ывал,
что для того, чтобы в тридцать лет, никак  не  позже,  стать  командиром
полка по примеру всех великих генералов, надо уже в  двадцать  три  года
быть чином выше поручика Он только и думал, что о славе и о своем сыне.
   И вот в разгаре этих честолюбивых мечтаний, которым он  предавался  с
неудержимым пылом, его неожиданно вернул к действительности молодой  ла-
кей из особняка де Ла-Моль, прискакавший к нему нарочным.
   "Все пропало, - писала ему Матильда, - приезжайте как  можно  скорее,
бросайте все. Дезертируйте, если нельзя иначе. Как только приедете, ожи-
дайте меня в наемной карете у маленькой калитки в сад возле дома N... по
улице... Я выйду поговорить с Вами; быть может, удастся провести  Вас  в
сад. Все погибло, и боюсь, безвозвратно; не сомневайтесь во мне, я  буду
тверда и предана Вам во всех невзгодах. Я люблю Вас".
   Через несколько минут, получив от полковника отпуск, Жюльен сломя го-
лову мчался из Страсбурга; но ужасное беспокойство, глодавшее его, лиша-
ло его сил, и, доскакав до Меца, он оказался не в  состоянии  продолжать
верхом свое путешествие. Он вскочил в почтовую карету и с почти  неверо-
ятной быстротой примчался в указанное место, к садовой калитке  особняка
де ЛаМоль. Калитка открылась, и в тот же миг Матильда, пренебрегая всеми
людскими толками, бросилась к нему  на  грудь.  К  счастью,  было  всего
только пять часов утра, и на улице не было ни души.
   - Все кончено! Отец, опасаясь моих слез, уехал в ночь на четверг. Ку-
да? Никто понятия не имеет. Вот его письмо, читайте! - И она вскочила  в
экипаж к Жюльену.
   "Я мог бы простить все, кроме заранее обдуманного  намерения  соблаз-
нить Вас только потому, что Вы богаты. Вот,  несчастная  дочь,  вот  Вам
страшная правда. Даю Вам честное мое слово, что я никогда  не  соглашусь
на Ваш брак с этим человеком. Ему будет обеспечено десять  тысяч  ливров
ренты, если он уберется куда-нибудь подальше за пределы  Франции,  лучше
всего - в Америку. Прочтите письмо, которое было получено мною  в  ответ
на мою просьбу сообщить о нем какие-нибудь  сведения.  Этот  наглец  сам
предложил мне написать госпоже де Реналь. Ни одной строки от Вас с  упо-
минанием об этом человеке я больше не стану читать. Мне опротивели и Па-
риж и Вы. Настоятельно советую Вам хранить в глубочайшей тайне  то,  что
должно произойти. Отрекитесь чистосердечно от этого подлого человека,  и
Вы снова обретете отца".
   - Где письмо госпожи де Реналь? - холодно спросил Жюльен.
   - Вот оно. Я не хотела тебе показывать его сразу, пока не подготовила
тебя.
   Письмо:
   "Долг мой перед священными заветами религии и нравственностью  вынуж-
дает меня, сударь, исполнить эту тягостную обязанность  по  отношению  к
Вам; нерушимый закон повелевает мне в эту минуту  причинить  вред  моему
ближнему, но лишь затем, чтобы предотвратить еще худший соблазн. Скорбь,
которую я испытываю, должна быть преодолена чувством долга.  Нет  сомне-
ний, сударь, что поведение особы, о которой Вы меня спрашиваете и о  ко-
торой Вы желаете знать всю правду, может показаться необъяснимым или да-
же порядочным. От Вас сочли нужным утаить долю правды, а возможно,  даже
представить кое-что в ином свете, руководствуясь  требованиями  осторож-
ности, а также и религиозными убеждениями. Но поведение, которым Вы  ин-
тересуетесь, заслуживает величайшего осуждения и даже более, чем я сумею
Вам высказать. Бедность и жадность побудили этого  человека,  способного
на невероятное лицемерие, совратить слабую и несчастную женщину и  таким
путем создать себе некоторое положение и выбиться в люди. Мой  тягостный
долг заставляет меня при этом добавить, что господин  Ж...  не  признает
никаких законов религии. Сказать по совести, я вынуждена думать, что од-
ним из способов достигнуть успеха является для него обольщение  женщины,
которая пользуется в доме наибольшим влиянием. Прикидываясь  как  нельзя
более бескорыстным и прикрываясь всякими фразами из романов,  он  ставит
себе единственной целью сделаться полновластным господином и захватить в
свои руки хозяина дома и его состояние. Он сеет несчастья и вечные сожа-
ления... ", и так далее, и так далее.
