится, любую пытку, лишь бы пробить себе дорогу!
   Пробить  дорогу  для  Жюльена  прежде  всего  означало  вырваться  из
Верьера; родину свою он ненавидел. Все, что он видел здесь, леденило его
воображение.
   С самого раннего детства с ним не раз случалось, что его вдруг  мгно-
венно охватывало страстное воодушевление. Он погружался  в  восторженные
мечты о том, как его будут представлять парижским красавицам, как он су-
меет привлечь их внимание каким-нибудь необычайным поступком. Почему од-
ной из них не полюбить его? Ведь Бонапарта, когда он был еще беден,  по-
любила же блестящая госпожа де Богарнэ! В продолжение многих лет не  бы-
ло, кажется, в жизни Жюльена ни одного часа, когда бы он не повторял се-
бе, что Бонапарт, безвестный и бедный поручик, сделался владыкой мира  с
помощью своей шпаги. Эта мысль утешала его в его несчастьях, которые ему
казались ужасными, и удваивала его радость, когда ему случалось чему-ни-
будь радоваться.
   Постройка церкви и приговоры мирового судьи внезапно открыли ему гла-
за; ему пришла в голову одна мысль, с которой он носился как одержимый в
течение нескольких недель, и, наконец, она завладела им  целиком  с  той
непреодолимой силой, какую обретает над пламенной  душой  первая  мысль,
которая кажется ей ее собственным открытием.
   "Когда Бонапарт заставил говорить о себе, Франция трепетала в  страхе
перед иноплеменным нашествием; военная доблесть в то время была  необхо-
дима, и она была в моде. А теперь священник в сорок лет  получает  жало-
ванья сто тысяч франков, то есть ровно в три раза больше, чем самые зна-
менитые генералы Наполеона. Им нужны люди, которые помогали бы им  в  их
работе. Вот, скажем, наш мировой  судья:  такая  светлая  голова,  такой
честный был до сих пор старик, а от страха, что может  навлечь  на  себя
неудовольствие молодого тридцатилетнего викария, он покрывает себя  бес-
честием! Надо стать попом".
   Однажды, в разгаре своего новообретенного благочестия, когда  он  уже
два года изучал богословие, Жюльен вдруг выдал себя  внезапной  вспышкой
того огня, который пожирал его душу. Это случилось у г-на Шелана; на од-
ном обеде, в кругу священников, которым добряк кюре представил  его  как
истинное чудо премудрости, он вдруг с жаром стал превозносить Наполеона.
Чтобы наказать себя за это, он привязал к груди правую руку,  притворив-
шись, будто вывихнул ее, поворачивая еловое бревно, и носил ее привязан-
ной в этом неудобном положении ровно два месяца. После кары, которую  он
сам себе изобрел, он простил себя. Вот каков был этот восемнадцатилетний
юноша, такой хрупкий на вид, что ему от силы можно было дать  семнадцать
лет, который теперь с маленьким узелком под мышкой входил под своды  ве-
ликолепной верьерской церкви.
   Там было темно и пусто. По случаю праздника все переплеты  окон  были
затянуты темно-красной материей, благодаря чему солнечные лучи  приобре-
тали какой-то удивительный оттенок, величественный и в то же время  бла-
голепный. Жюльена охватил трепет. Он был один в  церкви.  Он  уселся  на
скамью, которая показалась ему самой красивой: на ней был герб  г-на  де
Реналя.
   На скамеечке для коленопреклонения Жюльен  заметил  обрывок  печатной
бумаги, словно бы нарочно положенный так, чтобы его прочли. Жюльен  под-
нес его к глазам и увидал:
   "Подробности казни и последних минут жизни Людовика Женреля,  казнен-
ного в Безансоне сего..?"
   Бумажка была разорвана. На другой стороне уцелели только  два  первых
слова одной строчки, а именно. "Первый шаг?"