   Это письмо, неимоверно длинное и наполовину размытое  слезами,  было,
несомненно, написано рукой г-жи де Реналь, и даже  написано  более  тща-
тельно, чем обычно.
   - Я не смею осуждать господина де Ла-Моля, - произнес Жюльен, дочитав
до конца. - Он поступил правильно и разумно. Какой отец  согласится  от-
дать свою любимую дочь такому человеку? Прощайте!
   Жюльен выскочил из экипажа и побежал к почтовой карете,  дожидавшейся
его в конце улицы. Матильда, о которой он как  будто  совершенно  забыл,
бросилась за ним, но она сделала всего несколько шагов, -  взгляды  при-
казчиков, хорошо знавших ее и теперь с любопытством высовывавшихся из-за
дверей своих лавок, заставили ее поспешно скрыться в сад.
   Жюльен помчался в Верьер. Во время этой головоломной скачки он не мог
написать Матильде, как намеревался, рука его выводила на бумаге какие-то
непонятные каракули.
   Он приехал в Верьер в воскресенье утром. Он вошел в лавку к оружейни-
ку, который тотчас же бросился поздравлять его с неожиданно  доставшимся
ему богатством. Весь город был взбудоражен этой новостью.
   Жюльену стоило немалых трудов растолковать ему, что он  хочет  купить
пистолеты. По его просьбе оружейник зарядил их.
   Колокол прогудел трижды; во французских деревнях этот хорошо знакомый
благовест после многозвучных утренних перезвонов возвещает,  что  сейчас
же вслед за ним начинается богослужение.
   Жюльен вошел в новую верьерскую церковь. Все высокие окна храма  были
затянуты темно-красными занавесями.  Жюльен  остановился  позади  скамьи
г-жи де Реналь, в нескольких шагах от нее. Ему казалось, что она усердно
молится. При виде этой женщины, которая его  так  любила,  рука  Жюльена
задрожала, и он не в состоянии был выполнить свое намерение. "Не могу, -
говорил он себе, - не в силах, не могу".
   В этот миг служка, прислуживавший во время богослужений,  позвонил  в
колокольчик, как делается перед выносом святых  даров.  Г-жа  де  Реналь
опустила голову, которая почти совсем потонула в складках ее  шали.  Те-
перь уже Жюльен не так ясно ощущал, что это она. Он выстрелил и  промах-
нулся; он выстрелил еще раз - она упала.
 
 
   XXXVI
   НЕВЕСЕЛЫЕ ПОДРОБНОСТИ
 
   Не думайте, я не проявлю малодушия: я отомстил за себя. Я  заслуживаю
смерти, вот я, берите меня. Молитесь о моей душе.
   Шиллер.
 
   Жюльен стоял не двигаясь; он ничего не видел. Когда он немного пришел
в себя, то заметил, что прихожане бегут вон из церкви; священник покинул
алтарь. Жюльен медленно двинулся вслед за какими-то  женщинами,  которые
бежали с криками. Одна из них, рванувшись вперед, сильно толкнула его, и
он упал. Ноги ему придавило стулом, опрокинутым толпой;  поднимаясь,  он
почувствовал, что его держат за ворот, - это был жандарм в полной  форме
Жюльен машинально взялся было за свои  маленькие  пистолеты,  но  другой
жандарм в это время схватил его за локоть.
   Его повели в тюрьму. Ввели в какую-то комнату, надели на него  наруч-
ники и оставили одного; дверь захлопнулась, и ключ в замке щелкнул дваж-
ды. Все это произошло очень быстро, и он при этом ровно ничего  не  ощу-
щал.
   - Ну вот, можно сказать, все кончено, - громко произнес он, приходя в
себя. - Значит, через две недели гильотина... или покончить с  собой  до
тех пор.
   Мысли его не шли дальше этого; ему казалось, точно  кто-то  изо  всех
сил сжимает ему голову. Он обернулся, чтобы посмотреть, не держит ли его
кто-нибудь. Через несколько секунд он спал мертвым сном.
   Госпожа де Реналь не была смертельно ранена. Первая пуля  пробила  ее
шляпку; едва она обернулась, грянул второй выстрел.  Пуля  попала  ей  в
плечо и - удивительная вещь! - отскочила от  плечевой  кости,  переломив
ее, и ударилась о готический пилон, отколов от него здоровенный кусок.