   - Кто же положил сюда эту бумажку? - сказал Жюльен. - Ах, несчастный!
- добавил он со вздохом. - А фамилия его кончается так же, как и  моя...
- И он скомкал бумажку.
   Когда Жюльен выходил, ему показалось, что на земле, около  кропильни-
цы, кровь - это была разбрызганная святая вода, которую  отсвет  красных
занавесей делал похожей на кровь.
   Наконец Жюльену стало стыдно своего тайного страха.
   "Неужели я такой трус? - сказал он себе. - К оружию!"
   Этот призыв, так часто повторявшийся в рассказах старого лекаря,  ка-
зался Жюльену героическим. Он повернулся и быстро зашагал к дому г-на де
Реналя.
   Однако, несмотря на всю свою великолепную решимость, едва  только  он
увидал в двадцати шагах перед собой этот дом, как его охватила непобеди-
мая робость. Чугунная решетчатая калитка была  открыта:  она  показалась
ему верхом великолепия. Надо было войти в нее.
   Но не только у Жюльена сжималось сердце оттого, что он вступал в этот
дом. Г-жа де Реналь при ее чрезвычайной  застенчивости  была  совершенно
подавлена мыслью о том, что какой-то чужой человек, в силу своих обязан-
ностей, всегда будет теперь стоять между нею и детьми.  Она  привыкла  к
тому, что ее сыновья спят около нее, в ее комнате. Утром она пролила не-
мало слез, когда у нее на глазах перетаскивали их маленькие  кроватки  в
комнату, которая была предназначена для гувернера. Тщетно упрашивала она
мужа, чтобы он разрешил перенести обратно к ней хотя бы только  кроватку
самого младшего, Станислава-Ксавье.
   Свойственная женщинам острота чувств у г-жи  де  Реналь  доходила  до
крайности. Она уже рисовала себе отвратительного, грубого, взлохмаченно-
го субъекта, которому разрешается орать на ее детей только  потому,  что
он знает латынь. И за этот варварский язык он еще будет пороть ее  сыно-
вей.
 
 
   VI
   НЕПРИЯТНОСТЬ
 
   Non so piu cosa son Cosa faccio.
   Mozart (Figaro) [4]
 
   Госпожа де Реналь с живостью и грацией, которые были так  свойственны
ей, когда она не опасалась, что на нее кто-то смотрит, выходила из  гос-
тиной через стеклянную дверь в сад, и в эту минуту  взгляд  ее  упал  на
стоявшего у подъезда молодого крестьянского паренька, совсем еще мальчи-
ка, с очень бледным, заплаканным лицом. Он был в чистой белой  рубахе  и
держал под мышкой очень опрятную курточку из лилового ратина.
   Лицо у этого юноши было такое белое, а глаза такие кроткие, что слег-
ка романтическому воображению г-жи де Реналь представилось  сперва,  что
это, быть может, молоденькая переодетая девушка, которая пришла  просить
о чем-нибудь господина мэра. Ей стало жалко бедняжку, стоявшую у подъез-
да и, по-видимому, не решавшуюся протянуть руку к звонку. Г-жа де Реналь
направилась к ней, забыв на минуту о том огорчении, которое причиняла ей
мысль о гувернере. Жюльен стоял лицом к входной двери и  не  видел,  как
она подошла. Он вздрогнул, услыхав над самым ухом ласковый голос:
   - Что вы хотите, дитя мое?
   Жюльен быстро обернулся и, потрясенный взглядом, полным участия,  за-
был на миг о своем смущении; он смотрел на нее, изумленный ее  красотой,
и вдруг забыл все на свете, забыл даже, зачем он пришел  сюда.  Г-жа  де
Реналь повторила свой вопрос.
   - Я пришел сюда потому, что я должен здесь быть воспитателем, судары-
ня, - наконец вымолвил он, весь вспыхнув от стыда за свои слезы и стара-
ясь незаметно вытереть их.
   Госпожа де Реналь от удивления не могла выговорить ни слова; они сто-
яли совсем рядом и глядели друг на друга Жюльену еще никогда в жизни  не
приходилось видеть такого нарядного существа, а  еще  удивительнее  было
то, что эта женщина с белоснежным лицом говорила с  ним  таким  ласковым
голосом. Г-жа де Реналь смотрела на крупные слезы, катившиеся сначала по
этим ужасно бледным, а теперь вдруг ярко зардевшимся щекам крестьянского
мальчика. И вдруг она расхохоталась безудержно и весело. Совсем как дев-
чонка. Она смеялась над самой собой и  просто  опомниться  не  могла  от
счастья. Как! Так вот он каков, этот гувернер! А она-то представляла се-
бе грязного неряху-попа, который будет орать на ее детей и сечь их  роз-
гами.
   - Как, сударь, - промолвила она, наконец, - вы знаете латынь?
   Это обращение "сударь" так удивило Жюльена, что  он  даже  на  минуту
опешил.
   - Да, сударыня, - робко ответил он.
   Госпожа де  Реналь  была  в  таком  восторге,  что  решилась  сказать
Жюльену:
   - А вы не будете очень бранить моих мальчиков?
   - Я? Бранить? - переспросил удивленный Жюльен - А почему?
   - Нет, право же, сударь, - добавила она после маленькой  паузы,  и  в
голосе ее звучало все больше и больше волнения, - вы будете добры к ним,
вы мне это обещаете?
   Услышать снова, что его совершенно всерьез называет  "сударем"  такая
нарядная дама, - это поистине превосходило все ожидания  Жюльена;  какие
бы воздушные замки он ни строил себе в детстве, он  всегда  был  уверен,
что ни одна знатная дама не удостоит его разговором, пока на нем не  бу-
дет красоваться роскошный военный мундир. А г-жа  де  Реналь,  со  своей
стороны, была  введена  в  полнейшее  заблуждение  нежным  цветом  лица,
большими черными глазами Жюльена и его  красивыми  кудрями,  которые  на
этот раз вились еще больше обычного, потому что он по дороге, чтобы  ос-
вежиться, окунул голову в бассейн городского фонтана. И вдруг, к ее нео-
писуемой радости, это воплощение девической застенчивости оказалось  тем
страшным гувернером, которого она, содрогаясь за своих  детей,  рисовала
себе грубым чудовищем! Для такой безмятежной души, какою  была  г-жа  де
Реналь, столь внезапный переход от того, чего она так боялась,  к  тому,
что она теперь увидела, был целым событием. Наконец она пришла в себя  и
с удивлением обнаружила, что стоит у подъезда своего дома с этим молодым
человеком в простой рубахе, и совсем рядом с ним.
   - Идемте, сударь, - сказала она несколько смущенным тоном.
   Еще ни разу в жизни г-же де Реналь  не  случалось  испытывать  такого
сильного волнения, вызванного столь исключительно приятным чувством, ни-
когда еще не бывало с ней, чтобы мучительное беспокойство и страхи  сме-
нялись вдруг такой чудесной явью. Значит, ее хорошенькие мальчики, кото-
рых она так лелеяла, не попадут в руки грязного, сварливого попа!  Когда
она вошла в переднюю, она обернулась к Жюльену, робко шагавшему  позади.
На лице его при виде такого роскошного дома изобразилось глубокое  изум-
ление, и от этого он показался еще милее г-же де Реналь.  Она  никак  не
могла поверить себе, и главным образом потому, что  всегда  представляла
себе гувернера не иначе, как в черном костюме.
   - Но неужели это правда, сударь? - промолвила она снова, останавлива-
ясь и замирая от страха. (А что, если это вдруг окажется  ошибкой,  -  а
она-то так радовалась, поверив этому! - Вы в самом деле знаете латынь?