   Когда, после долгой и мучительной перевязки, хирург, человек  серьез-
ный, сказал г-же де Реналь: "Я  отвечаю  за  вашу  жизнь,  как  за  свою
собственную", - она была глубоко огорчена.
   Она уже давно всем сердцем жаждала умереть. Письмо к г-ну де Ла-Молю,
которое ее заставил написать ее теперешний духовник, было последним уда-
ром для этой души, обессиленной слишком длительным горем. Горе это - бы-
ла разлука с Жюльеном, а она называла его угрызениями совести. Ее духов-
ник, доброди тельный и усердный молодой священник, только что приехавший
из Дижона, отнюдь не заблуждался на этот счет.
   "Умереть вот так, не от своей руки - ведь это совсем не грех, - гово-
рила себе г-жа де Реналь. - Быть может, бог меня простит за  то,  что  я
радуюсь смерти". Она не смела договорить: "А умереть от руки  Жюльена  -
какое блаженство!"
   Едва только она, наконец, освободилась от хирурга  и  от  всех  прия-
тельниц, сбежавшихся к ней, как она позвала к себе свою горничную Элизу.
   - Тюремщик очень жестокий человек, - сказала она ей, страшно краснея,
- он, конечно, будет с ним очень скверно обращаться, думая, что  он  мне
этим угодит... Меня очень мучает эта мысль. Не могли  бы  вы  сходить  к
этому тюремщику, как будто от себя, и отдать ему вот этот конвертик? Тут
несколько луидоров. Скажите, что религия не позволяет ему  обращаться  с
ним жестоко... И, главное, чтобы он не рассказывал о том, что  ему  дали
денег.
   Вот этому-то обстоятельству, о котором мы сейчас упомянули, Жюльен  и
был обязан гуманным отношением верьерского тюремщика; это был все тот же
г-н Нуару, ревностный блюститель порядка, на которого, как  мы  когда-то
видели, прибытие г-на Апера нагнало такой страх.
   В тюрьму явился следователь.
   - Я совершил убийство с заранее обдуманным намерением, -  сказал  ему
Жюльен, - я купил и велел зарядить  пистолеты  у  такого-то  оружейника.
Статья тысяча триста сорок вторая уголовного кодекса  гласит  ясно  -  я
заслуживаю смерти и жду ее.
   Узколобому следователю было непонятно такое чистосердечие: он засыпал
его всяческими вопросами, стараясь добиться, чтобы обвиняемый  запутался
в показаниях.
   - Разве вы не видите, - с улыбкой сказал Жюльен, - я так явно признаю
себя виновным, что лучшего вам и желать нечего.  Бросьте,  сударь,  ваша
добыча не уйдет от вас. Вы будете иметь удовольствие осудить  меня.  Из-
бавьте меня от вашего присутствия.
   "Мне остается исполнить еще одну довольно скучную повинность, - поду-
мал Жюльен. - Надо написать мадемуазель де Ла-Моль".
   "Я отомстил за себя, - писал он ей. - К несчастью, имя мое попадет  в
газеты, и мне не удастся исчезнуть из этого мира незаметно. Прошу  прос-
тить меня за это. Через два месяца я умру. Месть моя была ужасна, как  и
горе разлуки с Вами. С этой минуты я запрещаю себе писать Вам и произно-
сить Ваше имя. Не говорите обо мне никогда, даже моему сыну: молчание  -
это единственный способ почтить мою память. Для большинства людей я буду
самым обыкновенным убийцей. Позвольте мне сказать Вам правду в этот пос-
ледний миг: Вы меня забудете. Это ужасное событие, о котором я Вам сове-
тую никогда не заикаться ни одной живой душе, исчерпает на  долгие  годы
жажду необычайного и чрезмерную любовь к риску, которые я  усматриваю  в
Вашем характере. Вы были созданы, чтобы жить среди героев средневековья,
проявите же в данных обстоятельствах достойную их твердость.  Пусть  то,
что должно произойти, совершится в тайне, не опорочив Вас. Скройтесь под
чужим именем и не доверяйтесь никому. Если вы не  сможете  обойтись  без
дружеской помощи, я завещаю Вам аббата Пирара.
   Никому другому ни слова, особенно людям Вашего круга: господам де Лю-
зу, де Келюсу.
   Через год после моей смерти выходите замуж за господина де Круазенуа,
я Вас прошу об этом, приказываю Вам как Ваш супруг. Не пишите мне, я  не
буду отвечать. Хоть я, как мне кажется, и не столь злобен,  как  Яго,  я
все же скажу, как он: From this time forth I never will speak word.
   Ничто не заставит меня ни говорить, ни писать.  К  Вам  обращены  мои
последние слова, как и последние мои пылкие чувства.
   Ж. С.".
   Только после того, как он отправил письмо, Жюльен,  немного  придя  в
себя, в первый раз почувствовал, до какой степени он  несчастен.  Каждую
из его честолюбивых надежд должно было одну за другой вырвать из  сердца
этими великими словами: "Я умру, надо умереть". Сама по себе  смерть  не
казалась ему ужасной. Вся жизнь его, в сущности, была не чем  иным,  как
долгим подготовлением к бедствиям, и он никогда не забывал о том,  кото-
рое считается самым страшным.
   "Ну что тут такого? - говорил он себе. - Если бы мне,  скажем,  через
два месяца предстояло драться на дуэли с человеком, который необыкновен-
но ловко владеет шпагой, разве я проявил бы такое малодушие,  чтобы  ду-
мать об этом беспрестанно, да еще с ужасом в душе?"
   Час с лишним, допытывал он самого себя на этот счет.
   Когда он стал явственно различать в своей душе и правда предстала пе-
ред ним так же отчетливо, как столб, поддерживающий своды  его  темницы,
он стал думать о раскаянии.
   "А в чем, собственно, я должен  раскаиваться?  Меня  оскорбили  самым
жестоким образом, я убил, я заслуживаю смерти, но это и все.  Я  умираю,
после того как свел счеты с человечеством. Я не оставляю после  себя  ни
одного невыполненного обязательства, я никому  ничего  не  должен,  а  в
смерти моей нет решительно ничего постыдного, если не  считать  способа,
которым я буду убит. Конечно, одного этого более чем  достаточно,  чтобы
заклеймить меня в глазах верьерских мещан, но с высшей, так сказать, фи-
лософской, точки зрения - какое это имеет  значение?  У  меня,  впрочем,
есть средство оставить после себя почтенную память - это швырять в толпу
золотые монеты, идя на казнь. И тогда память обо мне, связанная с воспо-
минанием о золоте, будет поистине лучезарной".
   Успокоившись на этом рассуждении, которое через минуту показалось ему
совершенно правильным, Жюльен сказал: "Мне нечего больше делать на  зем-
ле! - и заснул крепким сном.
   Около десяти часов вечера тюремщик разбудил его: он принес ему ужин.
   - Что говорят в Верьере?
   - Господин Жюльен, я перед распятием присягал в  королевском  суде  в
тот день, когда меня взяли на эту должность, - я должен молчать.
   Он молчал, но не уходил. Это  грубое  лицемерие  рассмешило  Жюльена.
"Надо заставить его подольше подождать этих пяти франков, которые он на-
деется получить с меня за свою совесть", - подумал он.
   Видя, что ужин подходит к концу, а его даже не  пытаются  соблазнить,
тюремщик не выдержал.
   - Вот только что разве по дружбе к вам, господин Жюльен, -  промолвил
он притворно сочувственным тоном, - я уж вам скажу, -  хоть  и  говорят,
что это вредит правосудию, потому как вы  сможете  воспользоваться  этим
для своей защиты... Но вы, господин Жюльен, вы добрая душа, и  вам,  ко-
нечно, будет приятно узнать, что госпожа де Реналь поправляется.
   - Как! Она жива? - вне себя воскликнул Жюльен, вскочив из-за стола.
   - А вы ничего не знали? - сказал тюремщик с тупым изумлением, которое
мгновенно сменилось выражением ликующей алчности. - Да уж  следовало  бы
вам, сударь, что-нибудь дать хирургу, потому что ведь он по закону и  по
справедливости помалкивать должен бы. Ну, а  я,  сударь,  хотел  угодить
вам: сходил к нему, а он мне все и выложил.
   - Так, значит, рана не смертельна? - шагнув к нему, нетерпеливо спро-
сил Жюльен. - Смотри, ты жизнью своей мне за это ответишь.
   Тюремщик, исполин саженного роста,  струхнул  и  попятился  к  двери.
Жюльен понял, что так он от него ничего не добьется. Он  сел  и  швырнул
золотой г-ну Нуару.
   По мере того, как из рассказа этого человека  Жюльен  убеждался,  что
рана г-жи де Реналь не смертельна, он чувствовал, что самообладание  по-
кидает его и слезы готовы хлынуть у него из глаз.