   Эти слова задели гордость Жюльена и вывели его  из  того  сладостного
забытья, в котором он пребывал вот уже целые четверть часа.
   - Да, сударыня, - ответил он, стараясь принять как можно более холод-
ный вид - Я знаю латынь не хуже, чем господин кюре, а иногда он по своей
доброте даже говорит, что я знаю лучше его.
   Госпоже де Реналь показалось теперь, что у Жюльена очень злое лицо  -
он стоял в двух шагах от нее. Она подошла к нему и сказала вполголоса:
   - Правда, ведь вы не станете в первые же дни сечь  моих  детей,  даже
если они и не будут знать уроков?
   Ласковый, почти умоляющий тон этой прекрасной дамы  так  подействовал
на Жюльена, что все его намерения поддержать  свою  репутацию  латиниста
мигом улетучились. Лицо г-жи де Реналь было так близко, у самого его ли-
ца, он вдыхал аромат летнего женского платья, а это было нечто столь не-
обычайное для бедного крестьянина, что Жюльен покраснел до корней  волос
и пролепетал едва слышным голосом:
   - Не бойтесь ничего, сударыня, я во всем буду вас слушаться.
   И вот только тут, в ту минуту, когда весь ее страх за  детей  оконча-
тельно рассеялся, г-жа де Реналь с изумлением заметила, что Жюльен  нео-
быкновенно красив. Его тонкие, почти женственные  черты,  его  смущенный
вид не казались смешными этой женщине, которая и сама отличалась крайней
застенчивостью; напротив, мужественный вид, который обычно считают необ-
ходимым качеством мужской красоты, только испугал бы ее.
   - Сколько вам лет, сударь? - спросила она Жюльена.
   - Скоро будет девятнадцать.
   - Моему старшему одиннадцать, - продолжала г-жа де Реналь, теперь уже
совершенно успокоившись. - Он вам почти товарищ  будет,  вы  его  всегда
сможете уговорить. Раз как-то отец вздумал побить его  -  ребенок  потом
был болен целую неделю, а отец его только чуть-чуть ударил.
   "А я? - подумал Жюльен. - Какая разница! Вчера еще отец отколотил ме-
ня. Какие они счастливые, эти богачи!"
   Госпожа де Реналь уже старалась угадать малейшие  оттенки  того,  что
происходило в душе юного гувернера, и это мелькнувшее на его лице  выра-
жение грусти она сочла за робость. Ей захотелось подбодрить его.
   - Как вас зовут, сударь? - спросила она таким подкупающим тоном  и  с
такой приветливостью, что Жюльен весь невольно проникся ее  очарованием,
даже не отдавая себе в этом отчета.
   - Меня зовут Жюльен Сорель, сударыня; мне страшно потому, что я  пер-
вый раз в жизни вступаю в чужой дом; я нуждаюсь в вашем  покровительстве
и прошу, чтобы вы простили мне очень многое на первых порах Я никогда не
ходил в школу, я был слишком беден для этого; и я ни с  кем  никогда  не
говорил, исключая моего родственника, полкового лекаря, кавалера  ордена
Почетного Легиона, и нашего кюре, господина Шелана. Он  скажет  вам  всю
правду обо мне. Мои братья вечно колотили меня; не верьте им,  если  они
будут вам на меня наговаривать; простите меня, если я в чем ошибусь; ни-
какого дурного умысла у меня быть не может.
   Жюльен мало-помалу преодолевал свое смущение, произнося  эту  длинную
речь; он, не отрываясь, смотрел на г-жу де Реналь. Таково  действие  ис-
тинного обаяния, когда оно является природным  даром,  а  в  особенности
когда существо, обладающее этим даром, не  подозревает  о  нем.  Жюльен,
считавший себя знатоком по части женской красоты, готов  был  поклясться
сейчас, что ей никак не больше двадцати лет. И вдруг ему пришла в голову
дерзкая мысль - поцеловать у нее руку. Он тут же