   - Оставьте меня! - отрывисто сказал он.
   Тюремщик повиновался. Едва за ним захлопнулась дверь, "Боже  великий.
Она жива! - воскликнул Жюльен и бросился на колени,  рыдая  и  заливаясь
слезами.
   В эту неповторимую минуту он был верующим Какое ему было дело до  по-
пов со всем их ханженством и лицемерием? Разве  это  как-нибудь  умаляло
для него сейчас истину и величие образа божьего?
   И вот только теперь Жюльен почувствовал раскаяние  в  совершенном  им
преступлении. По какому-то странному совпадению, которое спасло  его  от
отчаяния, он только сейчас вышел из того состояния лихорадочного возбуж-
дения и полубезумия, в котором он пребывал все время с той самой минуты,
как выехал из Парижа в Верьер.
   Это были благодатные, чистые слезы; он ни на минуту не  сомневался  в
том, что будет осужден.
   - Значит, она будет жить! - повторял он - Она будет жить, и  простит,
и будет любить меня...
   Наутро, уже довольно поздно, его разбудил тюремщик.
   - Видно, у вас спокойно на душе, господин Жюльен, - сказал  тюремщик.
- Вот уж два раза, как я к вам входил, да только постеснялся будить  вас
Вот, пожалуйста, две бутылочки славного винца: это вам посылает господин
Малой, наш кюре.
   - Как! Этот мошенник еще здесь? - сказал Жюльен.
   - Да, сударь, - отвечал тюремщик, понижая голос. - Только  вы  уж  не
говорите так громко, это вам может повредить.
   Жюльен рассмеялся.
   - В том положении, милый мой, в каком я сейчас  оказался,  только  вы
один можете мне повредить: это если перестанете быть таким участливым  и
добрым... Вы не прогадаете, вам хорошо заплатят, - спохватившись, внуши-
тельно добавил Жюльен.
   И он тут же подтвердил свой внушительный тон, бросив г-ну Нуару золо-
тую монету.
   Господин Нуару снова и на этот раз с еще большими подробностями изло-
жил все, что узнал про г-жу де Реналь, но о посещении мадемуазель  Элизы
не заикнулся ни словом.
   Это была низкая и поистине  раболепная  натура.  Внезапно  у  Жюльена
мелькнула мысль: "Этот безобразный  великан  получает  здесь  три-четыре
сотни франков, не больше, ибо народу у него в тюрьме не так много; я мо-
гу пообещать ему десять тысяч франков, если он сбежит со мной в  Швейца-
рию. Трудно будет только заставить его поверить, что я его  не  обману".
Но когда Жюльен представил себе, как долго ему  придется  объясняться  с
этим гнусным животным, он почувствовал отвращение и стал думать  о  дру-
гом.
   Вечером оказалось, что время уже упущено. В полночь за  ним  приехала
почтовая карета и увезла его. Он остался очень доволен своими спутниками
- жандармами. Утром он был доставлен в безансонскую тюрьму, где его  лю-
безно препроводили в верхний этаж готической  башни.  Приглядевшись,  он
решил, что эта архитектура относится к началу XIV века, и залюбовался ее
изяществом и пленительной легкостью. Сквозь узкий  просвет  между  двумя
стенами, над угрюмой глубиной двора, открывался вдали изумительной  кра-
соты пейзаж.
   На следующий день ему учинили допрос, после чего несколько  дней  ему
никто не докучал. На душе у него было спокойно. Его  дело  казалось  ему
проще простого: "Я хотел убить - меня следует убить".
   Его мысль не задерживалась на  этом  рассуждении.  Суд,  неприятность
выступать перед публикой, защита - все это были какие-то досадные пустя-
ки, скучные церемонии, о которых будет время  подумать,  когда  все  это
наступит. И самый момент смерти также не задерживает его мысли: "Подумаю
после суда". Жизнь вовсе не казалась ему скучной, он на все смотрел  те-
перь другими глазами: у него не было никакого честолюбия. Он редко вспо-
минал о м-ль де Ла-Моль. Он был охвачен чувством раскаяния, и образ г-жи
де Реналь часто вставал перед ним, особенно в ночной тишине,  которую  в
этой высокой башне прерывали только крики орлана.
   Он благодарил небо за то, что рана, которую он  нанес,  оказалась  не
смертельной. "Странное дело! - рассуждал он сам с собой. - Ведь мне  ка-
залось, что она своим письмом к господину де Ла-Молю разрушила  навсегда
счастье, которое только что открылось